Между тем я самым наглым образом блефовал.

Фриссон изумленно глянул на меня.

— Вот совпадение! Господин Савл, я тоже знаю такой стишок!

— Ну, так пой! — крикнул я, чувствуя, как холодеет кровь.

— Ага, давай! — довольно добродушно согласился баран, до нас ему оставалось прошагать всего с десяток ярдов. У меня в голове вертелся совершенно дурацкий стишок про барана, который все огрызался да огрызался, пока мясники его на куски не изрубили... Но представить себе целую гору кусков — это было выше моих сил. Но разве у меня был выбор? Оставалось только надеяться, что Фриссон тоже не блефует.

— Фриссон! Пой, да побыстрее!

И поэт запел:

Баран приближался, до нас оставалось всего двадцать футов. Он заслонил собой весь мир... но очертания его стали какими-то расплывчатыми, колечки шерсти начали слипаться.

Фриссон — кто бы мог от него ожидать — запел нечто невообразимо нежное и ласковое:

Этакая туша — настоящая гора! Пик Мак-Кинли, Эверест! А ведь начал таять, исчезать. И еще — баран стал позевывать.

Ну, тут уж я добавил от себя — центов на десять:

Фриссон и Жильбер дружно подхватили:

— Баюшки-баю!

Огромное копыто зависло над моей головой, готовое шагнуть на последние десять футов. Но... О Боже, оно таяло на глазах! Собрав последние силы, я продолжал лихорадочно петь «баюшки-баю», не отрывая при этом глаз от черного круга, застившего солнце. Круг помедлил, потом начал опускаться, но... сквозь него были видны облака. Ниже, еще ниже... вот остались только едва заметные очертания...

А потом и они исчезли.

Вдали прогремел гром, послышалось не слишком злобное блеяние и... весьма явственный зевок. Эхо этих звуков разнеслось над землей, наверное, на тысячу миль и утихло.

Все еще дрожа, я повернулся к поэту.

— Просто фантастика, Фриссон.

А бедняга, не мигая, смотрел туда, где только что стоял баран.

— Он ведь был, он правда был? Выходит, мои стихи его доконали?

— Можешь не сомневаться, — подтвердил я и обернулся к Жильберу. — А ты как?

— Ерунда, — отозвался он, весь сияя. — Царапинка. А ведь я зарубил дракона, господин Савл. Пускай он был маленький, но все равно дракон! Вот ведь здорово — я зарубил дракона!

— Точно, зарубил, и все мы тому свидетели, — подтвердил я. — И ты ни на секунду не утратил самообладания. Если уж и это не доказательство твоей отваги, то какое еще может быть доказательство? — Я обернулся к Фриссону. — Послушай, а откуда ты знаешь слово «магма»?

— Ну, как же? Баран сам так и сказал: «Я — дитя магмы». А кто она такая, чародей?

Благодарение Небесам, больше за день ничего не случилось, и мы встали лагерем на чудесном прибрежном лугу. И главное — рядом никакой живности! Ну, конечно, кроме пауков, а к ним я уже привык. Чем дальше мы уходили в глубь Аллюстрии, тем чаще нам попадались пауки — может, это было что-то вроде намека на Сюэтэ, на то, как она тут ведет домашнее хозяйство. И действительно — не было около нашего костра ни единого кустика, на котором бы не висела паучья сеть. Сети были круглые, треугольные, представляли собой нечто вроде гамаков, наброшенных на ветки, — ну, то есть все разнообразие арахноидной архитектуры. Они сверкали и переливались в отблесках пламени. Зодчие, надо сказать, тоже попадались разные — от застенчивых коричневых крошек и среднего размера пятнистых пауков до громадных тварей, вроде той, из-за укуса которой, собственно, и началась все эта история. На этих я поглядывал с укором. Но винить всех их за то, что сделал лишь один, — этого еще не хватало! А с другой стороны, я вовсе не обязан допускать этих существ в пределы своего заколдованного круга.

Тут меня осенило: я стал относиться к паукам весьма снисходительно, а это значит — пора бежать отсюда, пока не поздно.

Но как? Если это было «путешествие» под действием ЛСД, почему оно не кончалось? И давайте не будем забывать, что никакого ЛСД я давным-давно не употреблял. А если это он — ума не приложу, как же мне проснуться. В действительности я решил относиться ко всему происходящему в высшей степени прагматично, то есть воспринимать нереальный мир таким, каков он есть. Что это было на самом деле — иллюзия, сон, галлюцинация, сдвиг в сознании вследствие того, что я попал под машину и теперь валялся в коматозном состоянии, — значения не имело. Что касается чудес, то они могли быть всего-навсего одной из составных частей этого иллюзорного мира, однако происходили в контексте иллюзии, укладывались в нее. Причем эффект эти чудеса производили такой, какой в моем мире мог бы произвести заряженный револьвер. Хочешь не хочешь, а приходилось с этим считаться.

Но то и дело самолично творить чудеса? Вот уж нет! До такой степени признавать их существование я, извините, не собирался. Не собирался, покуда имел при себе Фриссона. Вот он пусть сочиняет заклинания, пусть будет чародеем — на здоровье! Да, вслух его стишки читал я. Ну и что? Не мои же они были.

Лицемер, скажете. Я — лицемер? Ничего подобного. Просто я пытался выстроить свои эмоции в соответствии с необходимостью выжить психологически.

Я выбрал первую стражу, поскольку голова буквально распухла от мыслей и никакой сон ко мне не шел. Правда, размышлял ч не слишком долго, поскольку у костра сидела Анжелика и не сводила с меня горящих глаз. Огонь озарял ее светящуюся фигурку. Я улыбнулся ей, прикрыл глаза и притворился, будто сплю.

Но какое там... Сбылась моя сокровенная мечта: красивая молодая женщина по уши в меня втрескалась. Не мог же я к этому оставаться совершенно равнодушен. Что, я должен был отвернуться и зевать? Ну и пусть она — всего лишь кусочек галлюцинации, пусть она всего лишь призрак. Конечно, возвышенной любви нет дела до телесных радостей, но, боюсь, моя любовь не была настолько возвышенной...

Да и любовь ли это? По крайней мере я в Анжелику влюблен не был или старался убедить себя в этом. Как минимум я знал, что чувство возникло из-за опрометчиво произнесенных слов. Из-за того, что в стране, где стихи обладают магической силой, было произнесено стихотворение, привязавшее девушку ко мне. И я черто... превосходно понимал: в противном случае Анжелика ни за что бы не влюбилась в меня.

А что я мог поделать теперь? Взять и сказать ей об этом в лицо? Нанести такой удар беззащитному существу? Но мне почему-то казалось, что Анжелика и так знает правду, но все равно продолжает любить меня. И приворотное заклинание тут ни при чем. Вот и выходило, что делать мне больше нечего, как только помалкивать про свои истинные чувства. Но честно говоря, помалкивать было все труднее, глядя на нее, устремившую на меня восхищенный взор и казавшуюся в темноте самой обычной смертной женщиной из плоти и крови.

И вдруг ни с того ни с сего этого не стало.

То есть смотреть-то она на меня смотрела, но снизу начала распадаться, исчезать, разделяться на кусочки. Потом эти кусочки стали разбегаться друг от дружки, глаза Анжелики потускнели, перестали видеть...

Я почти сразу догадался, что происходит. Сев рывком, я воскликнул: