Эд высунул голову, вылез из кибитки, протянул мне руку. Я воспользовалась помощью, потупилась, чтоб лицо скрыли волосы, поправила сумку с деньгами, перекинутую через плечо, и ощутила себя мышью, желающей скорее забиться в нору. Улиткой, лишенной раковины, — мягкой и беззащитной. Все время чудилось, будто кто-то смотрит в спину. Но поблизости не наблюдалось никого подозрительного. От гостиниц до обрыва было метров пятьдесят вытоптанной и утрамбованной земли вперемешку с камнями, стояло три телеги, наша — четвертая, единственная с крытым верхом. Два старика с узелками ковыляли к переправе — пожилые, но гордые, без тросточек, они преодолели уже большую часть пути. Три женщины с многочисленными косичками, украшенными яркими лентами, призывно хохотали, косясь на мускулистых парней, которые, вращая колеса, сопровождали каждый рывок протяжным «Э-эх».

Мы с Эдом потянулись друг к другу, взялись за руки и побежали к хижине. Хозяин исчез за дверью, Арлито посторонился, и мы шагнули в полумрак. Домик был рассчитан на человека гномьего роста, если бы я подпрыгнула, то достала бы макушкой потолок, и высокому Эду приходилось гнуться в три погибели, втягивать голову в плечи.

Шаркая по полу, хозяин повел нас по узкому коридору, распахнул первую дверь, что сразу напротив входной:

— Здеся у меня смотрильня. — Он махнул в окно. — Вон, переправа видна. Но нам дальше, туда, тама комната с кроватью.

Комната была крошечной, наверное, три на три метра. Односпальная продавленная кровать, кособокий маленький стол с крошками хлеба и темными пятнами, глиняный кувшин. Два окна, из одного открывался вид на пустырь с телегами и переправу, из второго — на стоящие к нам задним фасадом гостиницы — будто игрушечные, каменные, с яркими черепичными крышами — и огромный сарай, что через дорогу от них.

Эд сразу же уселся на кровать, вытянул ноги, я перевела взгляд на Арлито, который наблюдал за нами через порог:

— В орден я попаду часа через три-четыре, будет уже ночь. Пока меня выслушают и примут решение, пройдет еще два часа. Раньше завтрашнего утра меня ждать не стоит. — Он поставил на стол узелок с едой, заглянул в кувшин. — Ага, еда и вода у вас есть. До темноты старайтесь не высовываться и не шуметь.

«Не шуметь» — это о чем он? Неужели слышал, когда мы в телеге… Кровь прилила к щекам, и я почувствовала, что краснею до кончиков ушей.

— Удачи тебе, — проговорил Эд, на его губах играла презрительная полуулыбка, которую он изображал, когда старался отгородиться от людей. — Возвращайся быстрее!

— Все, ухожу. — Арлито затопал по коридору, хлопнула дверь.

В дверном проеме появился хозяин хижины, крякнул и сказал, глядя в сторону:

— Отхожее место за домом, кхе… Ежели чего надо, зовите, я тута до первой звезды.

— А потом переправа закрывается? — поинтересовалась я, выглянув в окно.

Арлито подозвал мальчишку-конюха, заплатил ему, тот кивнул и принялся распрягать коня, чтобы отвести его к привязи. Маг проводил его взглядом, добрался до ближайшей… вагонетки? Кабинки? Нет, корзинки, напоминающей птичье гнездо, слепленное из досок, подозрительно тонких прутьев и по бокам обмотанное веревками. Стоило представить, как ты несешься на таком ненадежном приспособлении над бездной, и сразу хотелось упасть в обморок.

Маг залез в стоящую на краю обрыва клетушку, к нему поспешил мускулистый парень, проверил веревки, взял деньги за работу и толкнул корзинку — она заскользила по канату, доехала до нижней точки, Арлито за что-то дернул, заработал руками — кабинка поползла вверх. Когда колесо начал вращать парень, она буквально взлетела на другой конец обрыва, и я выдохнула с облегчением — все, Арлито на месте целый и невредимый.

Хозяин подождал, пока я повернусь, и ответил на мой вопрос:

— Ночью работает, кхе, только общая воздушная карета, моя — нет. А теперь я оставлю вас, мне нужно записать в доходной книге прибыль, которую мне принес Лорки.

Вот как тут называются кабинки! Гениально! Почему тогда не повозка или телега, что больше соответствует истине? Не звучит?

Хозяин удалился, заперев за собой дверь, я села на потемневшие от времени перины, положила голову на плечо Эда и зажмурилась. Никто не знает, что будет завтра, а уж на месяц вперед разве что хромой Мэтиос может заглянуть. Завтра мы расстанемся, и неизвестно, удастся ли нам встретиться снова. У нас есть только этот миг, перемещающийся по сегодняшней ночи, будто небесная карета — по канату. Я задумалась — и вот она уже преодолела небольшой участок, приблизила нас к тому берегу.

Я сжала руку Эда и прошептала:

— Обними и не отпускай, мне страшно.

— Ну что ты как маленькая. — Он провел рукой по волосам. — Все будет хорошо! Тебе ведь надо вернуться домой, доказать, что ты невиновна, да? Ты ж не собираешься бежать и дарить свое княжество Ратону?

— Нет…

— Значит, придется немного потерпеть, а потом мы все равно будем вместе, потому что по-другому я уже не смогу.

Он говорил слово в слово как его двойник из моего мира. Но несмотря на сказанное, тот Эдуард предал меня, пожертвовал меньшим ради большего. Здесь я опять меньшее, как ни крути.

Ледаар попытался разогнать мою тоску:

— Давай лучше договоримся, как свяжемся, когда закончишь дела и вернешься. Ты отправишь ко мне посла, что согласна на переговоры, и я брошу все, прилечу к тебе, и мы сломаем твою кровать.

Я рассмеялась сквозь слезы:

— Ты меня скорее разломаешь, потому что ее не разобьет даже вон тот мускулистый парень, который крутит колесо…

Эд прищурился:

— Я еще не уехал, а она уже на парней засматривается… И как тебя оставлять надолго? Сразу ведь уведут…

— Хомут на шею — и в стойло, да? Меня не так просто увести, потому что мое сердце принадлежит тебе.

— Это хорошо, — кивнул он и уселся на дощатый пол, положил голову мне на колени, и я принялась перебирать пряди его волос. Наконец-то я реагирую на происходящее правильно, и мне хочется не бешеного секса, когда забываешь, кто ты и где ты, а нежности. Прикасаться, обволакивать, впитывать ощущения. Пальцами водить по его щетине, закрывать ладонями его глаза и млеть от того, как его дрожащие ресницы щекочут кожу.

Начало смеркаться, цвета потускнели, кабинки все реже бегали туда-сюда, все реже доносилось «Э-эх» парней, вращающих колеса.

Я потянулась к тумбочке за свечой, но Эд взял меня за руку.

— Нет.

Поцеловал запястье, провел языком к сгибу локтя. Действительно, «нет», потому что одна свечка уже тает в его руках. Надо же, одного прикосновения достаточно, чтобы я перестала думать о глупостях…

Эд подхватил меня на руки и повалил на перину, улегся сверху. Кровать была ему коротка, и он упирался коленкой в пол. Он боялся, что мне тяжело, потому лежал, упершись локтями в кровать. Нет-нет, Эд не собирался страстно и грубо владеть мной — он гладил щеки, веки, губы, лоб и смотрел неотрывно, ласкал взглядом каждую впадинку моего лица, шею, ямочку между ключицами.

Господи… Спящий, кто ты там? Не забирай у меня это счастье, что хочешь бери, но его — оставь.

— Если бы ты знала, как я тебя люблю…

— Повтори, — улыбнулась я.

— Люблю, люблю, люблю…

— Раньше думала, что мужчины боятся этого слова.

— Только те, кто боится себя.

— Пообещай, что не предашь меня…

Видит бог, не хотела этого говорить, как-то само вырвалось, и я зажмурилась, съежилась мышкой, потому что любой разумный человек не стал бы обещать.

— Я, Ледаар Фредерик, обещаю, что никогда, ни при каких обстоятельствах не предам тебя.

— Спаси…

Он закрыл мой рот поцелуем — долгим и нежным. Хотелось, чтобы он длился вечно, но Эд отстранился и прошептал:

— Поднимись, давай положим перину на пол, а то мне неудобно.

Когда я резко села, закружилась голова. Закончив расстилать перину на полу, он задвинул на двери щеколду, встал на колени, чтоб быть со мной вровень, потянул за ремешок, снял верхнее платье, потом молча сорочку и прошептал: