Тем не менее она сделала огромный шаг вперед. Теперь было уже в его силах помочь ей пройти оставшуюся часть пути. Рассказывать, что у нее на сердце, было не в ее манере, правильней сказать, это было непривычно для тех женщин-масок, в которых она перевоплощалась. Но Стивенс чувствовал, что из сердца самоуверенной и необычайно хладнокровной Клео к нему взывает нежная и уязвимая Нелл. Та женщина, которая жила в ее эмоциональном и чувствительном сердце, занимала все его мысли, он хотел ее, он мечтал и думал о ней каждую минуту, не надеясь на то, что маленькая трещинка на непроницаемом фасаде самоуверенности и закомплексованности ее многоликих образов так быстро превратится в зияющую пропасть и уничтожит все преграды. Оглядываясь назад, в прошлое, он вспомнил тот момент, когда впервые понял, что те чувства, которые он испытывал к этой высококлассной «девочке по вызову», значат для него намного больше, чем он предполагал, и они вовсе не те, что обычно у него вызывали красивые женщины со стройной фигурой. Осознав ситуацию, он задал тогда себе вопрос: «Ты вообще понимаешь, куда лезешь? Это тебе не сказка со счастливым концом! В этом щепетильном и очень щекотливом деле такого конца не будет, и ты это знаешь. Ты никогда не сможешь жить в том мире, в котором живет она, никогда! Невозможно отделить одну овечку от целого стада овец и баранов и надеяться на то, что она изменится и превратится в антилопу».
Встретившись после этого с Элисон, Марк старался убедить себя, что она как раз то, что ему нужно. Однако, несмотря на то, что она была «подходящей», «соответствующей» и «умной», она не имела ничего общего с той женщиной, которую он жаждал. До сих пор основным препятствием для его чувств были карьеристские соображения: «Вот когда я стану главным инспектором», «Когда я стану суперинтендантом» и, наконец, «Когда я стану главным суперинтендантом» – ими он очень долго тешил себя в разные периоды восхождения по служебной лестнице. Но теперь, когда, обнимая ее хрупкие дрожащие плечи, он почувствовал, что она ему доверяет и, может быть, любит, Марк решил, что, если бы ему предложили стать комиссаром столичной полиции при условии респектабельной и «соответствующей» женитьбы, он бы поблагодарил и отказался. «Пусть уж я буду там, где сейчас, пусть это будет максимум, чего мне суждено добиться, лишь бы со мной была Нелл», – подумал он.
Она плакала, пока были слезы, но, когда вместо них начались просто глухие хриплые рыдания и из сухих глаз уже больше нечему было течь, она заговорила с ним... В ее голосе чувствовались искренность и откровенность, смешанные с определенной долей горечи и нервозной усталости.
– Все началось, когда мне было одиннадцать. После смерти мамы отец сказал мне, что я должна заменить маму во всем. Я еще не полностью понимала, что он имеет в виду, но смогла понять, что тут что-то не так. Когда я как-то робко сказала об этом отцу – потому что задавать ему какие-нибудь вопросы и настаивать на своем мнении было очень опасно, – он объяснил мне, что все то, что другие люди считают неправильным, необязательно должно быть неправильным для него, и вообще, раз он мой отец, то все, что он говорит, всегда правильно. Я старшая дочь, жена умерла. Следовательно, я должна занять ее место. Мало того, что я обязана была вести все хозяйство, он заставил меня спать с ним ночью.
Опустошенность и безразличие, звучащие в ее голосе, свидетельствовали о долгих годах полного душевного одиночества, когда не знаешь, к кому обратиться за помощью и как справиться с невзгодами, навалившимися на ее слишком юные плечи.
– Он приходил не каждую ночь. Очень скоро я поняла, что, как только проявлю непокорность, последует жестокое наказание. Обычно он запирал меня на ночь в темном подвале, привязав за руки к металлическим прутьям высокой решетки и оставляя в таком висячем положении порой по нескольку часов. Я еле могла касаться пола пальцами ног. Поначалу я кричала, но он никогда не возвращался, и я научилась ждать молча. Он никогда не бил меня, у него не было привычки применять силу для достижения цели. Вся его жестокость заключалась в его характере и эмоциях. Только став взрослей, я поняла, что моя мать умерла не только от обширного склероза, но и от духовного одиночества. Когда я еще была очень маленькой, она, бывало, играла на пианино и пела мне песни, но отец любил, чтобы в доме была тишина, поэтому очень скоро у нас перестали звучать песни и музыка. Под влиянием отца она медленно увядала, как фотография, оставленная на долгое время на солнечном свету. Все обязательно должны были следовать его инструкциям, все в доме делалось только по его указаниям. Во время моих месячных, когда он не мог использовать меня, как обычно, – в этих вопросах он был щепетилен, – он учил меня удовлетворять его другими способами, особенно он любил минет. Если я болела, он был чрезвычайно предусмотрителен и внимателен, постоянно контролировал давление, проверял температуру и всякое такое... Когда я забеременела, причем я до сих пор не понимаю, как это произошло, потому что он каждое утро давал мне пилюли и следил за тем, чтобы я их проглатывала, так вот тогда он сам сделал мне аборт. После аборта, когда он оставил меня одну приходить в себя, наступила очередь моей сестры. Ночью меня разбудили ее крики и плач. Когда я прибежала в ее комнату, сестры там не было. Она лежала с отцом в его большой двойной кровати, но дверь оказалась закрытой. Я стучала, кричала и плакала, пока он не вышел. Он сказал, что нечего устраивать спектакль, и спустил меня в подвал. Вот тогда мне впервые и пришла мысль о том, чтобы заявить на него куда следует. Мне было семнадцать лет, и наши отношения продолжались уже шесть лет. Я не могла позволить ему погубить еще и сестру. А в одно прекрасное утро, после очередного насилия, я вышла на улицу и направилась в социальную службу. Там я честно рассказала им все, что он вытворял. Я сообщила, что он только что переспал со мной и что доказательство этого находится внутри меня. Меня осмотрели и провели экспертизу. Потом, когда отец куда-то ушел, мы пришли домой, я показала им подвал и попыталась упросить Маргарет сознаться в том, что он сделал с ней. Она... она пыталась говорить, но не смогла и повторяла только одну фразу: «Папочка делал больно, папочка делал больно...» Они осмотрели и сестру и остались ждать отца. – Тихий голос Нелл замер в тишине комнаты.
Марк молча прижал ее к себе еще крепче, чтобы она почувствовала, что он рядом. Наконец она продолжила:
– Отец ничего не отрицал. Он говорил им то же самое, что и мне: он абсолютно прав. Он мой отец, а я – его дочь. И никто – никто – не имеет права указывать ему, что он может, а что не может делать со своей собственной дочерью в своем собственном доме. Когда его уводили, он сказал мне: «Я разочаровался в тебе, Элеонор. Я думал, что научил тебя хоть чему-то».
Нелл закрыла глаза. Она выглядела смертельно уставшей. И тем не менее ей хотелось закончить.
– Меня поместили в приют. Когда я узнала, что Маргарет в безопасности и отец никогда не сможет до нее добраться, я убежала. Просто засунула в сумку все свои вещи и те деньги, что у меня были. Мой дом и так называемая жизнь в нем остались позади. Я приехала в Лондон и уже здесь стала тем, чем и была для своего отца. Но для него я была бесплатной проституткой, здесь стала получать за это деньги. Я не умела ничего, кроме как готовить, убирать, стирать и шить. На улице я провела более двух лет, после чего меня нашла Элизабет. Все остальное вы уже знаете. – Она снова часто заморгала, чувствуя, что вот-вот заплачет.
Состояние полной безысходности и безнадежности семнадцатилетней девушки, по ее глубокому убеждению, запятнанной развратным поведением отца, настолько поразило Марка, что он невольно поставил себя на ее место и ужаснулся тем испытаниям, что ей пришлось пережить в одиночку за все это время. Марк почувствовал, будто у него что-то застряло в горле, и он не мог сглотнуть. И что-то защипало в глазах. «О господи, – подумал он, – а я-то думал, что уже все повидал на своем веку».
