– Препирательства ни к чему не приведут, – вмешалась Инид. – Нам надо найти белую линию.

– Обойдемся, – заявил Бун. – Выберемся и без линии. Все, что требуется, – идти по прямой, и в конце концов мы неизбежно достигнем края схемы.

– Ты не внимал моим словам, – упрекнул Буна Конепес. – Я уже подчеркивал, что прямых, на которые ты возлагаешь надежды, здесь не имеется. Все перекручено, переплетено в лабиринт величайшей сложности…

– Ты что, считаешь, что нам отсюда не выбраться?

– Отнюдь не считаю. Если блуждать достаточно долго, то мы окажемся вовне. Однако сие не есть простая задача.

Чушь какая-то, рассердился Бун про себя. Что бы ни толковал длинномордый про лабиринты и обманы чувств, задача простенькая. Но довольно было оглянуться, чтобы осознать хотя бы отчасти, что имел в виду Конепес. По каким приметам держать курс? Вокруг слишком много примет – и ни одной звезды, ни одного туманного светлячка, ни одного вихревого затемнения, отличимых от других точно таких же. И на всем вокруг печать мглистости, печать искаженности.

Будто подслушав его мысли, Инид спросила:

– Неужели нет ничего, что тебе запомнилось четко?

– Почему нет? Есть. Звезда, помеченная крестом.

– Крестом?

– Вот именно, крестом. Будто кто-то нарисовал на ней крест специально. А в любом другом смысле звезда – самая что ни на есть обыкновенная. Звезда главной последовательности. Желтая. Вероятно, типа G, как наше Солнце.

– Почему же ты мне о ней ничего не сказал?

– Просто вылетело из головы, когда ты объявила, что мы потеряли белую линию.

– А ты сама звезды с крестом не видела? – осведомился у Инид Конепес.

– Нет, не видела. Кому это взбрело в голову метить звезды крестами?

Конепес повернулся к Буну:

– Больше ничего особенного не припоминаешь?

– Нет. В сущности, нет.

– Позволю себе упростить нашу задачу. Я пребывал здесь с тех самых пор, как добрался сюда. Пребывал, не трогаясь с места, вглядываясь в черную дыру. Когда вы двое вышли ко мне, стоял ли я к вам спиной?

– Совершенно верно, спиной, – подтвердила Инид.

– Тогда все поистине элементарно. Я развернусь на сто восемьдесят градусов, и мы двинемся отсюда под уклон.

Буну оставалось только пожать плечами. Это было действительно элементарно, слишком элементарно. А привходящие факторы, о которых сам же Конепес и твердил? Но никаких других предложений у Буна не было, и он согласился:

– Можно и так, хуже не будет…

Они двинулись под гору все втроем. Идти стало легче, встречное течение больше не мешало. Бун по-прежнему не чувствовал тверди под ногами, и звезды по-прежнему вели свою заунывную песнь, но теперь он не обращал на это внимания. Он не снизил скорости и тогда, когда склон остался позади. Ему хотелось одного – как можно скорее выбраться из этой путаницы иллюзий. И вдруг Инид, шедшая следом, воскликнула:

– Вот она, наша линия! Я вижу ее снова!..

Бун обернулся. Двое других замерли недвижно, завороженно глядя на линию. Он тоже видел белую нить совершенно ясно, но оказался по другую сторону от нее, и не оставалось сомнений, что он пересек ее не заметив. Переступив назад, он присоединился к созерцающим спасительную линию. А Инид все не могла успокоиться:

– Она выведет нас в точности туда, где мы были! Как здорово, что мы нашли ее!

– Вполне логично, что нашли, – попробовал перебить ее Бун. – Мы двигались по прямой…

– Прекрати настаивать на прямых, – вмешался Конепес. – Я втолковывал тебе и втолковывал.

Бун не стал вслушиваться в очередную отвлеченную тираду. Бросив взгляд на склон, оставшийся позади, он внезапно увидел и узнал блистательную новую или сверхновую, которой они с Инид любовались на пути к центру, а рядом маленькую желтую звездочку. Не сводя с нее глаз, он устремился в том направлении.

– Ты куда? – окликнула его Инид.

– Пойдемте со мной, – бросил он не оборачиваясь. – Пойдемте, и я покажу вам звезду с крестом.

В общем-то, столь решительно приглашать их следовать за собой было глупо: может, это была вовсе не та звезда. Желтых звезд в Галактике видимо-невидимо, они попадаются на каждом шагу. Но тревога оказалась необоснованной – звезда была та самая, помеченная крестом.

– Звезда особого значения, – изрек подоспевший Конепес. – Иначе зачем бы ее метить?

– А по виду ничем не отличается от миллиона звезд ее класса, – сказал Бун. – То-то и странно. Я, признаться, побаивался, что мои глаза подвели меня. Все желтые звезды так похожи друг на друга…

– Возможно и вероятно, что значима вовсе не звезда, – предположил Конепес. – Возможно, что у звезды есть планета и именно планета обладает значимостью. Однако усмотреть планету мы не можем.

– Одну минутку. А что, если можем?.. – Инид подняла свой заветный черный ящичек и навела его на меченую звезду. И в тот же миг ахнула: – Ты угадал, Конепес. Там есть планета.

Встав у нее за плечом, Бун уставился на экран. Да, на экране была планета, она росла, приближаясь с каждой секундой, и вскоре стала видна поверхность – и то, что на поверхности.

– Город! Планета есть город! – возгласил Конепес. С экрана к ним тянулись огромные высоченные здания. Конепес понизил голос, но не скрыл ликования: – Вот куда проляжет наш путь! Вот на что указует белая линия!..

– А что потом? – поинтересовалась Инид.

Конепес ответил вопросом на вопрос:

– Однако откуда мне знать?

Инид опустила телевизор, экран погас.

– Поспешим же, – пригласил Конепес. – Поспешим, придерживаясь линии. А затем оседлаем невод.

– Погоди-ка, – осадил инопланетянина Бун. – Это следовало бы обсудить не торопясь. Обмозговать все толком…

Но Конепес, не дослушав, уже бросился вдоль белой линии неуклюжим галопом. Бун взглянул на Инид, и она отозвалась:

– Ты, конечно, прав. Это надо обмозговать…

– А сперва надо вырваться отсюда, – поставил точку Бун.

Они шли медленнее, чем Конепес, хоть им и не терпелось избавиться от миражей галактической схемы. И вот впереди слабо забрезжила серость, потом наметились очертания домика, проступили контуры столовой на вольном воздухе. А чуть позади столов и стульев – силуэты волка и замершего рядом с ним плоскоголового робота.

Наконец Бун ощутил под ногами твердую почву и понял, что схема осталась позади. Подойдя к волку, он спросил:

– Ну как поживаешь, старина? Что тут новенького?

Волк сидел степенно, не шевелясь, а перед ним на земле валялся недвижный, истерзанный Шляпа. Инопланетянина нигде не было видно. Впрочем, присмотревшись, Бун заметил вагонетку, бегущую по колее прочь от домика, и в вагонетке сидел пассажир.

Люк откинулся наружу и превратился в трап. Хорас направился было к выходу, но задержался, едва перенеся ногу через порог. Эмма, следующая за ним по пятам, пронзительно взвизгнула:

– Куда мы попали?

– Не знаю, – бросил Хорас. – Спросить тут не у кого.

Сам-то он поставил бы первый вопрос иначе: не «куда», а «в какую эпоху». Кори себя – не кори, а такому опытному пилоту полагалось бы справиться с задачей получше. Конечно, ситуация сложилась кризисная, и все же он мог бы успеть проложить курс.

Допустим, на то, чтобы тщательно продумать все до мелочи, как он привык, времени действительно не оставалось. Но бросаться куда попало, лишь бы удрать от кровожадного страшилища, наседающего на пятки, нет, это все равно непростительно.

Не то чтоб я и впрямь перепугался, разъяснял он себе. Я всего лишь уступил здравому смыслу, требующему уносить ноги как можно скорее. Знаю, что обо мне говорят разное. Что я самодоволен, а подчас, может быть, и напыщен. Что я упрям, но в большинстве случаев упрямство – добродетель, а не порок. Что я консервативен, а вернее, осмотрителен и не расточителен. Одного обо мне никак нельзя сказать – что я трус.

В конце концов, продолжал он рассуждать сам с собой, все шло как по маслу до того злополучного дня, когда на сцене объявились эти двое из двадцатого столетия. Впрочем, более чем вероятно, что виновны тут не они, а Мартин. Мартину следовало бы знать, что происходит. А он, очевидно, не знал, даже не догадывался ни о чем до тех самых пор, пока Коркоран не предупредил его, что кто-то рыщет по Лондону, расспрашивая о поместье Гопкинс Акр. И как этот Мартин поступил тогда? Не придумал ничего лучшего, чем удрать вместе со Стеллой. Стало быть, это Мартин отпраздновал труса. Придя к такому выводу, Хорас вмиг почувствовал себя лучше. Он нашел, на кого возложить вину, а следовательно, он лично ни в чем не виноват.