На берегу, у подножия небольших дюн, поросших мастиковыми деревьями и тамариндами, раскинулось кочевье – дуар, состоявшее из каких-нибудь двадцати жёлтых полосатых палаток, сильно выцветших на солнце. Можно было подумать, что это широкий арабский бурнус, небрежно брошенный на песок. Вокруг дуара паслись бараны и овцы, похожие издали на чёрных воронов, и казалось, достаточно одного выстрела, чтобы вся стая унеслась прочь с пронзительными криками. Возле узкой кромки скал, очевидно служивших пристанью, виднелось несколько верблюдов: одни лежали на песке, другие пережёвывали жвачку, стоя неподвижно, словно заворожённые.

Когда яхта проходила мимо бухточки Сиди-Юсуф, доктор заметил, что там выгружали на берег боевые припасы, оружие и даже несколько полевых орудий. По своему положению на этом отдалённом берегу Туниса бухточка как нельзя более подходила для такой контрабандной торговли.

Луиджи обратил внимание доктора на оживление, царившее на берегу.

– Если я не ошибаюсь, Луиджи, – ответил доктор, – арабы приезжают сюда за оружием. Может быть, оно предназначается горцам для борьбы против французских войск, только что высадившихся в Тунисе. А вернее всего, им снабжают многочисленных сенуситов – этих разбойников на море и на суше, которые как раз сосредоточивают свои силы в Киренаике. Мне кажется, эти люди скорее похожи на уроженцев Центральной Африки, чем на жителей Туниса!

– Но почему тунисские власти и французская администрация не препятствуют переброске оружия и боевых припасов? – спросил Луиджи.

– В столице Туниса ничего не знают о том, что происходит по эту сторону мыса Бон, – объяснил доктор, – и даже когда французы завладеют территорией Туниса, можно опасаться, что восточное побережье ещё не скоро будет завоёвано! Как бы то ни было, выгрузка оружия кажется мне весьма подозрительной; если бы не быстроходность "Феррато", эта флотилия непременно напала бы на нас. Но арабам нас не догнать.

И в самом деле, будь у арабов такое намерение, опасаться их не приходилось. Менее чем за полчаса паровая яхта миновала бухточку Сиди-Юсуф. Потом, приблизившись к мысу Бон, точно высеченному чьей-то могучей рукой на африканском материке, она быстро обогнула маяк, освещающий по ночам причудливую россыпь скал, которой заканчивается этот мыс.

И вот уже «Феррато» несётся на всех парах по Тунисскому заливу, ограниченному с одной стороны мысом Бон, а с другой Карфагенским мысом. Слева тянутся отрога горных цепей Бон-Карнин, Росса, Загуан, а в глубине ущелий приютились кое-где маленькие деревушки. Справа во всём блеске раскинулся священный город Сиди-бу-Саид с его великолепными старинными дворцами; по-видимому, в древности он был предместьем Карфагена. Дальше, весь белый в лучах жгучего солнца, сверкает Тунис. Его дома высятся над лагуной Эль-Бахира, позади канала, гостеприимно открытого для путешественников, прибывающих из Европы.

В двух-трёх милях от Ла-Гуллетт на якорях стояла французская эскадра, а ближе к берегу покачивались на волнах несколько коммерческих судов, придававших нарядный вид рейду своими разноцветными флагами.

Был час пополудни, когда «Феррато» бросил якорь в трёх кабельтовых от порта Ла-Гуллетт. После посещения карантинных властей и обычных формальностей пассажирам паровой яхты было разрешено сойти на берег. Доктор Антекирт, Петер и Луиджи с сестрой сели в вельбот, который тотчас же отвалил от яхты. Обогнув мол, он проскользнул по узкому каналу, между двумя тесными рядами лодок, барж и шлюпок, и причалил к берегу у обсаженной деревьями площади, на которую выходят фасады вилл, контор, кафе; здесь, в начале главной улицы Ла-Гуллетт, всё время толпятся мальтийцы, евреи, арабы, французские и туземные солдаты.

На письме Борика стояло слово "Карфаген". Это название да жалкие развалины – вот всё, что осталось от древнего города Ганнибала.

Желающим добраться до Карфагена вовсе не надо ехать по железной дороге, проведённой между Ла-Гуллетт и Тунисом и огибающей лагуну Эль-Бахира. До небольшого холма, на котором стоит часовня св.Людовика и монастырь алжирских миссионеров, нетрудно дойти пешком по ровному песчаному берегу или по пыльной дороге, вьющейся по долине.

Когда вельбот пристал к берегу, на площади стояло несколько наёмных экипажей, запряжённых маленькими лошадками. Наши друзья мигом вскочили в один из них, приказав кучеру ехать как можно скорее в Карфаген. Лошади пробежали крупной рысью по главной улице Ла-Гуллетт, и вскоре экипаж выехал на дорогу, по обеим сторонам которой выстроились роскошные виллы тунисских богачей, где они проводят жаркое время года. А ближе к морю, там, где некогда находился порт древнего города, возвышались дворцы Кередин и Мустафа. Две с лишним тысячи лет тому назад Карфаген – этот соперник Рима – занимал все побережье от косы Ла-Гуллетт до Карфагенского мыса.

Часовня св.Людовика построена на холмике высотой в двести футов, в том месте, где, по преданию, умер в 1270 году король Франции. Место это огорожено решёткой, но там гораздо меньше деревьев и кустов, чем обломков античных статуй, ваз, пилястров, колонн, капителей и стел. Позади часовни находится монастырь миссионеров, настоятелем которого был в то время учёный-археолог, отец Делатр. Отсюда открывается вид на все побережье от Карфагенского мыса до предместья Ла-Гуллетт.

У подножия холма расположились несколько дворцов в арабском стиле, но с английскими "пирсами", к причалам которых, изящно выдвинутым в море, могут приставать самые различные суда. Вдалеке виднеется великолепный залив, где, правда, нет античных развалин, зато каждая коса, каждый мыс, каждая гора связаны с каким-нибудь историческим воспоминанием.

Дворцы и виллы разбросаны по всему побережью до того места, где некогда находился карфагенский порт; кое-где на дне оврагов, среди каменных россыпей, или на сероватой земле, почти непригодной к обработке, примостились жалкие домишки бедняков. Большинство их обитателей зарабатывают себе на жизнь тем, что подбирают или выкапывают из земли более или менее ценные предметы карфагенской эпохи – бронзу, камни, глиняные изделия, медали, монеты, которые монастырь покупает для своего археологического музея скорее из жалости к этим беднякам, чем по необходимости.

У иных лачуг всего две-три стены. Можно "подумать, что это развалины древних мечетей, сохранившие свою белизну в этой солнечной стране.

Доктор и его спутники подъезжали к каждому дому, тщательно осматривали его, разыскивая повсюду госпожу Батори, хотя им трудно было поверить, что она могла впасть в такую нищету.

Вдруг экипаж остановился у полуразрушенного дома, где вместо двери зияло отверстие, пробитое в заросшей травой и кустами стене.

Перед лачугой сидела старуха в тёмном плаще.

Петер узнал её!.. У него вырвался крик!.. Это была его мать!.. Он подбежал к ней, бросился на колени, обхватил её руками!.. Но она не отвечала на ласки сына и, казалось, не узнавала его!

– Матушка!.. Матушка!.. – повторял он. Доктор, Луиджи и Мария обступили госпожу Батори.

В этот миг из-за угла дома показался старик.

Это был Борик.

Прежде всего он узнал доктора Антекирта, и ноги у него подкосились. Потом заметил Петера… Петера, которого сам проводил в последний путь на кладбище в Рагузе!.. Это было уж слишком! Старик замертво упал на землю, успев только прошептать:

– Она потеряла рассудок.

Итак, Петер нашёл свою мать, но тело её было лишено души! И даже внезапное появление сына, которого она считала мёртвым, не пробудило в ней воспоминаний о прошлом!

Госпожа Батори встала, глаза её, ещё не совсем потухшие, растерянно блуждали по сторонам. Никого не узнав, не промолвив ни слова, она вошла в лачугу, куда по знаку доктора за ней последовала Мария.

Петер остался недвижно стоять на пороге: он не мог, не смел сделать ни одного шага!

Между тем доктору удалось привести в сознание Борика, и, открыв глаза, старик воскликнул:

– Вы, господин Петер!.. Вы живы?

– Да!.. – ответил Петер. – Да!.. Я жив… Но лучше бы мне было умереть!