— Вирды завидуют нам! Нашей дерзости, нашей отваге! Они не решаются жить так, как мы! И они опасаются нас, так как знают, что мы легко справимся с каждым из них! — постоянно твердил Хлуд ватаге, пока не поверил во все, о чем сам говорил.

Осторожность, когда-то присущая Хлуду, исчезла. Он и не заметил, как сам уподобился Вальгерду, чье отрицание всех человеческих норм раньше все же смущало его. Хлуд, познав безнаказанность, быстро уверовал, что его прихоть — единственно важный закон.

Продолжая гульбу, вся ватага ввалилась в центральную залу. Пинками послав за вином часть служанок, они, продолжая орать непристойные песни, сгрудились за крепким столом… Они были настолько пьяны, что туман, вдруг возникший вокруг, показался им лишь дымом факелов.

— Ну и чадят! — громко выкрикнул кто-то из дикой толпы. — Хлуд, пора задать трепку прислуге, а то они просто удушат нас этим угаром!

Но странный туман все плотнее сгущался, темнел, завивался в большой клуб.

— Да что за дерьмо! — возмущенно воскликнул один из собравшихся, видя, как клуб превратился в воронку. — Ведь там человек!

Страх гребца, его паника, боль поддержали того, чей набор имен много веков внушал ужас. Вернувшись в Гальдор через перт, он утратил часть Силы, однако душа, послужившая пищей, смягчила извечный мучительный голод. Дух верил, что вскоре получит то, что заслужил, но путь выдался трудным. Два тощих бродяги, случайно забредшие в чащу, не слишком понравились. Странная Сила Гальдора, лишившая тело возможности вновь создать перт, раздражала, сжирая часть Мощи, наполнившей монстра.

Пустота гальдорхеймских лесов лишь усилила злобу, сжигавшую плоть. Без подпитки конкретная память о жизни мужчины, вобравшего Дух, не могла возродиться, и это мешало. Для полной победы над человеческим племенем Эногаранэ нужен был человеческий опыт того, кто, поправ все людские законы, призвал к себе Дух. Пища и позабытое имя мужчины, в чьем теле он жил, вновь могли возродить первозданную Мощь монстра, но опустевшие замки и хижины не помогали ему.

Этот замок, к которому он вышел после бесплодных скитаний, буквально наполнил Дух новой могучею Силой. В нем были не просто живые создания. В тех, кто укрылся за стенами, билась желанная, сладкая злоба, сам запах которой манил, обещая отменнейший пир.

Чем сильнее человек презирает других, тем он ближе, доступнее Черному Духу. Спугнуть ослабевшего монстра, лишенного пищи и памяти, может только любовь, но ее в замке не было. Ненависть, страх, честолюбие, похоть, амбиции просто кипели за стенами. Дух полагал, что не сможет создать новый перт, но нежданный источник подпитки вдохнул в него новую Мощь, открывавшую ход к долгожданной добыче. Воронка-проход распахнула Пространство, позволив шагнуть прямо к пестрой толпе, потерявшей контроль над собой.

Крик: “Ведь там человек!”, обращенный к толпе, на минуту привлек всех. Они были слишком пьяны, чтобы сразу понять, что случилось, но вид незнакомца в какой-то особой кольчуге, блистающей мертвенным светом, смутил. Этот смуглый атлет, вызывающий странный мистический страх, был знаком.

— Призрак?! — с ужасом выдохнул Хлуд, не сводя с него взгляд. — Он сгорел! Он сгорел в огне Рыси!

Пришелец, шагнув к Хлуду, медленно вытянул руку и сжал его горло. Чудовищный хрип слетел с губ вожака. Хруст костей переломанной шеи был слышен настолько отчетливо, что вся толпа протрезвела. Атлет, бросив тело на пол, повернулся к напуганным насмерть мужчинам.

— Не надо! — испуганно пискнул один из собравшихся. Было странно, как может высокий и крепкий разбойник издать такой звук. — Пощади, предводитель!

И все остальные в едином порыве воззвали:

— Не надо, Вальгерд!

— Я не думаю, что она выживет, — тихо сказала лекарка Орму.

Должно быть, она полагала, что мать не услышит ее, но Свельд все поняла.

— Не смей так говорить! Моя Бьерн не умрет! — зашипела она на нее.

Сверкающий взгляд обезумевшей женщины просто пугал, но старуха не дрогнула.

— Если ребенок не ест, он не может жить, — просто сказала она. — Я бессильна помочь.

Когда лекарка вышла, Свельд тихо заплакала. Вот уже больше недели ее дочь упорно не хотела брать грудь, а кормилицы не было. В первые дни Бьерн пытались поить молоком коз, но вскоре девочка отказалась и от него. Она гасла почти на глазах. Свельд давно перестала спать, так как боялась, проснувшись, увидеть, что Бьерн уже нет, но слова старой лекарки вызвали бурный протест.

— Моя дочь будет жить, — повторяла она, как заклятие. — Орм, запрети этой ведьме твердить всем вокруг, что она… Что она ослабела!

Орм только вздохнул. Свельд ни разу не назвала слова “смерть”, опасаясь накликать беду. За неделю, прошедшую после рождения Бьерн, они оба не отходили от бедной малышки, хотя временами Орм очень хотел прогнать Свельд от ребенка. Он мог бы поклясться, что мать вызывает у Бьерн неприязнь.

Поначалу Орм просто не верил глазам. Разве кроха способна понять, кто ей нужен? Но стоило Свельд прикоснуться к ребенку, как Бьерн начинала тихо и жалобно плакать. Порыв фанатичной любви Свельд как будто пугал ее.

— Ты что, ослепла?! — однажды сорвался он. — Ты что, не видишь, что дочка не любит тебя?!

Орм ждал гневной вспышки протеста, но Свельд лишь, испуганно вздрогнув, печально взглянула на Бьерн и ушла в дальний угол. И Орм неожиданно понял, что Свельд поняла это раньше него.

Не найдя в себе силы уйти прочь из комнаты, Свельд, сидя целыми днями в углу, неотрывно смотрела на дочь и о чем-то молилась. Она не пыталась приблизиться к Бьерн, не сердилась на Орма за то, что он был рядом с девочкой вместо нее, не гнала кошку-рысь от резной колыбели.

Сначала Орм выбросил наглый пушистый клубок за порог, но Бьерн стала так плакать, что кошку опять положили назад. Орм не мог не признать, что мохнатый зверек был единственной радостью крохотной дочки. Отвергнув мать, Бьерн не пылала любовью к отцу.

Равнодушие этой малышки уже породило ряд сплетен. “Лесной монстр! — услышал однажды Орм. — Кукла без чувств!” Говоривший не раз пожалел, что забыл посмотреть, где хозяин. Орм просто его сгреб в охапку и треснул о стену.

— Не смей так о ней говорить! Моя дочь сама знает, кого она любит! Никто ей не смеет указывать! Слышишь?! Никто!

Потом Орм сожалел, что едва не убил болтуна, но другие притихли. Надолго ли? Страшная мысль, что смерть Бьерн люди примут как должное, просто сводила с ума.

— Что мне нужно понять? Что мне сделать, чтобы ты жила, Бьерн?! — повторял отец, глядя на дочь, но ребенок молчал. Он еще не умел говорить.

— Ты что, не видишь, что дочка не любит тебя?!

Когда Орм сказал это, Свельд знала, что он прав.

— За что? Почему ты меня отвергаешь? — не раз вопрошала она, понимая, что вряд ли получит ответ.

Свельд хотела бы нежно прижать к себе Бьерн, накормить, укачать, но она понимала, что сделает лишь то, что дочь разрешит. Она видела, что, навязав свою волю малышке, убьет ее. Раньше, заботясь о счастье сестры, Свельд считала, что вправе устроить ее жизнь помимо желания Руни. “И если сестра не способна понять свое благо, то это ее вина!” — часто внушала себе Свельд.

Рождение Бьерн обернулось крушением всех ее взглядов. Что нужно ребенку? Забота, любовь, молоко. Это знает любой. Свельд готовилась все это дать своей Бьерн, но ребенок отверг дары матери. А разве можно насильно кормить ее или ласкать? Сама мысль о подобном казалась кощунством.

Однажды Свельд все же пыталась заставить Бьерн выпить свое молоко. Понимая, что девочка грудь не возьмет, Свельд сцедила в бутылочку все, что смогла. Сделав соску, она попыталась ее накормить. Приступ рвоты у дочери тут же заставил ее отказаться от этой затеи. И все же Свельд с тихим упорством старалась сберечь молоко, постоянно сливая его в чашку, чтобы оно не сгорело в груди.