– И как ты себя чувствуешь?

Он перевел на нее горящий взгляд.

– Какого черта ты вылезла из кареты?

– Я... я думала, что смогу что-то сделать... – От его свирепого вида она начала заикаться.

– Было бы больше пользы, если бы ты оставалась внутри.

Каллиопа подняла голову:

– Дженкинс мог бы умереть.

– И ты тоже. – Джеймс тяжело вздохнул и откинулся на диване. – Ладно, раз уж так случилось, скажу – я не мог бы выполнить этот маневр, если бы ты оставалась внутри.

Она просияла.

– Но больше так никогда не делай, – лицо опять стало холодным. – И учти – сегодня тебе нельзя возвращаться домой.

– Знаю.

Он кивнул и закрыл глаза. Подавленные эмоции рвались наружу, и Каллиопа еле удержалась от истерического всхлипа. Она проиграла.

Джеймс открыл один глаз и посмотрел на нее, потом повторил ее вопрос:

– Как ты себя чувствуешь?

Она была близка к истерике. Видимо, это отразилось на ее лице, потому что он подтащил ее к себе и посадил на колени, не обращая внимания на боль в левой руке.

– Здесь ты в безопасности. Успокойся.

Ласковые слова вмиг лишили ее защиты, и она уткнулась ему в плечо, дрожа всем телом. Страх, как пружина, развернулся, ударил, и Каллиопа, заливаясь слезами, прижалась к Джеймсу. Стресс нарастал в ней с той минуты, как она нарядилась трубочистом, и теперь вырвался на свободу, как будто только и дожидался этого момента.

Левой рукой Джеймс погладил ее по голове и по спине. Он шептал нежные бессмысленные слова, здоровой рукой пытаясь устроить ее поудобнее, и от этого она еще сильнее зарыдала.

Каллиопа никак не могла остановиться, и Джеймс принялся убеждать ее, что даже закаленные в боях мужчины плачут в стрессовых ситуациях.

Наконец Каллиопа успокоилась и вдруг почувствовала: так хорошо ей давно уже не бывало, и, пока он так ее держит, ничего плохого с ней не случится.

Джеймс отвел волосы с ее лица. Каллиопа знала, что у нее покраснели глаза и лицо покрылось пятнами, но отчего-то у Джеймса сейчас были такие же колдовские, бархатные глаза, как во время балов у Киллроев и у Петтигрю.

Джеймс намотал на палец прядь ее волос, потом тихонько подложил руку ей под затылок, создавая выбор: опустить ли голову ему на плечо или отодвинуться. Ласка и настойчивый блеск его глаз сокрушили ее. Каллиопа подняла голову и погладила его по щеке. Услышав, как на миг прервалось его дыхание, она заглянула ему в глаза. Этот человек каким-то образом пробрался в нее. В его глазах, как в зеркале, отражались ее желания и ее возбуждение.

Губы коснулись губ легко, как перышко. Потом он отодвинул голову и, еще раз посмотрев ей в глаза, понял, что ее выбор сделало сердце и ничто их больше не прервет. Она ослабила свой жесткий самоконтроль, сбросила все маски и отдалась мечте.

– О, Джеймс...

И тут словно прорвало запруду. Поддерживая ее за шею, Джеймс впечатал в ее губы поцелуй, от которого внутри его словно разгорелся пожар; она тоже поцеловала его в ответ с такой страстью, которой в себе не подозревала.

Это было божественно – его пряный одеколон, ощущение его губ на ее губах. Он наклонился и, опустив на диван, целовал и целовал ее, как изголодавшийся мужчина, который прожил без пищи много дней. Каллиопа чувствовала то же, что и он. Ее руки пробрались под широкую белую рубашку и погладили твердые мышцы груди, которые она разглядывала раньше...

Джеймс тихо застонал и стал расстегивать ее рубашку, и тут же его руки скользнули внутрь. Не переставая ее целовать, он потрогал набрякший сосок, и у Каллиопы перед глазами поплыли красные и золотые круги. Она откинула голову, и он стал целовать ее в шею, грудь, живот. Почему-то бриджи оказались расстегнуты, потом и вовсе исчезли. Его губы и руки были повсюду. О Боже!

Каллиопа отдалась наслаждению и выгнулась, словно освобождая тело от чувств, которые он возбудил, пока Джеймс быстро сбрасывал остатки ее и своей одежды. Наконец она вздохнула, глядя на его обнаженное тело. Исчез аристократ, остался только мужчина ее мечты. И на эту ночь он принадлежал ей.

Джеймс касался ее руками, пожирал глазами, гладил и гладил, разжигая ад во всем теле. Если бы половина слуг вошла и встала возле кушетки, ей было бы все равно. Наслаждение стало таким нестерпимым, что она могла взорваться. Как она могла думать, что он холодный, бесчувственный тип? Его глаза расплавляли.

Он продолжал пытку. Каллиопа уже изнывала, была влажной и желала, чтобы он возместил то, чего ей недостает.

– Ты так прекрасна – прекраснее самых буйных моих фантазий!

Вдруг поведение Джеймса изменилось: продолжая целовать ее, он приподнимал ей бедра. Вцепившись в него, Каллиопа жарко целовала его в ответ. Никогда в жизни у нее не было такой неодолимой потребности. Он опустился в нее, и на время дискомфорт возобладал над удовольствием, пока она старалась свыкнуться с новым ощущением.

Джеймс заглянул ей в глаза: в глубине его глаз таился вопрос, но она энергично качнулась, и вопрос погас. Не отводя глаз, он водил рукой между их телами, пока Каллиопа не стала извиваться, и дискомфорт был забыт.

Когда он начал двигаться, последние внятные мысли покинули ее. Комната словно запылала огнем. Крещендо выстраивало внутри что-то такое, чего она в жизни не знала. Ее тело двигалось само по себе, стремясь ему навстречу, отвечая ударом на удар.

Каллиопа выкрикнула его имя, услышала свое и почти потеряла сознание от нахлынувшей волны страсти.

Дедовские часы в холле пробили три раза. Его ударили ножом, в него стреляли, и все же Джеймс никогда не чувствовал себя так хорошо.

Что в ней такого, почему он испытывает все эти чувства – злость, страсть, нежность, ревность? Уязвимость?

Она лежала на нем, свесив длинные ноги по бокам. Джеймс приподнял светлый локон и провел им по губам. Волосы приятно щекотали. Она всегда так хорошо пахнет – лилией.

Он отпустил локон, отвел с ее лица волосы, и Каллиопа, вздохнув, свернулась калачиком. Его переполняло чувство, сходное с желанием защитить, уже не в первый раз, но сейчас оно было непреодолимым.

Им предстояло многое обсудить. У нее есть вопросы, на которые он должен ответить. Но сейчас ему не хотелось нарушать летаргическое блаженство, и он молча посмотрел в потолок, складывая в уме части головоломки. Каллиопа, устроившись у него под боком, заснула.

Со времени смерти отца ни одна женщина не проводила ночь в его доме, но Каллиопа тут вполне уместна. Именно здесь он хочет ее видеть.

А поговорить можно будет и утром.

Каллиопа проснулась. Никогда еще ей не было так хорошо. Но, Боже, как она устала! Ночью Джеймс будил ее два раза – один раз, когда отнес на кровать, и второй... Она покраснела. Над ней висели экзотические плюшевые занавески, красные и цвета морской волны как знамена крестоносцев. Она оглядела комнату. Мебель красного дерева и темные краски очень подходили ее хозяину. Джеймса не было, только на соседней подушке осталась вмятина от его головы.

Каллиопа встала и поискала какую-нибудь одежду. На кресле лежал шелковый халат, и она взяла его с ревнивым чувством. Интересно, чей он? У него был старомодный, классический вид.

Каллиопа неохотно надела его, не желая голой разгуливать по чужому дому. Спасибо еще, что он легко завязывался и ей не потребовалась помощь горничной.

На столике лежал красивый серебряный туалетный набор, и она причесалась, и потом, пройдясь по коридору, нашла лестницу, ведущую на первый этаж. Она хотела пройти в кабинет, но ошиблась дверью, вернулась и застала в холле Темплтона.

– Я услышал, что вы спустились, мисс. Его светлость в кабинете. Пожалуйста, идите за мной.

В голосе Темплтона слышались новые нотки. Если бы она не знала, что этого не может быть, то подумала бы, что он обращался с ней приветливее.

Дворецкий отвел ее в кабинет, поклонился и ушел. Она могла бы поклясться, что Он слегка задержался на повороте.

В кабинете горел камин. Джеймс сидел за столом и просматривал толстую тетрадь. Услышав шаги Каллиопы, он снял очки и, встав, подошел к ней и согрел ее теплом своих глаз.