— Что это была за дьявольщина? — спросила Сильвия.

— Не знаю.

Они немного постояли, но от окружающих зданий не поползли клубы дыма, не завыли, возвещая о катастрофе, сирены; шли своим путем не потревоженные посетители магазинов, бездельники и прощелыги, и на их лицах не было написано ничего, кроме личных забот.

Оберон с Сильви осторожно побрели к Ветхозаветной Ферме, держась за руки и чувствуя, что внезапный удар должен был их разлучить (почему? как?), и это едва не произошло, а в будущем может произойти в любую минуту.

— Завтра, — произнесла Тейси, поворачивая пяльцы, — или послезавтра, или после-послезавтра.

— Ага, — кивнула Лили. Они с Люси склонялись над пестрым лоскутным одеялом, дополняя его узор многообразной вышивкой: цветами, крестами, бантами, завитками в форме буквы «S».

— В субботу или воскресенье, — добавила Люси.

В этот миг кто-то поднес спичку к запальнику (возможно, случайно — позднее с этим разбирались), и громовой удар, который услышали и ощутили в Городе Сильвия с Обероном, прокатился над Эджвудом, сопровождаемый хлопаньем окон, звоном безделушек на этажерках и фарфоровой фигурки в старой спальне Вайолет. Сестры присели, спрятав головы в плечи.

— Что там такое? — воскликнула Тейси.

Сестры переглянулись.

— Гром, — отозвалась Лили, — гром среди зимы. Или нет.

— Реактивный самолет, — предположила Тейси, — преодолел звуковой барьер. Или нет.

— Динамит, — сказала Люси. — На границе штата. Или нет.

Ненадолго замолкнув, сестры склонились над работой.

— Интересно, — Тейси оторвала взгляд от наполовину повернутых пялец, — Ну ладно. — Она выбрала другую нитку.

— Не надо. Это курам на смех. — Люси критически осмотрела стежки, сделанные Лили.

— Это же лоскутное одеяло. Чем пестрее, тем лучше.

Люси с сомнением почесала в затылке.

— Оно должно быть пестрым, а не смешным.

— Пестрым и смешным. — Лили продолжала работать. — Это большой зигзаг.

— Черри Лейк, — Тейси подняла иголку, держа ее напротив бледно освещенного окна, которое перестало дребезжать. — Думала, у нее есть двое ухажеров. На днях…

— Это кто-то из Вулфов? — спросила Лили.

— На днях, — продолжала Тейси (не сумев с первой попытки продеть в игольное ушко нитку, зеленую как ревность), — Вулф дрался не на жизнь, а на смерть с…

— С соперником.

— С третьим парнем; Черри даже не знала. В лесу. Она…

— Соперников трое, — запела Люси, и при повторе к ней присоединилась, октавой ниже, Лили: — Трое-трое; беленьких мальчиков двое-двое, разодеты в зеленый наряд.

— Она нам вроде как двоюродная сестра, — говорила Тейси.

— Одна есть одна, — пели сестры.

— Она потеряет их всех.

— …И совсем одинока, и так будет всегда.

— Нужно пользоваться ножницами, — заметила Тейси, видя, как Люси наклоняется, чтобы перекусить нитку.

— Следи за своими…

— Делами, — дополнила Лили.

— Телами, — поправила Люси.

Они запели снова:

— Четверо евангелистов.

— Убежали, — подхватила Тейси. — Прочь.

— Только и видели их.

— Во всяком случае, не скоро. Все равно, что никогда.

— Оберон…

— Прадедушка Август.

— Лайлак.

— Лайлак.

Иглы, которые они протаскивали сквозь ткань, блестели на конце длинной нити, затем нитка становилась все короче, приходилось ее обрезать и втягивать другую. Голоса сестер звучали так тихо, что трудно было разобрать, кому принадлежала та или иная реплика, и даже определить, ведут ли они связную беседу или просто бормочут себе под нос.

— Вот было бы забавно увидеть их всех снова, — сказала Лили.

— Все вернулись домой.

— Разодеты в зеленый наряд.

— Попадем ли мы туда? Все мы? Где это произойдет, скоро ли, в какой части леса, в какое время года?

— Попадем.

— Почти все.

— Туда, скоро, еще при жизни, где угодно, в середине лета.

— Что за неразбериха, — воскликнула Тейси и вынула, чтобы показать сестрам, пригоршню предметов из своей рабочей шкатулки, где похозяйничал то ли ребенок, то ли кошка: красную, как кровь, шелковую нитку, черную хлопчатобумажную штопку, моток некрашеной шерсти, одну-две булавки и, похожий на паука, блестящий лоскуток, вращавшийся на конце нитки.

Вначале Хоксквилл не могла определить, куда забросила себя с помощью своего Искусства: в недра земли, на дно морское, в средоточие пламени или воздуха. Рассел Айгенблик позже расскажет ей, что те же затруднения переживал неоднократно и он за время своего долгого сна и что сокрыт он был, возможно, во всех четырех местах сразу — в четырех уголках земли. Старинное предание помещает его, разумеется, в гору, а Годфри из Витербо — в море; сицилийцы предпочитают пламень Этны, Данте же отвел ему место в Раю или его подступах, хотя вполне мог бы, из мстительных соображений, отослать его вместе с внуком в Ад.

Взявшись за это задание, Хоксквилл продвинулась далеко, но не настолько, и что бы ни узнала о Расселе Айгенблике, лишь немногое из этого могла облечь в форму, понятную для членов «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста», которые чуть ли не ежедневно домогались от нее решения по поводу Лектора. Его мощь и популярность возросли невероятно, еще немного — и от него уже нельзя будет аккуратно избавиться, если это понадобится; в скором времени он вообще сделается неуязвимым. Они повысили ее гонорар и завуалированно намекали, что, не исключено, будут искать себе какого-нибудь другого советчика. Хоксквилл на все это не обращала внимания. Она нисколько не симулировала деятельность, а, напротив, почти все часы бодрствования и немало часов сна посвящала мыслям о том, откуда взялся и что собой представляет человек, называющий себя Рассел Айгенблик, призраком блуждала по обителям своей памяти, прослеживала обрывки свидетельств дальше, чем приходилось когда-либо прежде, вызывала на свет силы, какие предпочла бы не тревожить, и оказывалась в местах, ранее ей, как она ошибочно считала, неизвестных.

В настоящее же время она находилась на верхушке лестницы.

Поднималась она или спускалась — бог весть; впоследствии она помнила только, что лестница была длинная. В конце располагалась комната. Широкая дверь с обивкой стояла распахнутой. Большой камень, судя по следу в пыли, еще недавно подпирал дверь, но затем его откатили. Внутри Хоксквилл неясно разглядела длинный пиршественный стол, опрокинутые кубки, разбросанные стулья, припорошенные застарелой пылью. Тянуло запахом, подобным тому, какой идет из только что раскрытой двери неприбранной спальни. Но в комнате никого не было.

Хоксквилл двинулась к сломанной двери, но заметила сидевшую на камне фигуру в белом — маленького роста, изящную, с золотой лентой на голове и с ножичком для маникюра в руках. Не зная, на каком языке обратиться к незнакомцу или незнакомке, Хоксквилл подняла брови и жестом указала внутрь комнаты.

— Его там нет, — ответил незнакомец, — его пробудили.

У Хоксквилл вертелся на языке вопрос, но, не успев его задать, она уже поняла, что ответа не получит, поскольку незнакомец (или незнакомка) служил воплощением только одного этого замечания: «Его там нет, его пробудили». Она отвернулась (лестница, дверь, послание и гонец тут же расплылись, как рисунок переменчивых облаков) и направилась дальше, обдумывая, где бы получить ответы на множество новых вопросов или вопросы, подходящие к множеству новых ответов, запасы которых быстро пополнялись.

«Разница между Старым и Новым представлением о мире, — давным-давно написала Хоксквилл своим почерком левши в высоком крапчатом фолианте, который стоял или лежал сейчас под лампой на длинном письменном столе далеко за ее спиной, — заключается в том, что в Старой концепции мир ограничен рамками Времени, а в Новой — Пространства.