Флоренция, той же ночью

Козимо Медичи приблизился к канделябру и еще раз вгляделся в цифры, переданные его советником Антонио Сассетти.

— Меня удивляет, — мягко произнес он, — что основной капитал нашей фирмы в Брюгге не превышает трех тысяч ливров. Сумму в два раза большую мы одолжили герцогу Филиппу. Не рискуем ли мы?

Сассетти ответил:

— Нет, монсеньор. Осмелюсь напомнить, что значительная масса вложенных денег затрагивает не основной капитал, а добавочный, который включает в себя неизрасходованную прибыль, накопленную для увеличения свободной ликвидации, а также суммы, инвестированные нашими компаньонами сверх капитала фирмы. Добавьте сюда вклады иностранных лиц. В Брюгге они достигают миллиона флоринов, то есть суммы, в четыре раза больше основного капитала фирмы.

Козимо с раздражением посмотрел на своего собеседника. Никак он не привыкнет к внешности этого человека, к его очень худой фигуре, восковому лицу. Фантом во плоти! Однако за обманчивой внешностью таились огромные профессиональные знания. Изворотливый, жесткий, безжалостный негоциант, он всегда отличался большой работоспособностью. До последнего времени.

— Мой дорогой Сассетти, вы, кажется, забываете, что разговариваете с сыном Джованни ди Биччи. Представьте, что я не знаю разницы между основным капиталом и добавленным. В противном случае фирма, унаследованная от моего отца, потерпела бы крах, а не процветала бы, как сегодня. Если бы вы так резко не перебили меня, то поняли бы причину моего удивления. Мы одолжили герцогу три тысячи ливров, но параллельно, как я вижу, выдали эквивалентную ссуду этим двум негоциантам, Ансельму де Вееру и Лукасу Мозеру. Нам известно, кто такой герцог Бургундский. Он правит богатым и процветающим государством. Но предоставление значительной суммы обычным горожанам мне представляется крайне рискованным.

Алтонио Сассетти был непроницаем. То есть оставался верен выражению, с которым не расставался при любых обстоятельствах. Черты его лица казались вырезанными из мрамора, а зрачки — вставленными в самое холодное стекло. Было ему около пятидесяти, но выглядел он лет на десять моложе, наверное, потому, что морщины еще не появились на его лице.

Он степенно возразил:

— Монсеньор, упомянутые вами люди не являются простыми горожанами. На них двоих приходится четверть шахт по добыче квасцов в Тольфе. Вы не можете не знать о важности, которую приобрели эти шахты с тех пор, как турки завладели всей добычей квасцов в Фоссе.

— Вы меня поражаете! Насколько мне известно, Тольфа является частью понтификального государства на побережье Тирренского моря. Стало быть, шахты находятся под полным контролем Святого Отца. Каким образом эти люди получили доступ к четверти капитала?

— Это мне неведомо. Знаю только, что у них есть тайные связи в самом Ватикане и они пользуются весьма большим влиянием среди некоторых епископов.

— Ваш ответ неудовлетворителен, Сассетти! Никто не ссудит три тысячи ливров, основываясь на умозрительных построениях. — Козимо ударил ладонью по столу. — Мне нужны точные, достоверные сведения. Я хочу знать все о прошлом этих людей, источнике их состояния, связях с папской курией. Все! Ни одна финансовая власть не удержится без пунктуальности. Вспомните о крушении Барди. Взяв в залог таможенные доходы Англии, они пошли на огромный риск, профинансировав две первые кампании Эдуарда III против Франции и войну Флоренции против Лукки. Их крах повлек за собой серьезные последствия. Республика чуть не обанкротилась. Я не желаю подобной участи своей семье!

— Успокойтесь. Я достану эти сведения. Тем не менее — раз уже вы упомянули о займе Бургундцу — знай те, что оба наши клиента по сей день пользуются безупречной репутацией. Они с достойной примера регулярностью выплачивают долги и проценты; о герцоге этого не скажешь. Таким образом, как вы изволили подчеркнуть, одалживать деньги венценосцам опаснее, чем оказывать доверие простым торговцам.

— Сассетти! Деньги герцогу дал я, Козимо Медичи! Решение было мое. Но в деле, о котором идет речь, вы проявили своеволие, собственную инициативу. На тот случай, если вы забыли: мои подчиненные должны отчитываться только мне! Это касается и вас. Все ясно?

Сассетти согласился. Ни малейшей дрожи не появилось на его лице. Но чувствовалось, что внутренне он очень напряжен.

Сассетти взял папку, лежавшую на столе, и осведомился:

— Могу я удалиться, монсеньор?

— Ступайте.

Он поклонился, но вместо того чтобы направиться к двери, стоял неподвижно, будто чего-то ожидая.

— В чем дело? — удивился Козимо.

— Монсеньор, раз уж речь зашла об опасностях, подстерегающих фирму, мне хотелось бы, если позволите, обратить ваше внимание на некоторые немаловажные детали.

— Слушаю.

— Не далее как вчера вечером я просматривал расходы, связанные с вашим меценатством. Знаете, какой суммы они достигают? Больше шестисот тысяч флоринов. Вилла Кареджи, аббатство Фьезоле, восстановление церкви Святого Духа в Иерусалиме, не считая подарков, приобретения произведений искусства, манускриптов, работ одной платоновской академии, образованной тем византийским ученым, которого вы встретили во время собора и имени которого я не помню…

— Плетон.

— Да, еще фрески для монастыря Сан-Марко, заказанные вами Микелоццо… Не считаете ли вы, что именно здесь таится некоторый риск?

Козимо молча окинул взглядом своего собеседника, прежде чем ответить:

— Вы говорите так, потому что все человеческое вам чуждо. И еще потому, что воображаете, будто человек должен быть отодвинут в свое первоначальное состояние: рабское создание, лишенное надежды. Если бы вы прочитали «Asclepius» [18], то так бы не говорили. Чему нас учит Апулей?

«Человек — великое чудо, так как он покоряет землю, бросает вызов стихиям, верит в демонов, проникает в сущность, все переделывает и ваяет изображение богов. Человек — восхитительное существо, которое надо ценить и уважать, поскольку он взвалил на себя бремя Бога, будто сам он — Бог». Так что следует поддерживать человека и, когда у нас будет достаточно власти, помочь ему вознестись к облакам.

Сассетти попытался вмешаться в разговор, но Козимо предостерегающе поднял руку.

— Я не закончил! Когда Бог, величайший архитектор, построил по законам непознаваемой мудрости этот дом, этот мир, который у нас перед глазами, Он подумал, сотворил человека и поместил его в центре. Знаете, что Он ему сказал? «Мы сделали тебя ни летающим, ни ползающим, ни смертным, ни бессмертным, дабы ты, хозяин самому себе, приобрел форму, какую пожелаешь. Ты сможешь уподобиться животным либо, наделенный разумом, сумеешь достичь высших божественных форм». А это значит, что человек способен к совершенствованию. Он может превзойти себя при условии, если ему предоставить средства. Именно этому я и посвятил себя по возвращении во Флоренцию. А искусство… искусство является одним из инструментов этого совершенствования. — Сассетти вновь собрался что-то возразить, но Козимо опять остановил его: — Идите, друг мой, уже поздно. Боюсь только, что все сказанное мной было гласом вопиющего в пустыне. Ступайте…

Брюгге, на следующий, день

Когда Идельсбад проснулся, Мод еще спала. Он разделся до пояса и с обнаженным торсом вышел из избушки. Небо закрывали розовые облака, сквозь них пробивались первые солнечные лучи. Он направился к колодцу с воротом, кинул в глубину ведро и вытащил его наполненным чистой водой. После короткого омовения Идельсбад пошел обратно и увидел Мод, стоящую на пороге. Сколько времени она смотрела на него? Их глаза встретились, Мод отвернулась и быстро вошла в дом. Он последовал за ней и, надевая на ходу камзол, спросил:

— Вы хорошо спали?

Она стояла у камина, глядя на остывшую золу.