— Их барристера, — подсказал О'Киф.

— Ты был с ним знаком?

— Да, — усмехнулся он. — Не раз захаживал с ним в ближайшие кабачки пропустить по кружке пива.

— Надо же! — воскликнула Пенни, разобрав наконец подпись под документом. — Значит, ты пил с самим Томасом Джефферсоном, третьим президентом Соединенных Штатов.

— Ну да, — кивнул Рэмзи, отбрасывая в сторону найденную бумагу и усаживая Пенелопу на колени. — Но в то время он не был ни президентом, ни образцом добродетели.

— Так же как и ты.

— Конечно, — невозмутимо согласился он, и она, расстегнув пуговицы, скользнула рукой ему под брюки. — Это прелюдия к любви?

— Конечно, — кивнула в свою очередь она. И он вздрогнул, когда ее ладонь коснулась его возбужденной плоти.

— Ах Пенелопа! — выдохнул О'Киф, тяжело дыша.

— Я еще никогда не занималась любовью на кухне.

— Но сюда могут в любую минуту войти.

— Тогда отнеси меня туда, где запирается дверь.

Он взял ее на руки и отнес в комнату с телевизором. Поставив па ноги, Рэмзи быстро снял с Пенни халат и кружевную комбинацию. Тихо засмеявшись, Пенелопа развязала веревочку, удерживающую его брюки, и, когда тс упали на ковер, толкнула Рэмзи на диван. Затем, присев рядом, провела рукой между его ног. Он сладостно застонал и вдруг, быстро приподнявшись, стиснул ее в объятиях.

— Ты лишаешь меня сил, — прошептал О'Киф, подбираясь рукой к средоточию ее чувств, чтобы доставить ей такое же наслаждение.

— Я думаю, это невозможно, — ответила она, наслаждаясь движением его пальцев.

И тут, резко приподняв ее, Рэмзи слился с ней воедино. Пенни вскрикнула и, обхватив его шею руками, крепко прижалась к нему. Улыбка чувственного удовольствия застыла на ее губах. В то время как тело быстро двигалось в стремительном ритме жаркой любовной страсти. О'Киф не отрываясь смотрел в ее горящие изумрудным огнем, полные неги глаза. Теперь он как никогда понимал тех неистовых в своих желаниях мужчин, что, сражаясь на дуэли, погибают из-за любви к одной-единственной женщине.

Вдруг мышцы Пенелопы напряглись, бедра сжались вокруг его тела, и Рэмзи, позабыв о себе, сосредоточил все свое внимание на ее удовольствии. С силой притянув к себе, он крепко обхватил Пенни руками. Она застонала, извиваясь и дрожа, и ритм ее дыхания стал созвучен его сердцу.

А через минуту, счастливая и утомленная, она уже лежала в его объятиях, и О'Киф ласково гладил ее по спине, тихо шепча на ухо нежные слова.

— Я люблю тебя, — сказал он чуть громче, целуя теплую мягкую ладонь.

— За что? — лукаво улыбнулась она.

— За то, что ты — это ты. Мне не нужны специальные поводы для того, чтобы любить тебя.

— Неужели? — вновь улыбнулась она, нежно поцеловав его в щеку.

— Впрочем, — усмехнулся он в ответ, — одно твое достоинство несомненно. Это великолепная, прекрасная грудь, какой я не видел до этого ни разу.

— Не сомневаюсь, — проворковала Пенелопа, когда Рэмзи провел ладонью но ее соскам.

— Это оттого, что ты весьма успешно совмещаешь занятие любовью с опустошением кухонных шкафов.

— А как же! — засмеялась она. — Кстати, не пора ли приступить к выполнению второго пункта нашей программы и заглянуть на кухню.

— Опять?

Пенни усмехнулась и, быстро поднявшись с дивана и прихватив лежащий рядом халат, исчезла за дверью, оставив взъерошенного и растерянного О'Кифа в одиночестве. Но не успел он задуматься о том, куда она пропала, как Пенелопа вновь показалась на пороге комнаты с увесистым подносом в руках. На нем в живописном беспорядке располагались прохладные баночки пива, мягкие булочки, пакетики картофельных чипсов и большая миска с кукурузными хлопьями. Пенни предложила Рэмзи кукурузу, но он состроил недовольную гримасу.

— Тоже мне пища, — проворчал он. — Фураж для странствующих монахов и их лошадей.

— Ха-ха-ха! — счастливо засмеялась она. — На монаха ты действительно не похож.

— Разрешите подняться на борт! — крикнул О'Киф, стоя у края причала.

— Разрешаю! — раздалось откуда-то сверху, и Рэмзи с улыбкой взбежал по спущенному на пристань трапу, с радостью ощущая под ногами знакомую с детства зыбкую дрожь морского судна.

Корабль, на который он поднялся, был не из самых значительных. Шестидесяти футов, двухмачтовый, с малой осадкой, наподобие шлюпа, он носил странное имя «Аннора». Непохожий на другие суда, находящиеся в гавани, которые почти все были сделаны из белого стекловолокна, этот крейсер, как назвал его рабочий на пристани, являл собой прекрасный образец человеческого мастерства и таланта. Темное дерево его бортов матово отсвечивало на солнце, навощенная и отполированная палуба блестела, перила и перегородки сияли чистотой. Новая желтоватая медь красовалась на шкивах и лебедках, светло-коричневые паруса были плотно скручены и стянуты толстыми кожаными ремнями.

Ступив на палубу, Рэмзи сразу же почувствовал, себя как дома. «Хорошее место для молодой жены», — подумал он, ныряя под нависшие над головой снасти. Остановившись у левого борта, он принялся терпеливо ждать, стараясь ничем не выдать своего волнения. Через минуту в проходе между поручнями и рубкой показался стройный немолодой мужчина и, остановившись неподалеку, внимательно посмотрел на О'Кифа. Рэмзи в свою очередь с любопытством рассматривал незнакомца, поражаясь его удивительному сходству с Дэйном.

— Это вы хотите купить мою компанию? — наконец спросил хозяин судна, и в его голосе послышалась досада.

— Да, я, — ответил О'Киф. — Меня зовут…

— Мне не интересно, как вас зовут, — нелюбезно прервал его незнакомец. — Спускайтесь вниз.

Он указал рукой на открытую дверь и, не дожидаясь согласия, вошел в нее. Рэмзи последовал за ним. Они миновали узкий полутемный коридор и оказались в небольшой скромной каюте. Обстановка ее производила приятное впечатление. Здесь не было ничего лишнего, ничего нарочито изысканного, но находящиеся каждая на своем месте вещи создавали уют и чувство покоя. На стенах висели фотографии в узких металлических рамках и старинное оружие. И на одно мгновение О'Кифу даже показалось, что он узнал старую абордажную саблю, расположившуюся над низким кривоногим диванчиком. А расстилавшийся под ногами некогда пушистый, но теперь изрядно потертый ковер совсем уже не оставлял никакого сомнения относительно своего весьма почтенного возраста. Да и на стене рядом с саблей висело оружие явно восемнадцатого столетия.

Все, что находилось в каюте, говорило о немалом богатстве и власти владевшей этими вещами семьи, утраченными уже в достаточно отдаленные времена. Так что теперь все, что осталось от былого могущества, — это лишь старое судно да немногие уцелевшие в жизненных неурядицах предметы. И враждебность хозяина, которую испытывал на себе Рэмзи, напоминала нервное озлобление забившегося в угол от настигающей погони дикого одинокого животного.

— Я знаю, сэр, — вежливо начал беседу О'Киф, — что вы сами хотели продать свою фирму. Иначе я бы не осмелился тревожить вас своими домогательствами и предпочел оставить вас в покое.

— Я просто не понимаю, зачем она вам понадобилась, — пожал плечами Александр Блэквелл (Рэмзи уже догадался, что это был именно он), жестом приглашая гостя сесть и набивая табаком большую черную трубку. — Ничего ценного уже не осталось. Все, что есть, — это пара складов, небольшой подвижной состав и пристань.

— Я это знаю.

— Уэйнрайт говорил мне, что вы хотите оставить за компанией мое имя. Зачем это вам?

Александр раскурил трубку и вопросительно посмотрел па О'Кифа.

— Хочу сохранить преемственность поколений, — ответил тот не задумываясь.

— Преемственность? — удивленно переспросил Блэквелл, скептически оглядев своего собеседника и выпустив изо рта облачко дыма. — Но семейное дело приказало долго жить, осталось только похоронить его.

— Клянусь честью, это никогда не произойдет! — с воодушевлением воскликнул Рэмзи, и озадаченный Александр с надеждой посмотрел на него. — В свое время компания вашей семьи процветала. И теперь нет причины сомневаться в возможности ее возрождения. А потому, прежде чем перейти к дальнейшему, я прошу вас рассказать мне, как пришла в упадок некогда столь могущественная фирма. Я не смог найти ответа на этот вопрос в официальных бумагах.