— Вот в этом-то и кроется причина всех твоих болезней! — усмехнулся Оилей. — Кто, глядя на нас с тобой, скажет, что я старше тебя? А ведь это так!

Они немного помолчали.

— Мы пришли, — сказал Алкиной. — Давай посидим у реки. Здесь будет немного прохладнее.

— Не возражаю. Кстати, я расскажу тебе кое-что о нашей Спарте.

Они уселись у кустов, за которыми паслись белые кони Алкивиада.

На вечернем небе горели звезды. Издали доносились людские голоса. Воздух был так накален дневным зноем, что даже вечером возле реки не чувствовалось прохлады. Некоторое время оба приятеля молчали. Спартанец думал о словах Алкиноя. Художник прислушивался к песне, которую пел мужской голос. Это была та же песня, которую он слышал от корабельщиков на закате солнца, когда их корабль приближался к устью реки Алфея.

— Хорошая песня! — сказал он, когда певец допел ее последние слова. — Хвала тому, кто умеет крепко держать в руках свое счастье!

Спартанец ничего на это не ответил.

— Как можно не любить песен и искусства, Оилей! — продолжал художник. — Один из философов сказал так: «Искусство внушает душе вкус к добродетели». Мне думается часто, что жизнь человека только тогда полна и прекрасна, когда он может понимать и ценить произведения искусства и вместе с тем постоянно заниматься гимнастическими упражнениями. Но и без науки невозможно жить в государстве! — сказал Алкиной. — Ведь наука, подобно светильнику, освещает разум человека! Она разъясняет многое непонятное нам, облегчает жизнь. Разве ты не согласен с этим, Оилей?

Спартанец рассмеялся:

— Ты всегда был мечтателем, Алкиной! Но ты художник, и тебе без этого нельзя обойтись. И я тебя понимаю. Зато я воин, и для меня то, о чем ты говоришь, лишнее. Вот ты слушал песню, которую пели на реке, а я прислушивался, наклонившись к земле, к тому, как ступают по ней твои кони. И скажу тебе, Алкиной: коренник твой плохо подкован. У него сильные мускулистые ноги, но ему нелегко будет завтра бежать, если с утра ты не перекуешь его.

Алкиной с удивлением взглянул на Оилея.

— Благодарю тебя за совет, друг! — сказал он. — Мне это не пришло бы в голову.

— Не нужно благодарить меня! — улыбнулся спартанец. — Мы, спартанцы, не знаем, что такое хитрость и лукавство с другом. И я по-дружески предостерег тебя, Алкиной. Вот и все. Впрочем, не все еще, — добавил спартанец, немного подумав, — покажи мне коней, и я искренне скажу тебе, выдержат ли они состязания. Ведь соперниками у тебя будут и наш Тевкр — отличный возница, и фессалиец Эол, уже не раз выходивший победителем на играх в Олимпии.

Алкиной и Оилей прошли за кусты, где паслись кони.

Спартанец внимательно осмотрел копыта и грудь каждого коня.

— Добрые кони! — сказал он. — Такие кони могли бы выдержать испытание в состязаниях даже с нашим Кастором, а он у нас лучший воин, состязающийся в беге колесниц! Твое счастье, Алкиной, что Кастор на этот раз не смог поехать в Олимпию, — иначе тебе было бы нелегко состязаться с ним!

В порыве благодарности Алкиной обнял приятеля.

По пути к походной палатке Алкиноя они простились. Оилей торопился вовремя возвратиться в лагерь.

ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ

Ранним утром накануне начала празднеств Алкиной и Архил побывали в храме Зевса. После этого они решили зайти в мастерскую ваятеля Фидия, где должны были находиться в это время его ученики, приехавшие на празднества в Олимпию. Мастерская была расположена недалеко от храма.

Они застали там в это утро одного только Алкамена, который усердно работал, низко наклонившись над какой-то фреской.

Навстречу им поднялся Алкамен:

— Как здоровье нашего учителя? Как переносит он заключение в темнице? Расскажите скорее! Мне говорил Агоракрит, что вы посетили его в темнице?

Алкиной ответил Алкамену не сразу.

— Фидия мы навестили незадолго до отъезда сюда, в Олимпию, — начал он, глядя на ваятеля, — плох наш учитель, плох… Эта последняя беда совсем подорвала его силы…

Алкамен ласково посмотрел на Архила.

— Когда я возвращусь в Афины, ты будешь, мальчик, работать со мной! — сказал Алкамен. — Учитель когда-то помог мне самому, такому же юноше, как и ты, стать ваятелем. Теперь мой долг перед Фидием помочь тебе идти по нашему пути, — улыбнулся он доброй улыбкой, сразу сделавшей красивым его строгое лицо.

Наконец наступил первый день празднеств в Олимпии.

С рассветом тысячи людей стали собираться в священной роще Альтис. Эллины бродили вокруг храма Зевса, разглядывая его со всех сторон. Они заходили в зал Эхо, где стены многократно повторяли каждое произнесенное слово. Затем все направлялись туда, где в тени деревьев поэты нараспев произносили стихи Гомера и где приносились жертвы различным богам и давались клятвы участниками Олимпийских игр в том, что они ничем не нарушат установленных правил…

Многие из приехавших на празднества эллинов заранее стремились занять места поудобнее, откуда можно было видеть торжественное шествие жрецов и представителей власти различных государств к храму Зевса для совершения жертвоприношения. Шум людских голосов, крики жертвенных животных, фимиам от курения ароматов возле алтарей богов — все это ошеломляло присутствующих, заставляя людей задыхаться от духоты жаркого летнего дня.

Внезапно в толпе послышались возгласы:

— Шире дорогу, эллины! Дорогу шествию жрецов к храму!

Толпа расступилась, освобождая проход для торжественного шествия. Вскоре показались жрецы, за ними в белых одеждах, расшитых золотом, украшенных пурпурными лентами, шествовали властители земель Эллады и стратеги отдельных государств. Шествие завершали рабы. Они несли дары богам и вели к алтарю жертвенных животных.

Жрецы первыми вошли в храм и остановились против статуи Зевса, восседавшего на золотом троне.

Прекрасное, полное благородства лицо Зевса Олимпийского было величавым и спокойным. Волнистые волосы обрамляли это лицо с высоким лбом и красивым носом, заканчивающееся вьющейся, не длинной бородой. Эллины твердо веровали в то, что Зевс посылает людям с высоты Олимпа свои дары и утверждает на земле законы, что в руках у него жизнь и смерть, добро и зло, счастье и несчастье смертных и горе тому, кто нарушает установленный Зевсом порядок на земле. Тогда грозно сдвигаются брови «властителя неба и земли», нестерпимым блеском загораются его глаза, тогда удары грома начинают сотрясать все вокруг и пламенная молния сверкает по всему небу.

Гнева Зевса боялись все те, кто со страхом и надеждой взирали теперь, присутствуя на празднестве в Олимпии, на прекрасное лицо Громовержца, с глазами, сиявшими огнями драгоценных камней.

Зевс, величаво восседавший на своем троне в храме, построенном для него, взирал спокойно на смертных, стоявших у подножия его трона, и в этот день казался людям милостивым и доброжелательным.

Огромный мраморный бассейн, наполненный оливковым маслом, находившийся неподалеку от статуи бессмертного божества, отражал его фигуру, окутанную драгоценным плащом, ниспадавшим к ногам. У ног его скромно стояла небольшая статуя крылатой богини победы Никэ, а за спиной Зевса изображены были пляшущие Горы и Хариты. Зевс держал в одной руке скипетр, увенчанный могучим орлом, как символ власти. Все кругом внезапно затихло. К алтарю божества подвели жертвенных животных. Началось жертвоприношение.

Стоявший в толпе зрителей Алкиной вдруг почувствовал себя совсем худо.

— Я задыхаюсь от духоты, — тихо сказал он Архилу, — уйдем отсюда поскорее! У реки будет дышаться легче.

Архилу было так досадно покидать место, с которого хорошо было видно, все происходившее в храме Зевса, но протестовать он не мог: больной вид отца испугал его.

Они с трудом стали протискиваться в толпе, пробираясь к выходу из священной рощи. Одна из калиток в стене, огораживавшей священную рощу, оказалась открытой, и они смогли пройти через нее прямо к стадиону, где должен был поджидать их в это утро Формион, чтобы сообщить порядок игр, известный ему как одному из элланодиков[42] — руководителей Олимпийских игр.