Король и его министр поняли, что их расчеты не оправдались. Гастон не мог самостоятельно додуматься до такого, вероятно, д'Орнано рассчитывал с его помощью подобраться к Совету. Ему ответили отказом. Оскорбленный Гастон дал понять, что в конечном счете не намерен жениться, если только ему не дадут хороший удел — Анжуйское графство немного значило в его глазах. Он хотел большего, много большего, что в совокупности с землями Монпансье сделало бы его хозяином значительной части королевства. Допустить подобное было невозможно!

После отъезда Генри Холланда отношения между герцогиней и ее камеристкой вернулись в прежнее русло с той лишь разницей, что Мария все чаще выезжала одна, а Элен почти ежедневно бывала в церкви Сен-Тома. Не для того, чтобы встретиться там с отцом Плесси, которого она не видела со времени своего возвращения из Англии — впрочем, она о нем и не спрашивала, — но потому, что в церкви немного отпускала терзавшая ее боль. Она думала, что любима, а оказалась всего лишь игрушкой в руках бессовестного распутника. Рана была слишком глубокой, чтобы скоро затянуться. Если она вообще когда-либо затянется! Яд ненависти и обиды отравлял ее и мешал излечению. Ибо теперь не осталось и следа от старинной дружбы, привязанности и того чувства сообщничества, которое связывало ее с Марией. Элен начала ее ненавидеть из-за унижения, которому подверг ее Холланд, признавшийся, что он выбрал ее с одной-единственной целью: получить преимущество над любовницей, о влиянии которой на мужчин он знал лучше, чем кто бы то ни было. В каком-то смысле Мария тоже была его вещью, он наслаждался своей властью над ней, но эта мысль ничуть не утешала бедную Элен, поскольку между двумя женщинами существовала огромная разница: вопреки всем своим заверениям, он любил Марию, а не ее. Он признался в атом глазом не моргнув. Этого Элен никогда не забудет.

Кроме того, она злилась на Марию из-за того, что иногда в ее взгляде читалась жалость. Это был жестокий удар по самолюбию девушки!

В то утро Элен по обыкновению отправилась к первой мессе на улицу Сен-Тома-дю-Лувр. Она любила предрассветную мглу, в которой лишь алтарь излучал слабый свет посреди полумрака, и немногочисленные прихожане казались смутными призрачными тенями. Запах теплого воска и ладана заглушал запах сырости, идущий от Сены.

Элен преклонила колени в своем любимом уголке. Она не молилась, а только следила за движениями священника в зеленой ризе и изредка вместе с другими молящимися откликалась на слова прелата. Постепенно девушка впадала в своего рода оцепенение, столь желанное для нее. В памяти всплывали картины из детства, когда во время служб, сидя подле бабушки, она пыталась произнести латинские слова, такие непонятные и похожие на колдовские заклинания. Дым из кадильницы, которой широко размахивал дьякон, усиливал это магическое ощущение. Порой Элен засыпала, и тогда ее будил ризничий. В действительности она больше не подходила к алтарю, чтобы не раскрывать перед исповедником свою смятенную, полную горечи душу.

Священник поставил чашу после возношения даров, когда к девушке подошел какой-то человек. На сей раз это был не ризничий, но каноник Ламбер.

— Идемте! — шепнул он. — Вас ждут!

— Кто? Отец Плесси?

Он лишь повторил, что ее ожидают. Она поднялась и последовала за ним, но, вместо того чтобы вести ее к ризнице, он обошел неф с другой стороны и открыл перед ней дверь зала, о существовании которого она не знала, и, впустив ее внутрь, закрыл за ней дверь. Священник в широком черном плаще с капюшоном сидел у стола, покрытого ковром, на котором стояло небольшое распятие из черного дерева и слоновой кости. Это был, как она и ожидала, отец Плесси, но он не смотрел на нее. Все его внимание было приковано к кресту, основание которого он поглаживал своими длинными сухими пальцами.

— Мы давно не виделись с вами, дочь моя, — тихо произнес он, — а вам пришлось пережить немало приключений. Вам понравилась Англия?

— Не настолько, насколько мне того хотелось бы, святой отец, и боюсь, что то же самое произошло и с молодой королевой Генриеттой-Марией.

— Она несчастлива, я знаю, но корону надевают не для того, чтобы быть счастливой.

— Но она думала иначе! То, как встретил ее Карл, и их первые дни позволили ей надеяться, что их союз будет удачным. А потом…

Она лишь горестно всплеснула руками в знак провала. При этом священник повернулся к ней, и его темные глаза блеснули.

— Рассказывайте! — приказал он, и голос его сделался вдруг властным. — Я хочу знать обо всем, что вы видели, слышали, заметили…

— Но, святой отец…

— Рассказывайте, говорю я вам! Я так хочу! Одновременно он расстегнул и отбросил на спинку кресла черный плащ, под которым оказалась красная сутана, на которую Элен воззрилась, разинув рот, совершенно обескураженная.

— Господин кардинал? — наконец смогла выговорить она. — Ваше Преосвященство…

Видя, в какое замешательство привела ее разыгранная им сцена, Ришелье успокоил ее улыбкой и жестом пригласил занять кресло по другую сторону стола.

— Ну же, придите в себя! Я пригласил вас не для того, чтобы пугать, но для беседы, совсем как в прежние времена. Садитесь же!

Ноги девушки так дрожали, что она не отважилась сделать реверанс и лишь слегка преклонила колено, прежде чем занять указанное ей место.

— Раньше мне легко был довериться вам, свя… монсеньор. Боюсь, что теперь…

— ..это не окажется труднее только потому, что моя сутана красная, а не черная. Я по-прежнему священник.

— Все дело в том, что теперь мне будет стыдно рассказывать вам о своих бедах, поскольку я так мало значу!

— Вы себя недооцениваете! Только прислушиваясь к бедам обездоленных, можно научиться управлять. Ваше положение рядом с мадам де Шеврез и вовсе делает вас особо ценным свидетелем.

— Гораздо в меньшей степени, чем вы думаете, монсеньор, со времени последнего посольства лорда Карлтона и лорда Холланда!

— Которого я выгнал! Полагаю, герцогиня на меня в обиде?

— Это мягко сказано. Думаю, она ненавидит Ваше Преосвященство!

— Попробуем как-то пережить это. А теперь расскажите мне вашу историю, как если бы вы рассказывали ее своему старому другу! Нет нужды на этот раз прибегать к исповеди, не правда ли? Если только на вашей совести нет какого-нибудь тяжкого греха?

— Если ненависть — тяжкий грех, тогда я согрешила…

— Мы вместе рассудим это. Я вас слушаю.

С трудом оправившись от пережитого шока после раскрытия истинного лица отца Плесси, она начала свой рассказ — сперва неуверенно, но по мере продвижения вперед говорить ей становилось все легче. Кардинал отлично умел слушать, и, видя его внимательное лицо, Элен почувствовала себя едва ли не более уверенно, чем в сумраке исповедальни.

— Полагаю, — произнес Ришелье, когда она закончила свой рассказ, — что вы не желаете больше видеть того, кто нанес вам столь тяжкую обиду!

— Даже не знаю, монсеньор, — задумавшись на секунду, вздохнула девушка. — Одна часть меня с ужасом отвергает его, тогда как другая жаждет снова его увидеть.

— Хорошо, что вы осознаете это, но еще лучше, что вы в этом признаетесь. Что касается мадам де Шеврез, то, если она не сбежит к нему в Англию, а это навсегда закрыло бы ей двери Лувра, она никогда больше его не увидит, так же как и герцога Бекингэма, но если у вас возникнет желание сблизиться с лордом Холландом, я смог бы вам помочь… Сейчас же мне нужно знать, у кого бывает герцогиня. Мне докладывают, что в доме Шеврезов большая суета, притом что герцог в отъезде.

— Насколько мне известно, он часто сопровождает короля во время охоты. Даже когда тот отправляется в свой павильон в Версале.

— Иными словами, он продолжает игнорировать то, что происходит у него дома. После той вспышки, наделавшей много шуму, он предпочел вновь впасть в дремоту. Кто бывает в доме?

— Как обычно, принцесса де Конти, мадам де Ла Валет, мадам де Верней, а в последнее время иногда приезжает мадам дю Фаржи.