Он хватает меня за плечи, удерживает на расстоянии вытянутой руки. Он не смотрит на мое тело, только в глаза.

— Розовые торты, Мак. Расскажи мне о розовых тортах.

— Да в крысиную петунию розовые торты! — Я кричу. Я хочу, чтобы он смотрел на мое тело. Я запуталась. Я боюсь. — Я даже не знаю, что такоеэта крысиная петуния!

— Твоя мама сердилась, когда вы с сестрой ругались. Вы говорили «петуния» вместо слова «жопа», Мак.

—  Этогослова, «сестра», я тоже не знаю! — Я вру. Я ненавижу это слово.

— О нет, ты его знаешь. Она была для тебя целым миром. Ее убили. Ей нужно, чтобы ты отомстила за нее. Ей нужно, чтобы ты вернулась. Вернулась и сражалась, Мак. Черт побери, сражалась! Если бы ты дралась так, как трахаешься, ты вышла бы из этой комнаты в тот же день, как я принес тебя, сюда!

— Я не хочу выходить из этой комнаты! Мне нравитсяэта комната!

Я ему покажу, как я дерусь! Я прыгаю на него, пускаю в ход кулаки, зубы, ногти.

Но у меня ничего не выходит. Он непоколебим, как скала.

Он не позволяет мне причинить вред ему или себе. Мы спотыкаемся и падаем на пол. Внезапно моя злость проходит.

Я лежу на нем. В груди болит. Я сбрасываю обувь.

Я опускаю голову ему на грудь. Мы неподвижны. Его руки удерживают меня, сильные, уверенные, безопасные.

— Я скучаю по ней, — говорю я. — Я не знаю, как жить без нее. Во мне дыра, которую ничем не заполнить.

А помимо дыры есть кое-что еще. Что-то настолько мерзкое, что я отказываюсь это видеть. Я устала. Я не хочу больше чувствовать. Ни боли. Ни утраты. Ни ошибок. Только черное и красное. Смерть, молчание, похоть, сила. Только тогда мне спокойно.

— Понимаю.

Я поднимаю голову и смотрю на него. В его глазах таятся тени. Я знаю эти тени. Он действительнопонимает.

— Тогда почему ты заставляешь меня?

— Потому что если ты не найдешь, чем заполнить эту дыру, Мак, найдет кто-нибудь другой. И если кто-нибудь другой ее заполнит, он завладеет тобой. Навечно. И ты никогда не вернешься.

— Ты странный человек.

— Вот как? — Он слабо улыбается. — Я уже человек? Я больше не зверь?

Только так я и называла его раньше: мой любовник, мой зверь.

Но теперь я нашла еще одно слово — «человек». Я смотрю на него. Его лицо словно мерцает и изменяется, и в какой-то миг кажется мне жутко знакомым, словно я знала его когда-то прежде, не здесь. Я касаюсь его, медленно провожу пальцами по высокомерным и прекрасным чертам. Он поворачивается к моей ладони, целует ее. Я вижу за ним какие-то очертания. Книги, и полки, и шкафы с безделушками.

Я ахаю.

Его руки сжимают мою талию, причиняя боль.

— Что? Что ты видела?

— Тебя. Книги. Много книг. Ты… я… знаю тебя. Ты… — Я замолкаю.

Вывеска, скрипящая на ветру. Янтарный свет канделябров. Камин. Дождь. Бесконечный дождь. Звенит колокольчик. Мне нравится этот звук.

Я трясу головой. Нет такого места, нет такого времени. Я еще сильнее трясу головой.

Он удивляет меня. Он не произносит слов, которых я не хочу слышать. Не кричит на меня, не называет Мак и не настаивает, чтобы я продолжала.

И даже, когда я открываю рот, чтобы снова заговорить, он целует меня. Крепко.

И затыкает мой рот своим языком.

Он целует меня до тех пор, пока я не забываю, как говорить и даже как дышать, до тех пор, пока мне не становится все равно, смогу ли я вообще дышать. До тех пор пока я не забываю, что он на миг показался мне не зверем, а человеком. До тех пор пока картинки, которые так беспокоят меня, не разлетаются пеплом от жара нашего желания.

Он относит меня на кровать и бросает на нее. Я чувствую злость в его теле, но не понимаю, почему он злится.

Я вытягиваюсь в струнку на гладком шелке, наслаждаясь его чудными прикосновениями и точно зная, что сейчас будет. Что он собирается со мной сделать. Что он заставит меня почувствовать.

Он глядит на меня.

— То, как ты на меня смотришь… Черт. Я понимаю, почему они это делают.

— Что делают? Кто?

— Фейри. Превращают женщину в при-йа.

Мне не нравятся эти слова. Они меня пугают. Я — похоть. Он — мой мир. Я так ему и говорю.

Он смеется, и его глаза сияют, как ночное небо в россыпи мириад звезд.

— Кто я, Мак? — Он накрывает меня своим мощным гибким телом, переплетает пальцы с моими, заводит мои руки мне за голову.

— Ты мой мир.

— И чего ты от меня хочешь? Произнеси мое имя.

— Я хочу почувствовать тебя внутри, Иерихон. Сейчас.

У нас дикий секс, словно мы наказываем друг друга. Я чувствую, как что-то изменяется. Во мне. В нем. В этой комнате. Мне это не нравится. Я пытаюсь остановить это своим телом, вернуть все, как было. Я не смотрю на эту комнату, в которой мы существуем. Я не позволяю себе задумываться о том, что за этими стенами. Я здесь, и он здесь, большую часть времени, и этого достаточно.

Позже, когда я парю, словно воздушный шарик, в том чудесном сумеречном месте, из которого мы отправляемся в страну снов, я слышу, как он делает глубокий вдох, будто собираясь что-то сказать.

И выдыхает.

Ругается.

Снова делает вдох, но опять ничего не говорит.

Он ворчит и бьет кулаком подушку. Его раздирают противоречия, этого странного человека, он хочет говорить и одновременно не хочет этого.

Наконец он напряженно произносит:

— Что ты надела на школьный выпускной, Мак?

— Розовое платье, — бормочу я. — Тиффани купила такое же. Онаиспортила мне праздник. Но у меня были туфли от Бетси Джонсон. А у нее от Стюарта Витзмана. Мои туфли были лучше.

Я смеюсь. Этот звук издает кто-то другой, кого я не знаю. Молодой и беззаботный. Женщина, которая не знает боли, никогда ее не знала.

Он касается моего лица.

Что-то в его прикосновении изменилось. Он словно прощается со мной, в панике осознаю я. Но в сумерках моего сознания на горизонте уже показывается луна снов.

— Не бросай меня. — Я бью кулаками по простыне.

— Не брошу, Мак.

Я знаю, что уже сплю, потому что только во сне может существовать та глупость, которую он произнес:

— Это ты оставишь меня, девочка-радуга.

Мы снова танцуем под «Tubthumping». Он заставляет меня танцевать по комнате и напевать: «Меня сбили с ног, но я поднимаюсь снова. Тебе ни за что не удержать меня на коленях».

Он танцует со мной. Мы выкрикиваем слова песни. От вида этого мужчины, большого, сексуального, мощного — и, насколько знала какая-то часть меня, невероятно опасного и совершенно непредсказуемого, — танцующего и кричащего о том, что никто не собьет его с ног, во мне что-то сломалось.

Внезапно я засмеялась и никак не могла остановиться. Я смеялась так сильно, что с трудом могла вздохнуть.

— Никогда не думала, что ты можешь танцевать. Или веселиться, если уж на то пошло.

Он застыл.

— Мисс Лейн? — медленно произнес он.

— А? Кто она?

Он внимательно смотрит на меня.

— Кто я?

Я тоже смотрю на него, чувствуя опасность. Мне это не нравится. Я хочу танцевать и говорю ему об этом, но он выключает музыку.

— Что произошло на Хэллоуин, мисс Лейн? — спрашивает он, и у меня появляется странное чувство, словно он уже давно задает мне этот вопрос снова и снова, а я забываю об этом. Отказываюсь даже слышать его. И, возможно, точно так же отказывалась услышать десятки других вопросов.

Почему он называет меня новым именем? Я не она. Он повторяет вопрос. Хэллоуин. От этого слова у меня по спине бегут мурашки. Что-то темное пытается вынырнуть из моей памяти, выбраться на поверхность, которую я пыталась сохранить неподвижной и спокойной, для этого мне и был нужен секс, секс, секс. Внезапно я понимаю, что больше не смеюсь, что мое тело дрожит, а кости словно становятся мягче. Я падаю на колени.

Обхватываю голову руками и трясу ею.

Нет, нет, нет. Я не хочу знать!

Видения атаковали меня: толпа, кричащая, беспорядочная. Темные улицы, мокрые от дождя. Тени, хищно и жадно движущиеся в темноте. Красная «феррари». Разбитые стекла. Пожары. Люди, которых ведут, гонят в ад.