Оставалась последняя камера, в которую сегодня посадили эту странную девушку. Тревога вспыхнула с новой силой. Ему казалось, что там кроется что-то страшное, и он боялся открывать окошечко, опасаясь неведомо чего. Вроде, и причин-то для беспокойства не было, и, тем не менее, надзиратель долго стоял перед дверью, не решаясь заглянуть в камеру…

Наконец, он открыл окошечко и заглянул внутрь. То, что он увидел, заставило его расслабиться и облегченно вздохнуть. Девушка лежала на деревянных нарах, стоявших в каждой камере… Закрыв окошечко, успокоенный надзиратель отправился на свое обычное место.

В эту ночь он больше не проверял своих подопечных…

Не одних только Гришиных выселили с хутора и конфисковали имущество. Под это же постановление попали семьи Фроловых, Курковых, Бородиных и даже Ушаковы, которые, в общем-то, не имели к этому делу никакого отношения…

После смерти Афанасия Куркова Тит Фролов прятался на чердаке своего дома, выходя из этого убежища только по ночам, и то с большой осторожностью, чтобы, не дай бог, его не заметил кто-нибудь из соседей. Была бы его воля, он и не покидал бы его, но надо же было как-то добывать себе пропитание. Работники разбежались сразу же после смерти Куркова, потому что теперь за ними некому было следить. Скотина стояла некормленая, и по ночам Тит подкармливал ее. Он знал, что это опасно, что его могут заметить, но хозяйское сердце не могло допустить, чтобы его быки, коровы, утки и другая живность сдохла с голоду.

В этот день на баз Фроловых пришли вооруженные люди. Фролов скрипел зубами от бессильной ярости, глядя, как выводят его скотину, вытаскивают имущество, но ничего не мог сделать. Несколько раз он порывался выскочить на улицу и перестрелять этих гадов, но сдерживал себя. Тит прекрасно осознавал, что шансов у него не было никаких. Его бы просто пристрелили…

А потом два оперативника полезли на чердак. Тит едва успел зарыться в сено, когда голова первого из них показалась в проеме чердачной дверцы. Он лежал, затаив дыхание, еле сдерживаясь, чтобы не чихнуть от сенной трухи, набившейся в ноздри, а оперативники ходили совсем рядом, что-то разыскивая. У него даже заболела рука от того напряжения, с которым он стискивал наган. Люди переворошили все на чердаке, но по какой-то странной случайности не обнаружили его. Словно какая-то неведомая сила охраняла Тита…

Оперативники ушли, и Фролов выбрался из сена. Слезы обиды и ярости катились по его щекам. Все, что он так долго наживал, у него отобрали в одночасье, оставив его нищим. И от этого его ненависть разгорелась с еще большей силой. Он поклялся, что этой же ночью кое-кому придется расстаться с жизнью за то, что они с ним сотворили…

Ночь раскинула свои черные крылья над хутором. Еще с вечера хуторские казаки и их семьи почувствовали какое-то смутное беспокойство. Надвигалась что-то нехорошее, заставляя людей с тревогой выглядывать из окон, выходить на улицу, бесцельно слоняться по хутору. Даже обычных для такого времени гуляний молодежи под гармошку в этот вечер не было. Чувствовалась какая-то напряженность, заставлявшая людей нервничать. Внезапно вспыхивали беспричинные ссоры, случались и драки между соседями, которым, вроде бы, и делить было нечего. Драки были жестокими, били друг друга до крови, пока их кто-нибудь не разнимал.

С наступлением ночи все, вроде бы, утихомирились. Но даже во сне люди ворочались с боку на бок. Им снились кошмары…

Титу Фролову тоже приснился кошмар. Во сне он увидел Степана Гришина. С первого взгляда было понятно, что этот человек — мертв. Лицо было неестественно бледным, все в запекшейся крови, один уцелевший глаз горел каким-то дьявольским огнем. Второго глаза у него не было, вместо него чернел провал, из которого вытекала какая-то жидкость. Мокрые окровавленные волосы свалялись и торчали в разные стороны.

— Ну, здравствуй, Тит, — сказал Степан, буравя его своим страшным взглядом.

Фролов не ответил. У него язык не ворочался, парализованный тем ужасом, который он испытал при виде мертвеца.

— Вот видишь, чего ты добился, — продолжал тем временем Степан. — Убили ить меня, Тит. И виноватый в этом ты!

— Нет! — прохрипел Фролов, пятясь от мертвеца. — Это не я!

— Брось, Тит! — улыбнулся Гришин, обнажив рот с выбитыми зубами. — Ить это ты стрелял в Ваньку, это ты украл, а затем подкинул мне мои же сапоги! Я это точно знаю…

В темном углу послышался шорох, и на свет вышел Фрол Бородин. Его лицо тоже было мертвенно бледным, во лбу чернела маленькая ранка пулевого отверстия.

— А меня ты за что в расход пустил, а, Тит? — сказал мертвец, скаля зубы в улыбке. — Ить я ничего тебе не сделал!

Фролов отшатнулся назад и уперся спиной во что-то твердое. В ноздри ударил тошнотворный запах горелого мяса. Он обернулся…

Перед ним стоял Афанасий Курков. Поначалу Тит не узнал его: волос не было, глаза зияли черными провалами, кожа почернела, полопалась и все еще дымилась, словно в него только что ударила испепеляющая молния. Но все-таки это был Афанасий…

Невыразимый ужас захлестнул Фролова. Ему захотелось проснуться, но он не мог, как не мог ни кричать, ни убежать. Тит понял, что мертвецы пришли по его душу, что спасения ждать не приходится, и рухнул перед ними на колени.

— Не губите, за-ради Христа! Все сделаю, что хотите!

Гришин достал откуда-то сложенный вчетверо листок бумаги и карандаш.

— Пиши.

— Чего писать-то? — удивленно поинтересовался Фролов, принимая от него письменные принадлежности.

— Все пиши. Как стрелял, с кем стрелял, как меня подставил…

— Но…

Тяжелая ладонь мертвеца опустилась на его левое плечо, и рука мгновенно онемела от пронизывающего ледяного холода, которым веяло от Гришина.

— Не балуй, Тит! — предупредил он Фролова.

— Что ты, что ты, Степан? — испуганно забормотал тот, поспешно склоняясь над бумагой. — Разве ж можно!.. А, черт! — выругался он. — Темень-то какая, ни зги не видать!

Вдруг откуда-то возник яркий луч света, упавший на бумагу.

— Пиши! — приказал Гришин.

Фролов поспешно стал выводить неровные от страха каракули на бумаге. Все время, пока он занимался этим делом, мертвецы стояли вокруг него, карауля каждое его движения. Но у Тита в мыслях даже не было бежать или сопротивляться. Он знал, что это бесполезно…

Наконец, он закончил свою исповедь и отложил карандаш в сторону.

— Все, я все описал, как было! — сказал Тит и оглянулся по сторонам.

Вокруг него никого не было. Он встал на ноги и обошел весь чердак. Ничто не указывало на то, что совсем недавно здесь кто-то был. Тит вздохнул с облегчением и…

…проснулся. С удивлением Фролов огляделся по сторонам. Он находился в своем доме. На столе перед ним горела керосиновая лампа, рядом лежал карандаш и лист бумаги.

Тит поднял его и поднес к глазам. Корявым подчерком на нем было написано признание. Под текстом стояла его подпись. Он не помнил, как спустился сюда, как писал это заявление. Он знал одно, — этот клочок бумаги был его погибелью…

Воровато оглядевшись по сторонам, Фролов собирался уже было порвать заявление на мелкие кусочки, но тут его слух уловил, как в конюшне заржал конь. Он застыл на месте, не веря своим ушам (всю живность-то ведь увели накануне с база), но ржание повторилось. Тит сложил вчетверо листок бумаги с признанием, засунул его в карман штанов и пошел к выходу…

Он осторожно вышел на улицу. Было свежо, на небе мерцали холодные звезды. Тит поежился, сердце гулко колотилось в груди. Ему было страшно…

Он достал из кармана наган, взвел курок и осторожно двинулся к конюшне. Ржание больше не повторялось, но Фролов точно знал, что внутри там кто-то есть. Он подошел к воротам, поставил лампу, которую захватил с собой из дома, на землю и потянул за тяжелую створку, держа оружие наготове…