Жжёный псарь, это же…

Я едва не зашипел, зажмурившись, но неожиданно понял, что боли не ощущаю. От Соболевой полыхнуло волной грязной псионики, и я уставился на неё. Очень сильное воздействие…

А потом круглыми глазами я стал смотреть, как под ладонями целителя, лежащими на моём бедре, возникло сияние. Покалывание в районе перелома было приятным, и я подозревал, что болевые ощущения блокируются этой же Соболевой. Она явно знала толк в своём деле.

Ну, некоторые ребята в нашем корпусе творили подобные чудеса, но, насколько знаю, это здорово перегревало имплант, и потом ещё приходилось неделю восстанавливать потоки в теле.

Судя по лицу этой блондинки, по её смеющимся голубым глазам, она не испытывала никакого напряжения.

А ещё она очень привлекательна. Яркое пятно в этой мрачной академии.

Мой взгляд непроизвольно скользнул ниже, туда, где шею огибал воротник белоснежной блузки. Верхняя пуговка совсем не по-военному расстёгнута, и, если всмотреться, в полумраке могли почудиться округлости.

Тренированный разум сразу насторожился, как только взыграли гормоны. Неожиданно для себя я понял, что этот мой Василий очень даже заинтересовался этой особой, о чём стало намекать просыпающееся мужское хозяйство.

— Сударь, в любом случае, это способствует исцелению, — негромко сказала Соболева, заметив моё состояние.

Возбуждение — это, конечно, не страх. Но я, привыкший себя контролировать, опустил мысленный взор в нижнюю часть своего тела. Нужно работать с той чакрой, которая отвечает за…

Твою псину, что это?!

Я чётко увидел свою нижнюю чакру, которую у нас ещё называли земной, или грязной.

Чётко. Вижу. Чакру.

Мне стоило огромных усилий скрыть своё удивление и погасить бурю эмоций. Я стиснул зубы, и целитель кивнула:

— В конце всегда больно, — тут она оторвала ладони и выпрямилась, — Не советую сегодня прыгать на этой ноге.

Манящий вырез расстёгнутой блузки уплыл вверх, и мне легко удалось перехватить состояние моего Василия. Спокойней, пацан, нам сейчас о другом думать надо.

— Ну, в остальном… — Соболева окинула меня взглядом, и мне показалось, она сквозь одежду увидела каждый синяк, — Пусть так заживает, студентам полезно знать, насколько хрупко тело.

Я только кивнул.

Мой внутренний взор снова устремился вниз, в паховую область. Почему я сразу не догадался начать с нижних чакр?!

Вот же она, ясно видна, и даже кажется, её пытались тренировать. Земная чакра, которая отвечает за единение с родной планетой, связь с родом. Хотя обычно потоки, поступающие из земли в эту чакру, мало того, что слабые, так ещё и грязные.

Мы, псионики, всегда работаем с космической энергией, получаем её через верхнюю чакру. Чистую энергию космоса.

— Что-то ко мне не спешат с докладом, — недовольно постучал костяшками по столу магистр, — Соболева, очень вам благодарен. Вы свободны.

— Честь имею, — она грациозно махнула головой и, крутанувшись, бодро застучала каблуками в сторону выхода.

Фалды короткого пиджака едва прикрывали низ спины, её брюки хорошо обтягивали тело, и от меня не укрылось, какими взглядами за ней следили охранники. Значит, в этом мире те же стандарты красоты.

Слова магистра о докладе напомнили мне, что ко мне движется проблема. А нога у меня уже целая.

Едва за целителем закрылась дверь, как Гром подал голос:

— Иван Петрович, я… мы…

— Фёдор, — магистр поморщился, — У меня, как видишь, и так проблемы. Вы оба слышали про оракулов…

— У нас в роду и так уже слишком много подлунных, и этот… Старший… Он же меня… — Гром стиснул кулаки.

— А о чём ты думал, Фёдор, когда поднимал магию на соратника?

Здоровяк бросил на меня мимолётный взгляд.

— Меня исключат? — Гром не сдавался.

— Закон — это то, что помогает нам выживать от апокалипсиса до апокалипсиса, — холодно ответил магистр.

Бедное кресло под Фёдором застонало в который раз, по резной ручке из-под пальцев даже трещина пошла. Шевельнулись охранники у двери, положили руку на эфесы.

Я даже не стал обдумывать новую информацию. Просто отметил про себя, что есть в этом мире какой-то «апокалипсис».

Сейчас меня заботило совсем другое — интуиция уже вовсю кричала: «Пора валить!»

Этот Гром со своими каменными кулаками, и тот каштан, который себе лицо подпалил. Это ведь материальное воплощение псионики!

А Соболева? Моё бедро теперь совершенно целёхонькое, а она уплыла себе бодрой походкой, не свалилась без сил, как ребята в нашем корпусе. А ведь они не кости сращивали — максимум с мягкими тканями работали, и не за две минуты…

Люди вокруг меня владеют псионикой, которую называют магией, на невероятном уровне.

Жжёный псарь!

Это ведь значит, если те неведомые оракулы ищут Иных, то они на них специализируются. И против таких, как я, у них тоже есть приёмы, после которых они бодрой походкой отправятся с докладом к своему командованию.

— Иван Петрович… — слегка сиплым голосом произнёс я.

Василий во мне уже догадался, что я собирался произнести, и каждое слово давалось с напряжением.

— Да? — равнодушно спросил магистр, не отрывающий взгляда от двери.

— Гром… то есть, Фёдор Громов не ломал мне бедро.

Челюсть у здоровяка рядом чуть не отвалилась. Кажется, он чудом не сломал себе шею, когда повернулся ко мне.

— Э, чуш… то есть, Васёк, ты это…

— Как же так получается, Василий? — спросил магистр, но в его голосе проскользнуло явное облегчение.

— А я… тренировался в туалете, и это… сломал себе бедро… сам, — я говорил, пытаясь на ходу придумать хоть что-то.

В любую минуту могла прибыть эта когорта оракулов. Оставалась надежда на этого нерасторопного начальника караула.

— Что же это за тренировка такая? — прищурившись, спросил магистр.

— Иван Петрович, я пытался… пробовал… кхм… я хотел пробудиться! — вырвалось у меня от радости.

Что у них тут подразумевалось под этим самым «пробудиться», я не знал, но старался импровизировать.

Магистр переглянулся с Фёдором. Гром заметно расслабился, уже не был бледным, как моль, но даже он удивился моей версии.

— Пробудиться? — магистр слегка тряхнул головой, словно не доверял ушам, — Сломав себе… бедро?

— Ну да. Надеялся, что острая боль поможет мне… кхм… пробудиться, — я боялся произнести лишние слова, которые выдали бы меня, как Иного, поэтому и повторялся, как болванчик.

— Ну, господин Ветров, знаешь ли… — Иван Петрович поморщился, откинулся на спинку кресла, — А голову чего себе не проломил?

— Я… — вырвалось у меня, но магистр поднял палец, заставляя меня замолчать.

Он посмотрел уже на Фёдора:

— Это правда?

Тот, не веря своему счастью, только медленно кивнул.

— А зачем ты, Фёдор, тогда разнёс туалет?

Гром вздохнул:

— Виноват, господин магистр. Захожу туда, смотрю — странненько всё. Плетень… то есть, Плетнёв лежит, а этот чуш… кхм… то есть, Василий тоже на полу, идти не может. Ну я и думаю, где-то… — в этот момент у Грома на лбу аж вены вздулись, пока он пытался придумать, — А, Иной, вот! Я подумал, где-то Иной наверняка, и давай… это… искать его.

— В одиночку? На Иного?

Фёдор поджал губы, и медленно кивнул.

— Да-а-а, — протянул магистр, глядя на наши лица, — А ты, Ветров, я так понял, обнаружил Плетнёва тоже без сознания. Я уж не спрашиваю, как ты смог себе сломать бедро.

Я сразу кивнул:

— Да, обнаружил. Хотел помочь, но я же… это… пустой, чем я помогу? Вот и подумал, надо пробудиться.

— Хватит! — магистр встал, свёл брови, и мы замерли в креслах.

Мне нужно было выдержать этот концерт, чтобы попасть в коридор и получить свободу перемещения.

— Если вы, недолунки, думаете, что я поверю хоть на грамм, — процедил Иван Петрович, — Ветров, в следующий раз, чтобы пробудиться, лучше сразу голову об раковину разбей. Больше шансов будет.

И он коротко махнул головой в сторону выхода. Жест, понятный даже в моём родном мире.