И вот наступило «завтра».
Катя, вздыхая, поплелась к двери, надеясь, что это все-таки не Димка, а, например, Лейка. Или хотя бы кто-нибудь из троллей.
Как же сказать Димке, чтобы не очень огорчить его и не обидеть? Пусть ее чувства изменились, но Димка-то от этого хуже не стал. И не заслужил такого удара… Хотя, с другой стороны, он сам дал повод. Эта история с Кариной…
Катя открыла дверь.
Точно. Димка.
– Привет! Ну как, уже отдохнула? – Он, как ни в чем не бывало, протянул руки к Кате.
Катя нахмурилась и отступила.
– Кать, ты чего? – упавшим голосом спросил Дима.– Сердишься? Так я тебе сейчас все объясню…
– Объясняй,– буркнула Катя.– Но сначала сядь. Вон туда. Теперь я тебя слушаю.
Дима опустился на краешек стула, принял покаянный вид.
– Кать, ты меня прости…
– За что?
– Ну за то, что я… Тогда, после «Шаманамы»… И потом… За всё, в общем…
Дима смешался.
Он пришел каяться и мириться, в глубине души надеясь – вот поговорят они по душам, и все станет как раньше. Но теперь почувствовал – не станет. Да и Катю он просто не узнавал, так она переменилась. Эта строгая, надменная «снежная королева», которая смотрит на него как на пустое место и вгоняет в дрожь своим ледяным тоном, ничем не напоминала ту простодушную маленькую Катю, которую он оставил в Питере. Эта девушка была, пожалуй, красивее той, прежней Кати. Но она казалась Диме совсем чужой.
– Кать, ну ты не сердись, ладно… Я пьяный был… А потом… Ну я сам не знаю, как всё случилось…
Катя молчала. Смотрела в сторону. Туда, где блестел экраном выключенный телевизор.
– Я обещаю, что больше – никогда… Ну, только если ты сама захочешь…
Катя молчала.
А что тут скажешь – «Не захочу?»
С той ночи они впервые были с Димой наедине. Катя смотрела на него и прислушивалась к своим чувствам. Чувств не было. Дима ей больше не нравился. Не то чтобы совсем не нравился… Но как мужчина… нет.
– Вот,– продолжал Дима.– А насчет Карины… Ну, тебе, наверно, Лейка уже рассказала… Короче, тут такая история получилась… В общем…
– Да знаю я всё,– сухо сказала Катя, глядя в сторону.– Лейка уж сказала, что тебя зачаровали и совратили.
Импульсивная Лейка с ходу выложила ей про Димкину измену. Правда, потом испугалась и долго уговаривала Катю не впадать в истерику и не бросаться с балкона, а Димку простить. Дескать, парни к таким вещам относятся легче и изменой их не считают. Да и вообще Карина Димку околдовала, так что он, можно сказать, ни в чем и не виноват…
Катя слушала ее и сама себе дивилась. Где ревность? Где отчаяние? Даже злости на Димку и то не возникло. Бросаться с балкона – чушь какая!
– Я виноват,– заговорил Дима,– но не настолько, насколько ты можешь подумать. Знаешь, я, конечно, мог бы сказать, что Карина меня загипнотизировала, что это все эльфийское колдовство… Но я хочу быть с тобой предельно честным,– Димка поднял на Катю взгляд и отважно признался: – Карина всегда казалась мне привлекательной. Наверно, она это давно заметила и запомнила, чтобы потом при случае воспользоваться. Когда она меня поймала в Питере, она сказала, что поставила на меня метку – помнишь, как на тебя тот эльф, Селгарин… А потом таскала меня за собой повсюду, издевалась, собиралась убить… В общем… Я прошу прощения. Честно слово – больше такого не случится! Ведь люблю я только тебя…
Катя повернулась к нему:
– Правда?
– Конечно! – Дима решил, что она смягчилась, потянулся к ней.– Катька! Я…
И наткнулся на ее взгляд. Как на стену. Рука, готовая обнять, упала.
– Это, наверное, я должна попросить прощения,– Катя решила, что голову по частям не рубят, и твердо сказала: – Потому что не могу ответить тебе тем же. Я не люблю тебя, Дима.
У Димы стало такое лицо… Такое несчастное… Катя тут же раскаялась в том, что сказала. Но потом вдруг вспомнила баньши. Что такое Димина печаль в сравнении со страданием убитого эльфа? Дима ведь еще не умер… Рано или поздно он все примет и переживет…
Но Димка не желал «принять и пережить».
– Но почему? – мрачно и жалобно спросил он.– Я не понимаю! Все же было классно, и вдруг… Неужели только из-за того, что я не так…
– Дима, не надо ни о чем говорить,– сказала Катя мягко.– Всё пройдет, поверь. Я сама не очень понимаю, что со мной творится. Давай я попробую разобраться в себе, все обдумаю… А пока будем просто друзьями. Хорошо?
– Хорошо,– Дима чуточку воспрял.
Он был еще молод и неопытен: не знал, что означают слова «будем друзьями» в женских устах.
– Вот и договорились,– сказала Катя почти ласково.– А теперь, Димочка, пожалуйста, уходи. Мне хочется побыть одной…
– Ну как? – жадно спросила Лейка, ожидавшая Диму в коридоре.– Простила?
– Вроде того,– не очень уверенно ответил Дима.
– Ну вот и хорошо! – обрадовалась Лейка.– Я загадала: если вы помиритесь, значит, с Карлссоном всё в порядке…
Но с Карлссоном было вовсе не «всё в порядке». С ним было всё настолько не в порядке, что лучше сразу умереть. По крайней мере он сам так думал. Иногда. Когда боль становилась совсем уж нестерпимой.
Туат'ха'Данаанн точно знал, что можно сделать с троллем, чтобы жизнь его не угасла окончательно. У Туат'ха'Данаанн было довольно времени, чтобы попрактиковаться. Несколько веков. Поэтому Карлссон был все еще жив. С размозженными костями, проколотыми внутренностями, потерявший большую часть крови… Нет, обескровленный Карлссон уже умер бы, ушел туда, куда уходят тролли, когда приходит их срок покинуть этот мир. Но Туат'ха'Данаанн был не только опытен, он был очень хитер и с легкостью перенимал то, что придумывали люди. Вчера он поймал и убил тролля. Туат'ха'Данаанн сам рассказал об этом Карлссону. «Хочу, чтобы ты знал, Охотник: когда тебя не будет, в Стокгольме все равно найдется кому поохотиться». Сид убил тролля не сразу. Сначала он выцедил из него кровь и влил ее в жилы Карлссона. Чтобы жизнь сородича не дала Карлссону уйти. Карлссону было жаль убитого. И вовсе не хотелось длить собственные мучения, но он был рад. Боль – ничто. Смерть… Смерти он не боялся. Но пока он был жив, оставалась надежда, что случится чудо и Карлссон сможет вырваться из власти Туат'ха'Данаанн. Вырваться и уничтожить сида. Сид знал, о чем мечтает Охотник. Сида это развлекало. Одного сид не знал: Карлссон волен был уйти из этого мира по собственному желанию. Уйти за кромку жизни. Просто уйти. Потому что Карлссон знал дорогу. Он шел по этой дороге совсем недавно… Но он вернулся. Его вернула Песня сида, пропетая Лейкой. Но дорогу Карлссон помнил: он не забыл бы ее и за три века, не то что за неполный месяц.
– Ты хорошо держишься, Охотник,– похвалил его сид, вытаскивая из железного ящика кровавое месиво, которое сутки тому назад было телом Карлссона, и заглядывая ему в глаза,– эльф специально оставил троллю глаза: чтобы тот мог видеть своего палача. И чтобы палач мог прочитать в этих глазах глубину страдания тролля. И меру его безумия.– Хорошо держишься. Не ожидал.
Тролль смотрел на него. Ответить он был не в состоянии. Но он был жив.
Туат'ха'Данаанн знал, что делает. Его цель – не в том, чтобы как можно дольше мучить тролля. Ротгар вознамерился отнять у Охотника разум. Туат'ха'Данаанн не хотел, чтобы Охотник просто умер. Карлссон должен был потерять то, что составляло его «я». Перестать быть Карлссоном, Охотником. Уничтожить сущность тролля, оставить одно лишь стихийное, неразумное начало… Которое Ротгар и выпустит в ничего не подозревающий мир. Вот будет забавно…
– Я выпущу тебя отсюда, Охотник,– сказал Туат'ха'Данаанн, прежде чем задраить люк.– Обязательно выпущу. Только это будешь уже не ты. Я знаю – ты очень крепок. Но такого не вынесет ни один огр. Ты тоже не вынесешь. Твое тело крепче, чем твоя суть. Тело выживет, а суть лопнет, рассеется, как трухлявый гриб. И тогда я тебя выпущу. Мне ведь тоже интересно, на что способен Охотник, не сдерживаемый узами правил, предрассудков и всего того, что у вас, огров, заменяет разум. Возможно, это случится не очень скоро. Но я умею ждать, ты знаешь. Так что прощай, огр! С тобой мы больше не увидимся!
