3

— Ты собираешься в Антарктиду, в Заполярье, на необитаемый остров? Впрочем, остров там, кажется, есть, но тебе на нем делать нечего… Стало быть, барахло — прочь. Из всего оборудования тебе нужны главным образом глаза и уши. Зубы тоже пригодятся. Что касается одежды, предписывается форма номер один: трусы. Днем и ночью. На всякий случай прихвати башмаки, куртку. Ну и штаны. Штаны, пожалуй, нужно. Для представительства и дипломатического протокола. Все! Остальное не понадобится или найдется на месте.

— А носовые платки?

— Дорогая Серафима Павловна, насморк — штука домашняя. В полевых условиях его не бывает, верьте моим сединам. Там не бывает также гриппа, бронхита и прочих городских радостей.

— Но спать он на чем-то должен?!

— Пуховых перин не обещаю, зато гарантирую неизмеримо лучшее: ворох свежего сена. Ну и отыщем какое-нибудь рядно. Что еще человеку нужно, если пузо у него набито, ноги гудят и сами складываются, как перочинный нож, а глаза слипаются без клея «БФ»?

Антон был совершенно согласен с Федором Михайловичем. Впрочем, что сейчас ни скажи Федор Михайлович, Антон принял бы с восторгом. В самом деле, зачем ему рюкзак, да еще чемодан, да еще сумка? Единственное, что его огорчило, — пришлось оставить компас.

— Если ты в лесу не научишься ориентироваться без компаса, заблудишься и с ним. И не воображай, что ты едешь в джунгли. Я ведь знаю, в голове у тебя сейчас каша и сапоги всмятку: пампасы и лампасы, саванны и гаваны… Так вот: мангровых зарослей там нет, охотников за черепами тоже, единственные лианы — повилика, а употребление любого огнестрельного оружия, включая лук и стрелы, запрещено. Ясно? Ты будешь жить совершенно нормальной человеческой жизнью, если только не захочешь ходить на четвереньках.

Кондукторша попалась добрая, не побоялась ни Боя, ни постановлений, и до окраины они доехали на задней площадке трамвайного прицепа. Здесь следовало ловить попутную машину. Машины шли одна за другой, но Федор Михайлович руки не поднимал.

— Нам открытая не годится. Мы пять-шесть часов на солнцепеке выдержим, а Бой нет. Вон какая шубища, да еще черная. В два счета схватит тепловой удар.

Только во второй половине дня неподалеку остановился грузовик с фанерной халабудой в кузове. Водитель был небрит и зол. Из-за пустяковой формальности он не получил груза и вдобавок целый день не ел. Он не стал ничего слушать, хлопнул дверцей кабины и ушел в закусочную.

— Человек — создание сложное, — сказал Федор Михайлович. — Довольно часто путь к его сердцу идет через желудок, — и тоже ушел в закусочную.

Минут через пятнадцать они вышли.

— Порядок, — сказал Федор Михайлович. Он забросил рюкзаки в кузов, откинул задний борт. — Давай! — сказал он Бою, прихлопнул ладонью по дну кузова. — Барьер!

Бой слегка пригнул голову, вскинулся и, как подброшенный катапультой, взлетел в кузов.

Угрюмое лицо водителя слегка прояснилось.

— Зверюга! — сказал он с уважением. — Из цирка?

— Точно, — ответил Федор Михайлович и подмигнул Антону.

— Чудак, — сказал водитель, поднимая задний борт, — надо было сразу сказать. Он волка осилит?..

Грузовик зарычал, затрясся и, отчаянно скрипя фанерной халабудой, выехал на шоссе. Окраина все быстрее побежала от них, умаляясь, полезла вверх — машина шла под уклон; потом деревья у моста заслонили ее, лес расступился, отодвинулся от дороги, по сторонам распластывались то зеленые, то уже желтеющие поля. Кузов встряхивало, раскачивало, из-под него стремительно вылетала серая лента дороги, сужалась в узенькую полоску, в нитку, а горизонт неторопливо сматывал, прятал и ее, и поля, и перелески.

Смотреть на дорогу, обгоняющие машины очень интересно, но от качки и толчков голова шла кругом, хотелось пить, сидеть было жестко и неудобно. Антон устал, слегка отупел, и даже областной центр, через который они проезжали, оставил его равнодушным.

За городом булыжная мостовая нырнула в лог к маленькому мосту. Машина остановилась.

— Все, — сказал водитель, откидывая борт, — мне налево, вам на асфальт прямо. Не цапнет? — спросил он, отступая в сторону, когда Бой спрыгнул и бросился к ближайшему кусту. — А медведя он подужает?

— В первом раунде, — сказал Федор Михайлович. — Спасибо, будь здоров.

Машина ушла. Бой забрался под мост, жадно и громко лакал воду в маленьком ручейке.

— Давай-ка умоемся и пожуем. Хвала Серафиме Павловне, сегодня от голода не пропадем.

Они расположились в кустах, неподалеку от дороги. Бой лег рядом и внимательно следил за каждым их движением.

— Что, старик, тоже проголодался? — Федор Михайлович достал кусок сырой телячьей головы. — На, получай свою косточку.

Бой деликатно взял из рук мясо, отошел в сторонку и лег. Через несколько минут Федор Михайлович оглянулся:

— Ты что не ешь?.. А где собака? Бой, ко мне!

Бой выбежал из кустов и остановился перед хозяином, изъявляя полную готовность служить.

— А где косточка? Зарыл? Вот поганец!.. Его, видно, укачало, есть не может и спрятал про запас. Что ж, нам теперь сидеть здесь и ждать, пока у тебя появится аппетит? Или бросим косточку? А где ее потом взять?

Преданно глядя на Федора Михайловича, Бой вилял хвостом.

— Тогда вот что: раз ты не хочешь, Антон сейчас пойдет и съест твою косточку.

«Вгав!» — отчетливо произнес Бой.

— Вот тебе и «вгав»… Где косточка? Пошли, Антон.

Бой отступил, повернулся и бросился в кусты. Антон и Федор Михайлович пошли следом. Бой стоял возле одиночного дерева и смотрел в их сторону. Когда они подошли ближе, он лег и зарычал.

— Не отдашь? Только через твой труп? А ну, вставай!..

Федор Михайлович оттащил упирающегося Боя, разгреб рыхлую землю и достал перепачканный кусок мяса.

— Вот видишь, а ты еще хочешь тягаться с человеком, царем природы.

Солнце склонялось к западу, уже не жгло так нестерпимо, и они забрались в первый попутный грузовик. За несколько километров до Ганешей одиночными деревцами, куцыми, жиденькими перелесками к дороге начал подбираться лес. Ветлы и сосёнки, как любопытные ребятишки, то подбегали вплотную, то, оробев и застыдившись, разбегались, прятались по лощинам, показывая оттуда только взлохмаченные ветром вихры. А дальше еще растрепанные, но уже плотные ватаги повзрослев толпились, не разбирая ни лога, ни увала, и вот уже стеной стали по сторонам зрелые богатыри, разбросали могучие узловатые корневища, расставили широченные плечи, развесили до земли седые бороды, накрыли тенью шоссе. Машина вихляла в узком коридоре просеки. Удесятеренное эхо подхватывало рычание мотора, швыряло, мяло, глушило повторами. Оно убегало, возвращалось, настигало, оглушало, но вся эта трескотня, шум и гром метались внизу, на дне коридора, а стволы были недвижны и равнодушны, кроны недосягаемы и тоже неподвижны, только остроконечные макушки еле заметно покачивались под легким ветром.

Ганеши от двух убогих магазинчиков у дороги карабкались по косогору и скрывались за ним. Лес нехотя расступился, оставив место неширокой, заросшей кустарником пойме. Путаясь меж кустами, извивалась и петляла по ней река. Слева за мостом на изволоке стояли бело-красные руины большого, как дворец, двухэтажного дома.

— Там помещик жил, Ганыка, — сказал Федор Михайлович. — Всю округу в кулаке держал. Все его было.

— И лес?

— В первую очередь.

Километра через два Федор Михайлович постучал по кабине, машина остановилась.

— Дальше пешком пойдем, тут близко. Спасибо! — крикнул Федор Михайлович водителю.

Они вскинули рюкзаки на плечи и зашагали по обочине шоссе.

Бой бежал вдоль строя деревьев, принюхивался и фыркал.

— Вот он, — сказал Федор Михайлович. — Мне о нем рассказывали. Сними шляпу… хотя бы мысленно. И смотри.

На небольшой поляне, окруженный редким штакетником, стоял великан. К штакетнику была прибита дощечка с надписью: «Дуб летний. Qvercus robur. Возраст семьсот лет».