Осторожно, но все более нетерпеливо она пробиралась мимо всякой всячины: ее собака Спарк, поездка в Рокауэй, первый поцелуй; заинтересовалась содержимым сундуков и углубилась в бесполезные коридоры воспоминаний. В каком-то уголке хранился разбитый коровий колокольчик, но зачем — Ариэл не имела понятия. Она на пробу позвонила. Под знакомый звон ей вдруг пришел на ум ее дед (колокольчик, разумеется, представлял именно его, поскольку он работал на ферме в Англии, пока не переселился в огромный город, где не было коров). Она ясно видела его там, куда прежде положила: в сломанном кресле под каминной полкой, где стояли пивные кружки в виде толстяка, похожего на него. Ариэл покрутила колокольчик в руках, как дед обычно крутил свою трубку.

— Не рассказывал ли ты мне как-то, — спросила она, — о картах с лицами, местами и предметами?

— Возможно.

— В какой связи? Молчание.

— Ладно, тогда малые миры.

На чердаке, освещенном солнцем прошлого, сделалось светлее; Ариэл сидела у ног деда в старой комнате.

— Единственный раз в жизни я нашел ценную вещь, — проговорил он, — и я отдал ее за так глупой девчонке. Такие красивые, старинные карты — любой торговец выложил бы за них двадцать шиллингов, будь уверена. Я нашел их в старом коттедже, который сквайр собирался снести. А эта девчонка говорила, будто видела фейри, и пикси, и всякое такое, и ее папаша тоже. Вайолет ее звали. И я попросил: «Тогда, если можешь, прочитай на этих картах мое будущее». Она вроде как разложила карты — картинки на них изображали лица, места и предметы — и со смехом сказала, что я умру на четвертом этаже, одиноким холостяком. И карты, что я нашел, она мне не захотела вернуть.

Теперь понятно. Хоксквилл положила колокольчик обратно, на место, отведенное воспоминаниям детства (рядом с засаленной колодой Стародевических карт, относившейся к тому же году, — чтобы подчеркнуть их связь) и закрыла дверь комнаты.

Малые миры, думала она, глядя в исчерченное дождем окно гостиной. Находить малые миры. Именно в такой связи эти карты и упоминались. Лица и места перекликались с Искусством Памяти, где определяется место и создается в воображении живой человек, который держит предмет-эмблему. И «возвращение Р. К.»: если это значит «Брат Р. К.» розенкрейцеров, то карты можно отнести к расцвету увлечения розенкрейцерством, что — (она отодвинула поднос с чаем и тостами и вытерла пальцы) — придает известный смысл также и малым мирам. Тогдашнее тайное знание, о котором многие были наслышаны.

Атенор алхимиков, например, Философское Яйцо, внутри которого совершается превращение исходного материала в золото, — разве это не микрокосм, не малый мир? Когда в черных книгах говорится, что делание следует начать под знаком Водолея и закончить под знаком Скорпиона, то речь идет о появлении этих знаков не на небе, а во вселенной Яйца, имеющей форму мира и содержащей в себе мир. Делание было не чем иным, как Творением мира; красный мужчина и белая женщина, когда они, микроскопически-крохотные, появились в Яйце, представляли собой душу самого Философа, как объект его мысли, которая сама была порождена его душой и так далее, regressus ad infinitum[22], и к тому же в обоих направлениях. И Искусство Памяти: не внесло ли это Искусство в ограниченный круг ее, Хоксквилл, черепа громадные круги небес? А эта космическая машина внутри Хоксквилл — не упорядочила ли она ее память, ее восприятие вещей подлунных, небесных и бесконечных? Громоподобный хохот Бруно, когда он понял, что Коперник вывернул вселенную наизнанку, — чем был вызван этот хохот? Не ликовал ли Бруно от того, что подтвердилось его убеждение: Разум, находящийся в центре всего, содержит в себе все вещи, центром которых он является? Если Земля, старый центр, вращается, согласно новым правильным представлениям, где-то на полпути между центром и наружной границей, а Солнце, ранее помещаемое между центром и наружной границей, ныне сделалось центром, это значит, что в пояс звезд заброшен полуоборот, подобный полуобороту ленты Мебиуса; но как же тогда обстоит дело со старой окружностью? Она становится, строго говоря, непредставимой: Вселенную разносит взрывом в бесконечность, в круг, центр которого, Разум, находится всюду, а окружность — нигде. Лживое зеркало конечности разбито, смеялся Бруно, звездные чертоги превратились в драгоценный браслет, лежащий на ладони.

Да, все это старая история. Ныне в школах (тех, где училась Хоксквилл) каждому учащемуся известно, как велики малые миры. Если бы эти карты попали ей в руки, она бы, конечно, в два счета определила, какие малые миры можно открыть с их помощью. Хоксквилл почти не сомневалась в том, что уже успела эти миры посетить. Являлись ли эти карты теми самыми, которые нашел и потерял ее дед? И их ли имел в виду Рассел Айгенблик, когда говорил, что он есть в картах? Такое чудесное совпадение не казалось Хоксквилл совсем уж невероятным; в ее вселенной не существовало случайностей. Но как их найти и все это выяснить? Хоксквилл не видела к тому возможностей. Собственно, эта темная аллея пока представлялась тупиковой, и Хоксквилл решила дальше по ней не следовать. Айгенблик не принадлежал к католикам, а также к розенкрейцерам, каковые, как всем известно, невидимы, а он — в чем бы ни заключалась его загадка — был, во всяком случае, вполне доступен зрению. «Ну и черт с ним», — произнесла она про себя, и тут же в дверь позвонили.

Хоксквилл взглянула на свои наручные часы. Каменная Дева все еще спала, хотя за окном успело стемнеть. Хоксквилл пошла в холл, взяла со стойки для зонтиков тяжелую трость и распахнула дверь.

Возникшая на пороге черная фигура, в пальто и широкополой шляпе, битая ветром и дождем, заставила ее вздрогнуть.

— Служба доставки «Крылатый гонец», — произнес посетитель. — Привет, леди.

— Привет, Фред. Вы меня напугали. — В первый раз она поняла, что означает несолидное слово «призрак». — Входите, входите.

С посетителя текло, поэтому он согласился пройти не дальше вестибюля. Роняя капли, он стоял и ждал, пока Хоксквилл вынесет ему стаканчик виски.

— Темные деньки, — заметил он, принимая стакан.

— Святая Люсия. Самый темный день в году.

Фред усмехнулся, не сомневаясь в том, что хозяйка дома поняла: он имел в виду не только погоду. Он одним глотком осушил стакан и вынул из пластиковой сумки толстый конверт, предназначенный для Хоксквилл. Обратного адреса на нем не было. Хоксквилл поставила подпись в книге.

— Не самая подходящая погода для работы, — проговорила она.

— Ни дождь, ни морось, ни снег, — сказал Фред, — и сова, хоть и в перьях, продрогла.

— Не хотите ли задержаться на минутку? Камин растоплен.

— Если я задержусь на минутку, — Фред перенес тяжесть тела на правую ногу, — то я задержусь на час, и ничего хорошего из этого не выйдет, — заключил он, перенося тяжесть тела на левую ногу. Со шляпы его стекал ручеек. Фред выпрямился и с поклоном удалился.

Когда Фред работал, а такое с ним случалось нечасто, более добросовестного трудяги было не найти. Хоксквилл затворила за ним дверь (представляя его себе в виде темного челнока, который скреплял стежками мокрый от дождя город) и вернулась в гостиную.

В толстом конверте оказалась пачка крупных новеньких банкнот и короткая записка на бумаге с эмблемой «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста»: «Условленный гонорар по делу Р. А. Вы уже пришли к заключению?» Подпись отсутствовала.

Хоксквилл уронила записку на открытый том Бруно, который перед этим изучала, и по дороге к камину принялась подсчитывать свой внушительный и пока что не вполне заслуженный гонорар, но тут в ее сознании блеснула некая мысль. Хоксквилл подошла к столу, включила яркий свет и тщательно изучила заметку на полях книги, о которой она раздумывала до появления записки из Клуба.

Курсив, как известно, читается легко. Однако некоторые заглавные буквы, написанные размашисто, как бы в спешке, могли ввести в заблуждение. И вправду: при близком рассмотрении слова «возвращение Р. К.» превратились в «возвращение Р. А.».

вернуться

22

Движение назад до бесконечности (лат.).