Рамон учтиво сменил тему:

— Но почему же твой супруг, принц Марудин, не явился вместе с тобой, дабы обличить Мэтью? Почему он пощадил нас и не обрушил на нас свой гнев вкупе с твоим гневом? Ведь тогда за несколько минут этот замок рухнул бы!

Лакшми с минуту не спускала с Рамона озадаченного взора. А потом закрыла лицо ладонями, издала вопль, подобный звуку гигантской пожарной сирены. Вопль некоторое время набирал громкость, а потом стал утихать — по мере того как джинна начала уменьшаться. Ступив на крепостную стену, она мало-помалу приняла размеры обычной женщины и, рыдая, припала к груди Рамона. Ее плечи тряслись, и все тело содрогалось от горьких рыданий.

Рамон более или менее механически обнял джинну и поверх ее головы устремил на жену встревоженный и вопросительный взгляд.

Всю ревность Химены сразу же как водой смыло: если бы Лакшми была любовницей ее драгоценного супруга, уж тот бы определенно знал, как ее утешить. Химена подмигнула мужу, улыбнулась, подбадривающе кивнула и изобразила движения, похожие на укачивание ребенка.

Рамон понимающе кивнул и крепче обнял плачущую джинну. Пусть она была джинной, пусть ей исполнилось уже немало столетий, но она была всего лишь неопытной матерью, у которой отняли детей и которая нуждалась в утешении и поддержке. Рамон был готов помочь ей всем, чем мог. На самом деле, он задумался и о том, есть ли у Лакшми родители и где они обитают.

Отрыдавшись, Лакшми отстранилась. Рамон вынул из кармана носовой платок и вытер ее промокшие от слез щеки и отдал ей платок. Химена шагнула к Лакшми, и Рамон, за четверть века жизни в браке приобретший кое-какой опыт интуиции, отступил в сторону.

Химена обняла Лакшми, которая и теперь оставалась выше ее ростом.

— Бедная девочка, что еще за горе постигло тебя? Неужто твой супруг обманул тебя и сбежал под покровом ночи?

— О нет, нет! — оскорбленно вскричала Лакшми. — Марудин любит меня! Я привязала его к себе любовными чарами... — Она на миг зарделась. — И он ни за что не покинул бы меня по собственной воле.

— Тогда по чьей же воле он покинул тебя? — глядя прямо в глаза джинне, спросила Химена.

Лакшми понурилась, и слезы снова хлынули из ее прекрасных глаз.

Химена терпеливо гладила ее по спине, уговаривала и при этом гадала, нуждаются ли джиннские детишки в укачивании.

Когда новая истерика отбушевала, Химена ласково, но настойчиво проговорила:

— Ну, успокойся и расскажи нам все! Какое злое создание увело у тебя супруга и какой силой это было сделано?

— Силой той лампы, в коей он некогда обитал! — всхлипнув, отвечала Лакшми.

— Но ведь Мэтью снял с него это заклинание! — воскликнул Рамон.

— Снять-то он снял, а другой колдун измыслил, как сплести новое заклинание, и с его помощью снова загнал Марудина в лампу.

Лакшми опять залилась слезами.

Химена снова принялась утешать ее:

— О, бедняжка, бедняжка! Твоего супруга похитили, а потом забрали и твоих детишек! Теперь я понимаю, почему ты стала разыскивать Мэтью. Кто бы еще сумел снять с Марудина заклинание, с помощью которого тот пленен, если он уже однажды освободил его! Но теперь мы знаем, что не он пленил твоего супруга, так скажи мне, какое чудовище обрушило на тебя свою злобу?

Наконец слезы Лакшми иссякли, она отстранилась и гневно проговорила:

— Некий злобный восточный колдун. Более я ничего не знаю, кроме того, что кожа у него, как у любого из арабов или персов, и он одет в длинный балахон цвета полуночных небес и в маленькую круглую шапочку такого же цвета. О, и еще у него седые волосы и борода.

— Не сказать, чтобы этих сведений было достаточно для начала поисков, — покачал головой Рамон и нахмурился. — И куда же этот колдун унес Марудина?

— Да к этим самым варварам, с которыми, как вы говорите, отправился сражаться ваш сын! Я последовала за ним, и я видела с вышины, как Марудин вырвался из лампы и обрушился на своих былых врагов, арабов!

— Не сладка ли ему такая месть? — полюбопытствовал Рамон.

— О нет! Нет! Он столько веков состоял на службе у мусульман и убедился в истинности Ислама. Он и сам теперь почитает Аллаха! Нет, я уверена: он содрогается до глубины души, всей сути его противна мысль о том, чтобы нападать на войска султана, воевать с истинной верой... Но он раб лампы, и у него нет выбора.

— Следовательно, его новый хозяин — не мусульманин, — заключила Химена.

— Он — злобный колдун, который служит какому-то языческому идолу!

— В таком случае принц Марудин наверняка действует против того, что диктует ему совесть и вера. — Взгляд Химены стал отстраненным. — Для этого потребовалось бы очень могущественное заклинание... но я думаю, что постоянно удерживать Марудина этому колдуну непросто.

— Но как этот колдун разыскал лампу, в которой когда-то был пленен Марудин? — спросил Рамон.

— Как? — Лакшми беспомощно взмахнула руками. — А как он околдовал моего мужа? Как он похитил моих... — Голос ее сорвался, глаза округлились. — Как он похитил моих детишек? — прошептала она.

Тут слезы снова хлынули из ее глаз, и она обняла Химену.

— О, прости меня, прости мой несправедливый гнев и те обвинения, какими я осыпала твоего сына! Конечно же, моих отпрысков похитил тот самый колдун, который украл моего мужа! Зачем это ему понадобилось, я не знаю, но, несомненно, всех троих украл один и тот же злодей, и я была так не права, обвиняя в этом Мэтью!

— Он бы первым простил тебя, — заверила ее Химена. — И первым бы попытался найти и спасти твоих малышей.

Химена посмотрела на Рамона. Рамон согласно кивнул:

— И если он поступил бы так, то так поступим и мы!

Лакшми перестала плакать и в изумлении отступила назад.

— Правда? После того, как я чуть было не разрушила ваш замок и бросила вам несправедливые обвинения, неужели вы готовы помочь мне в поисках моих малышей?

— Мы можем попробовать, — уточнил Рамон. Химена кивнула:

— Я должна остаться здесь, поскольку кто-то должен управлять всеми делами в замке. Думаю, Савл останется со мной. Приободрись, милая. Если нам удастся разыскать твоих детей, употребив сообразительность и мудрость, мы вернем их тебе.