И к легковикам тоже не сунешься. Они всегда так смело и уверенно говорят все и делают, что прямо кто их знает, что они за люди… Вот если бы что-нибудь такое придумать, чтобы они и не видели и не знали, кто да что, и доказать не могли. Что-нибудь назло сделать, чтобы отбить охоту сюда ездить. Раз, другой напорются и перестанут…

Но, как ни раздумывал Семен, ничего такого, что было бы неприятным для чужаков и что можно было бы сделать скрытно и остаться незамеченным, придумать не мог. Его осенило внезапно, на обратном пути, когда он издалека увидел стоящий на берегу синий «Москвич». Возле него никого не было. Семен подошел ближе. Кусты заслоняли реку, оттуда доносились плеск, мужской голос и женский смех. Дверцы машины были распахнуты. На сиденье лежала большая белая сумка. Она сверкала как лакированная. «Пластмассовая», — подумал Семен и снова посмотрел на реку. Голоса за кустами звучали слабее, удалялись. Семен схватил сумку, сунул ее под рубаху и скатился в ложбинку, скрывшую его с головой. Добежать по ложбинке до кустов лещины — дело одной минуты. Семен нырнул в кусты, пробрался в гущину, отвалил попавшийся по дороге камень, положил под него сумку, набросал на камень веток, так же бегом вернулся к своим коровам и неторопливо погнал их по опушке, огибая гречишное поле со стороны леса и удаляясь от реки.

11

Время от времени Семен поглядывал в сторону синего «Москвича». Там появились мужчина и женщина в купальных костюмах. Голоса на таком расстоянии не слышны, но было видно, что люди возбужденно о чем-то говорят или ссорятся. Потом женщина начала рыться в кузове машины, мужчина полез в багажник.

«Шукайте, шукайте, — злорадно подумал Семен. — Три года будете шукать, а не найдете…»

Он погнал коров дальше. Машина становилась все меньше, люди возле нее казались крохотными. Семен перестал смотреть в их сторону, поднимал опавшие сосновые шишки и швырял в шишки, еще торчащие на ветках.

И вдруг он увидел, что совсем близко, прямо по гречишному полю, к нему идет уже одетый мужчина. У Семена перехватило дыхание, будто ему кто «дал раза под дыхало», он еле удержался, чтобы не броситься бежать. Облизнув внезапно пересохшие губы, он схватил висящий на плече кнут, стрельнул им и заорал на коров:

— Куды, шоб вас холера…

— А ну, стой, парень! — раздалось у него за спиной.

Семен обернулся и отступил на шаг. Перед ним стоял высокий молодой мужчина. Кулаки его были сжаты так, что кожа на косточках побелела. По спине Семена пробежали мурашки. «Такой как даст — враз перекинешься», — подумал он.

— Ты взял сумку? — спросил мужчина.

— Яку сумку? — изображая спокойное удивление, сказал Семен.

— Белую дамскую сумку. В машине.

— Не бачив я ниякой сумки! — возмущенно сказал Семен. — На шо она мне сдалась, ваша сумка?.. И чого б я лазил в вашу машину?

— Ты дурака не валяй! Кроме тебя, здесь никого не было…

— Та шо вы до меня цепляетесь? Яке вы имеете право…

— Вот я тебе сейчас дам право! А ну, показывай карманы!..

— Нате! — Со злорадным удовольствием Семен вывернул пустые карманы.

— А что в мешке?

Семен так же охотно вывернул мешок, болтавшийся у него на плече. С утра в нем лежал кусок хлеба, хлеб Семен давно съел, и сейчас там не было ничего, кроме крошек.

— Ну, бачилы? Тут ваша сумка? Я взял, да? — Поняв, что приезжие ничего не видели, доказать не могут, Семен расхрабрился и перешел в наступление. — Ездят тут, до людей цепляются…

— Слушай, парень, — не разжимая зубов, сказал приезжий. — Лучше по-хорошему отдай сумку. Я ее все равно найду. Но тогда пощады не жди!

На мгновение Семен внутренне дрогнул — может, в самом деле лучше отдать, не пачкаться с той сумкой? Но тут же успокоил себя: ничего он не найдет и не докажет. А признайся такому — у него не кулаки, а кувалды…

— Та шо вы до меня пристали?! — оскорбленно заныл Семен. — Не бачив я вашей сумки!

— Ну смотри, парень! — испытующе глядя на него, сказал мужчина. — Потом не жалуйся!

Он круто повернулся и пошел к машине. Минут через десять «Москвич» тронулся с места, сверкнул на солнце ветровым стеклом и скрылся в лесу, потом, должно быть, выехав на шоссе, затих. Однако Семен не был уверен, что приезжие уехали на самом деле, а не притворились только и теперь скрытно за ним наблюдают. Поэтому он, все так же плетясь за коровами, обогнул гречишное поле и только тогда погнал коров к тому месту, где стоял «Москвич». Здесь он еще посидел с полчаса, прислушиваясь и приглядываясь ко всему кажущимися сонными, а на самом деле зоркими и цепкими глазами. Оба берега были безлюдны, в послеполуденном зное даже гудение пчел звучало тише. Семен полез в кусты, достал сумку и пошел к реке. Теперь найти подходящий камень, сунуть в середку — гульк! — и пускай ищут…

Он с самого начала так и решил — взять и закинуть. Куда угодно. Хоть в речку. Так, чтобы не могли найти. Небось после этого больше не приедут. Побоятся, что еще что-нибудь пропадет. Он и на секунду не собирался оставлять сумку у себя. Что он с ней будет делать, куда денет? Все знают, что у него такой вещи нет и быть не может, начнутся спросы да расспросы… В лесу нашел? Навряд ли, чтобы кто поверил… Да и на черта она ему сдалась? Что он, вор, что ли?..

Найдя подходящий камень, Семен расстегнул замок-«молнию» и хотел всунуть камень, но отложил его. Надо хоть посмотреть, что там… Сумка была почти пустой. На дне лежали продолговатая коробочка, записная книжка, расческа и дымчатые очки. В таких очках ходили многие дачники и приезжие. Ему б такие тоже пригодились — целый день на солнце… Он достал и надел очки. Все вокруг сразу погасло, будто солнце закрыла грозовая туча. Семен снял очки, в глаза ударил буйный блеск света, льющегося с неба, от реки, от самого воздуха, волнистыми струями переливающего зной. Он надел очки, и мир потух, снял — мир снова вспыхнул. Он вспыхивал и гаснул, вспыхивал и гаснул, пока Семену не надоело. Только тогда он заметил, что видит все через очки как бы смазанным, размытым. Он протер их рубахой, но и в чистых стеклах все расплывалось, теряло четкие очертания и контуры. К тому же начали болеть глаза. Семен обозлился. За каким чертом делают очки, через которые хуже видно, чем просто так, да еще от которых болят глаза? Он размахнулся и зашвырнул очки на глубину.

Расческа была мировой. Голубая, прозрачная, зубья идут в три ряда и гнутся, как резиновые. Семен снял кепку и попробовал. Расческа гнулась, но чесала здорово. Такая вещь вполне годилась. Пожалуй, если сказать, что расческу нашел, поверят: вещь маленькая, ничего не весит, потерять — легче легкого.

В прямоугольной коробочке-футляре была щетка из белого жесткого волоса, маленькие, сверкающие хромом кривые ножницы, плоская, как картонка, пилочка и еще какие-то штучки с треугольными наконечниками и вроде лопаточки. Для чего эти вещи, Семен не знал, но выбрасывать их стало жалко. В селе показать нельзя, но, может, если поехать в Чугуново, удастся там загнать?..

Книжка была старая, потертая и вся исписана адресами. В карманчике обложки лежали какие-то квитанции, выданные Сорокину Ю. П. Семен порвал квитанции, разорвал книжку, обрывки сложил в валявшуюся под ногами консервную банку, зачерпнул у берега грязи, чтобы была тяжелее, пригнул на место крышку и швырнул в реку. Банка булькнула и сразу же утонула.

На дне лежала еще круглая кожаная пудреница на «молнии». На крышке выдавлен и раскрашен какой-то чудной рисунок и люди, похожие на китайцев. Внутри было зеркало и остатки желтоватой пудры. Пудреницу и сумку тоже стало жалко выбрасывать. Их ведь тоже можно продать. Не сейчас, так потом, когда подвернется случай. А пока пускай лежат под камнем, ничего им не сделается.

Семен сложил все, кроме расчески, обратно в сумку, прикрыл ее, как и прежде, камнем, потом ветками. Он вспомнил о Сорокиных, которые заплатили за эти вещи, должно быть, немалые деньги, но тут же подумал, что «грошей у них до биса», ничего с ними не станется. И уже со спокойной совестью и новенькой расческой в кармане погнал коров в село.