Не так легко, наверное, сделать обратное, взять событие, пусть даже важное событие, из наших священных писаний и показать, как оно выкристаллизовалось в конкретную доктрину веры, в моральную заповедь или в догму социального поведения. Но результаты такого исследования были бы удивительными. Потоп, например, с первого взгляда кажется не чем иным, как драматической историей. В действительности — здесь я снова говорю, основываясь главным образом на собственном опыте знакомства с живой верой, — Потоп является мифологическим доказательством, подтверждающим всепроницательность недремлющего ока Господня. Когда человечество совершенно сбилось с пути, Бог наказал мужчин и женщин, вознаградив лишь одного, кто составлял исключение. Потоп был чудом, и чудом с моральным подтекстом; он выступает свидетельством одобрения Богом нравственного поведения и его высшей справедливости.
Пожалуй, легче рассматривать христианство в антропологическом аспекте, чем подходить к дикарю и примитивным религиям с точки зрения истинно христианского мировоззрения. Нехристианское высокомерие, проявляемое многими из нас по отношению к примитивным верованиям, наше убеждение, что все это лишь пустые суеверия и грубые формы идолопоклонничества, глубоко повлияли на изучение примитивных религий европейцами. Священные сказания дикарей часто просто принимались за вымысел. Осознав, что они являют собой соответствия нашим священным писаниям, собиратели и исследователи могли бы, возможно, более полно понять и ритуальный, и этический, и социальный смысл примитивной мифологии. Этнографические свидетельства изрядно искажены ошибочными теоретическими подходами. Изучая некоторые исторические религии Древнего Востока — Египта, Ведической Индии, Месопотамии — мы полностью располагаем священными писаниями, в гораздо меньшей мере — информацией об их ритуале и почти не имеем данных о том, как эти религии воплощались в нормах морали, социальных институтах и общественной жизни.
Я говорю все это для того, чтобы привлечь внимание вдумчивого читателя к тому обстоятельству, что лучше всего приступать к постижению религии в целом, начав с объективного анализа наших собственных верований. А затем самое правильное — обратиться к подлинно научному изучению экзотических религий в том виде, в каком они практикуются сегодня в нехристианских общинах. Изучение же мертвых религий, о которых мы имеем только разрозненные данные, отрывочные документы и фрагментарные памятники, — не самый лучший путь из тех, что ведут к всестороннему пониманию религии.
Таким образом, развиваемая здесь точка зрения имеет своей главной философской основой принцип, согласно которому самое важное в любой религии — это то, как она живет. «Вера, отделенная от свершений, бесплодна». Так как миф является необходимой предпосылкой веры, более того, ее основанием, то мы должны изучать миф в его влиянии на жизнь людей. На языке антропологии это означает, что миф или священная история определяются своей функцией. Это та история, которая излагается для того, чтобы утвердить веру, чтобы засвидетельствовать прецеденты обряда и ритуала или увековечить образцы морального или религиозного поведения. Итак, мифология, или священное предание общества, сводится к совокупности нарративов, вплетенных в культуру, обуславливающих веру, определяющих ритуал, служащих матрицей социального порядка и сводом примеров нравственного поведения. Всякий миф, естественно, имеет и литературный аспект, так как он всегда является рассказом, но этот рассказ не просто образчик занимательного вымысла или пояснительного изложения для верующих. Это подлинное описание удивительного события, определившего строение мироздания, сущность нравственного поступка и способ ритуального общения между человеком и его создателем или другими высшими силами.
Здесь нам следует прервать наши рассуждения, чтобы привлечь внимание читателя, особенно если он неспециалист, к тому, что речь идет отнюдь не об усложнении очевидного. Мы утверждаем, что миф — это неотъемлемая часть структуры всякой религии, а если более конкретно, то он представляет собой матрицу и ритуала, и веры, и морального поведения, и социальной организации. Это означает, что миф — не часть примитивной науки, не первобытная философская аллегория полупоэтического восторженного характера и не искаженное странным образом историческое свидетельство. Поэтому основная функция мифа заключается не в том, чтобы объяснять сущее, не в том, чтобы сообщать о прошлых исторических событиях и не в том, чтобы выражать в той или иной форме общие человеческие фантазии или чаяния. Этот взгляд не нов и не революционен. Я сформулировал его в ранний период свой работы — гораздо яснее, как мне тогда казалось, и слишком категорично, как говорили некоторые мои коллеги, — но в целом он по существу отражает современные гуманистические тенденции. Идея значимости социального аспекта религии, которую впервые выдвинул Робертсон-Смит, а позднее развивали Дюркгейм, Хьюберт Морс и Рэдклифф-Браун, подводит нас к вопросу о социальном аспекте мифологии. Внимание к поступку и поведению в современных социальных науках, в свою очередь, подводит нас к вопросу о влиянии мифологии на ритуал и моральное поведение человека. Психоаналитическое соотнесение мифа со сновидениями и грезами, с фантазиями и идеалами, каким бы нелепым оно ни казалось далекому от психоанализа и непосвященному среднему обывателю, действительно выявляет динамичный аспект мифа, его связь со структурой человеческой семьи в ее прагматическом аспекте. Но прежде всего нам необходим так называемый функциональный подход, который применительно к мифу в контексте культурных явлений ведет нас непосредственно к изучению мифа через его культурную функцию. Согласно этому подходу, идеи, ритуальные формы деятельности, законы морали ни в одной культуре не существуют обособленно — в изолированных сферах бытия; человек действует, потому что верит, и верит, потому что ему чудесным образом была явлена истина. Священная традиция, моральные нормы и ритуальное обращение к Провидению существуют не каждое само по себе, а в тесном взаимодействии, что представляется почти самоочевидным. Но убедиться в том, что далеко не для всех это так самоочевидно, можно хотя бы из обзора некоторых уже устоявшихся и недавно выдвинутых теорий мифа.
Речь пойдет о взглядах, которые в то или иное время преобладали в научном и донаучном понимании мифа. Давние и современные эвгемеристы утверждают, что миф всегда сосредоточен вокруг ядра или сердцевины исторической истины, искаженной ложным символизмом и литературными преувеличениями. Эвгемеризм все еще дает о себе знать во всех тех исследованиях, которые используют примитивные предания для установления исторического факта. В этой точке зрения есть своя доля истины; несомненно, легенды Полинезии действительно содержат историческое ядро. Реинтерпретации восточной мифологии (Эллиот Смит, Перри и Э.М. Хокарт) внесли свой вклад в наши знания о некоторых стадиях развития культуры. Но столь же несомненно, что поиск исторического ядра в племенном предании затрагивает только один аспект проблемы и, пожалуй, не самый существенный. Такой подход не может раскрыть фактическую социальную функцию мифологии. Основная цель священного предания заключается не в том, чтобы служить хроникой событий прошлого; она состоит в том, чтобы установить полезный прецедент в славном прошлом для подражания ему в настоящем. Исторические трактовки мифа, какими бы плодотворными они ни были во многих случаях, должны быть дополнены социологической теорией мифа по крайней мере по двум причинам. Во-первых, если выдвигаемая мною точка зрения верна, то исключительно важно, чтобы полевой работник не просто изучил текст священного сказания или легенды, но прежде всего — их прагматический смысл, сказывающийся во влиянии на социальную организацию, религиозные обычаи и моральные устои существующего общества. И во-вторых, невозможно добиться теоретического объяснения чудесных, непристойных или экстравагантных элементов мифа, трактуя их как искажения исторических фактов. Их, как и многие другие мотивы исторического нарратива, можно понять только в связи с ритуальным, этическим и социальным воплощением самого рассказа в современном поведении.
