Я грозно посмотрел па Скарти, требуя ответа. Тот снова опасливо огляделся по сторонам и прошептал:

— Я говорил о той самой верховной стреге. Когда Хельги ранил Глейва, она, как я уже сказал, десять дней выхаживала его и никого не пускала к нему в каюту. И что там было тогда между ними, не знает никто.

— Да что там могло между ними быть? Ведь ты же сам сказал, что Глейв лежал не то живой, не то мертвый. На что он мог ей сгодиться, будь он хоть трижды богом?! И к тому же стреги строго блюдут целомудрие. И нарушившей его пришлось бы очень плохо, будь она хоть трижды верховной жрицей стрег. Ее б тогда живо отправили на заклание в какую-нибудь священную рощу. Нет, она б не осмелилась.

— Не знаю, может, и так, по ваша матушка, видимо, полагала, что он был скорей жив, чем мертв. Во всяком случае, я видел, как она…

Тут Скарти прикусил язык, поняв, что, несмотря на всю свою осторожность, сболтнул лишнее. И я немедля вцепился в эти его слова мертвой хваткой.

— Она что? Чего она сделала? Отвечай, Скарти!

— Она… столкнула… ее… за борт, — проговорил свистящим шепотом Скарти, с трудом выдавливая слова.

— Мать столкнула за борт верховную жрицу стрег? — переспросил я, не веря своим ушам.

— Да, и во время борьбы амулет жрицы упал на палубу, где я его потом и нашел. И ваша матушка правильно поступила, мой принц. Ведь когда я хотел отдать тот медальон вашему родителю, он отказался взять, сказав, что стрега пыталась при помощи амулета подчинить его своей воле. Глейв разрешил мне оставить этот медальон себе, но пригрозил, что, если еще хоть раз увидит его, мне не поздоровится. Так что выходит, ваша матушка спасла его от участи трэля стрег. Но кроме нее, на это никто бы не осмелился, даже среди головорезов Рикса.

Я тихо присвистнул. Да, этот поступок мамочки вполне заслуживал отдельной эпической поэмы. Верховная стрега будет, пожалуй, повыше званием, чем иные королевы. И поднять на нее руку осмелился бы далеко не всякий доблестный витязь, пусть даже великий герой. Во всяком случае, лично я ни в коем случае не желал бы связываться со стрегами.

— Ну, — рассудил я, — раз та стрега утопла, то чего бы там ни было между ней и Глейвом, родить она могла разве что водяного. Так что об этом претенденте на наследие Меча можно не беспокоиться.

Но все услышанное от Скарти надлежало спокойно обдумать. Кроме того, мне требовалось поговорить перед отъездом еще с одним человеком. Я поднялся со стула, взял правой рукой Скаллаклюв, а левой — амулет (сдается, в моем путешествии никакая магическая помощь не будет лишней) и тепло попрощался со старым прохвостом:

— Ну, бывай, Скарти. Кто знает, суждено ли нам когда-нибудь еще свидеться. Но я всегда буду помнить о твоей верной службе моему отцу, и мне. Прощай.

Я сжал его в объятиях, и, клянусь, на глазах у этого мошенника появились слезы, правда не могу сказать отчего — от избытка чувств или от боли, ведь стиснул я его крепко.

И уже у самых дверей я обернулся и дружески так посоветовал:

— А «змейку» ты лучше верни герцогине Адельгейде. Бедняжка до сих пор не может смириться с ее пропажей. Все равно продать ее ты сможешь, только расплавив, то есть в лучшем случае за полцены. Представь дело так, будто случайно нашел пропажу… ну да не мне тебя учить! Но верни обязательно. — И с этими словами я вышел из каморки, довольный собой.

С секирой в руке и медальоном за пазухой я направился обратно к себе в покои, размышляя над услышанным, особенно над последней новостью — о моей тяге к юго-востоку. Что ж, это направление не хуже любого другого, но теперь я, по крайней мере, выберу его сознательно и буду знать, что искать. Свое имя. Я, наверно, погожу величаться отцовским родовым именем, пока не найду тот меч. А пока буду зваться на левкийский лад: Главк Ксифид, хотя нет, так, пожалуй, будет не совсем точно. Лучше Главк Белид, это ближе к истине. Но хватит, об этом я могу поразмыслить и в дороге, благо путь предстоит, очевидно, долгий. А сейчас требуется подумать еще об одном незаконченном деле. Об Альдоне.

Я шагал по коридору, мысленно возвращаясь к тем дням, когда я впервые встретил ее. Было это всего каких-нибудь семь лет назад, но мне казалось, что с тех пор минула целая вечность.

— … Много всадников под желтыми знаменами, а впереди ехал воин в голубом плаще и в шлеме с лебедем на навершии. И они собирались напасть на нас. Вот и все, что удалось разглядеть нашему придворному магу, Ваше Величество, — почтительно доложил граф Арнульф.

— Чтоб ему пусто было! — проворчал граф Гудбранд, полемарх королевства. — Ничего толком не сообщил, ни численности нападающих, ни направления удара… Вообще ничего, кроме того что враги — жуитийцы, да и об этом мы сами должны догадываться по его маловразумительным описаниям. Чем такие сведения, так лучше вовсе никаких. Он лишь пугает нас, а предпринять мы все равно ничего не можем.

— Следует радоваться и этому, — огрызнулся Арнульф. — Чтобы узнать хоть такую малость, маг истощил все силы и сейчас лежит в своих покоях беспомощней младенца. Хрольф его выхаживает. По крайней мере, чародей предупредил нас о предстоящем вторжении неприятеля, а это уже больше того, что можно сказать о ваших людях и о людях барона Одо! — Граф сел на место, бросив косой взгляд на главу лазутчиков, чего тот предпочел не заметить.

— Всадник в шлеме с лебедем — это явно Гульбис, князь Судавии, — сказал граф Клеомен, желая, видимо, блеснуть своей осведомленностью, хотя все и без него догадались. Уж кому-кому, а Советникам положено знать личный герб воинственного соседа.

— Это любому дураку ясно, — фыркнул Гудбранд, — но вот куда он двинулся: на Хейсэтраск, Эстимюр или к побережью, — тут полный туман для придворного мага, а значит, и для нас. Вот и гадай тут, как перебрасывать войска навстречу врагу. Ведь он может быть в любом из трех мест.

— Важнее другое, — заговорила до этого момента молча сидевшая во главе стола мать. — Идет ли на нас войной только Гульбис или за ним движется вся армия Жунты? И если в походе участвует лишь судавская рать, то на Эстимюр она двинуться не посмеет.

— Возможно, — кивнул маркграф Адальберт. — Но если ему известно о нападениях вратников и о том, что подняли головы Михассенские князьки… — Он не закончил фразу, но было и так ясно, что он хотел сказать. После смерти Архелая враги оживились на всех границах.

— Мерзавцы, — выругался верховный жрец Дакара Тиубальд, сын Эвримаха, выразив общие чувства всех членов Государственного Совета, — хоть бы подождали, пока не закончится траур. А то ведь тело короля и остыть еще не успело, а они уже полезли к нам!

Советники продолжали обсуждать положение, но я их больше не слышал, заново почувствовав острую боль, которую впервые узнал при известии о смерти отца. А следом за нею пришла такая же острая ненависть ко всем тем негодяям, которые не давали мне спокойно пережить горе и тянули жадные лапы к нашим землям. Правильно назвал их Тиубальд, мерзавцы они, а еще гады и нелюди. Я мысленно дал клятву перебить их всех без пощады. И Гульбиса, и вратников, и даже жалких михассенцев, из-за которых мы не могли перебросить к стольному городу или к иной границе стоявший в Левкии шеститысячный корпус. Усилием воли я успокоился и прислушался к речам Советников. Они все еще никак не могли решить, что делать. Я знал их с раннего детства, знал, что все они люди опытные и должности свои занимают не по породе, а по заслугам. Но сейчас, после смерти Архелая, они походили на оставшееся без вожака стадо туров, не знающих, куда броситься и кого растоптать или поднять на рога. Нужно лишь указать им путь, и тогда все будет в порядке. А ну, как там учил Архелай? Определи условия задачи, а потом считай. Ну условия и так понятны, значит, остается только сосчитать. Я мысленно представил себе весь путь от Эстимюра до границы с Жунтой, хорошую, мощенную камнем дорогу, проложенную еще во времена ромейской гегемонии. Так, сколько будет от Эстимюра до Медаха? Правильно, сто миль. А от Медаха до Балги, столицы Судавии? Опять правильно, сто сорок пять миль. Значит, семь дней пути да еще день на дневку. Отлично, лучше и не придумаешь. Я повнимательней вслушался в предлагаемое Гудбраном.