Инанту Тулунов летел к восточному побережью на гравипланере. Эта машина была поменьше самого крохотного из флаеров: два прозрачных крыла, двигатель величиной с кулак, небольшое сиденье, приборная панель и силовая защита. При таких малых размерах планер успешно маскировался не тучами и облаками, а клочком сизой дымки, едва заметной в желто-серых небесах, что являлось полезным свойством – в тех краях, куда направлялся Инанту, тучу и облако могли принять за чудо. Вблизи Киита, самого южного из городов туфан, пустыня подступала к берегу, и дувший с юга ветер гнал морские испарения до Поднебесного Хребта, не позволяя им пролиться ливнем.

С гигантского горного склона Инанту скатился словно на санях по снегу, завис над дорогой, пролегавшей у подножия хребта, и повернул на восток. Летел он невысоко, метрах в двухстах над землей, и мог сколько угодно разглядывать Великую Южную Пустыню, безлюдный тракт и оазисы Кьолла. Те, что были ближе к лагерю кочевников, спешно готовились к обороне: сотни мужчин и женщин таскали камни, укрепляли ворота и стены, несли к ним вязанки копий и стрел, в кузницах гремели молоты, а у баронских замков дружинники натаскивали поселян в боевых искусствах. На скалах и высоких террасах курился дым над жертвенными кострами, и там Инанту замечал фигурки жрецов, кружившихся в танце и тянувших хриплыми голосами священные песнопения. Похоже, жрецы молились всем, кто мог спасти и защитить: Камме, Богине Песков, Таррахиши, Богу Воды и, разумеется верховной троице – Баахе с его солнечными потомками Уанном и Ауккатом.

Тревожная картина! Как правило, жизнь в Кьолле текла спокойно, если не считать свар между баронами. Зрелище всеобщей озабоченности было для Инанту непривычным.

До Раваны он посещал только цивилизованные миры и потому, изучая место своей стажировки, его географию, природные условия и этнос, пытался отыскать земные аналоги и сопоставить с ними свои наблюдения. Что вполне понятно: происходившее в собственном мире за последние тридцать тысяч лет любой человек, а тем более специалист-этнограф, знает в больших подробностях, чем историю хапторов или кни'лина. На Земле тоже были страны с единым языком, но раздробленные на мелкие владения, были торговые города и фиорды с гнездившимися в них пиратами, была евразийская степь, откуда волна за волной накатывались кочевые народы, сокрушая империи запада и востока. Но все же, за редким исключением, прямых аналогий не находилось. Щедрые своим разнообразием земные континенты давали больше возможностей скрыться, пересидеть лихо в лесах, болотах и горах или вообще уйти в такие края, куда насильник не дотянется. На Пекле это было невозможно. Здесь, в отличие от Земли, не имелось маршрутов влево и вправо, а были только вперед и назад.

«Линейный мир, – думал Инанту, мчась над оазисами Кьолла. – Линейный, как Древний Египет: отойдешь от нильского берега на чуть-чуть – и помирай в пустыне, хочешь, в Нубийской, а хочешь, в Ливийской. И так шестьсот километров, от Асуана до Дельты… ни налево, ни направо не двинешься, а только вверх или вниз по течению… Другой пример – империя инков на тихоокеанском берегу. На западе – море, на востоке – горы, и направлений опять-таки два, на север либо на юг. Масштабы, правда, посолиднее, чем у египтян: ширина прибрежной полосы – сотня километров, а длина – все четыре тысячи. Но, опять же, от своих властей или недобрых пришельцев спрятаться труднее, чем в джунглях и тайге…»

Кьолл тоже являлся линейным миром, зажатым между неприступными горами и пустыней, да еще разорванным на клочки. Каждый такой клочок существовал за счет скудных источников горькой и сладкой воды, был ограничен песками и скалами, так что все население Кьолла равнялось двадцатой части от египетского [25]. Города ядугар и туфан походили на кьолльские оазисы, только вытянутые вдоль побережья; с одной стороны их подпирала пустыня, с другой – плескались моря, хоть неширокие, но довольно бурные. Инанту понимал, что такие линейные структуры особенно ранимы при всяких бедствиях, как природных, так и создаваемых людьми; двигаясь в узкой полосе обитаемых земель, неприятель мог полностью выбить коренных жителей и уничтожить плоды их многолетних трудов. Правда, у морских народов имелся выход: уплыть к другим материкам и спасти хотя бы часть населения. Примерно восемь-десять процентов, по подсчету Юэн Чина.

Внизу промелькнуло разоренное владение, стена с проломами, полные мутной жижи арыки, пепелища на месте домов, и Инанту подумал, что кьоллам, в отличие от ядугар и туфан, плыть некуда. Они не могли даже объединиться, создать небольшую армию из двух-трех тысяч опытных солдат – ни один оазис не прокормил бы такое воинство. Но если бароны востока уйдут к туфан – уйдут вместе людьми, стадами и урожаем дигги, – шанс оборониться все же есть. Во-первых, Трубач не найдет пропитания в опустевших землях, а во-вторых, города туфан укреплены и выходят к морю – значит, можно перебрасывать на кораблях продовольствие и воинскую силу. Инанту рассчитывал, что его визит в Саенси – тот решающий эстап, который переломит ситуацию. За несколько минувших дней весть о набеге могла уже добраться до Фартага, Ниммы и даже до Негерту. До Киита – вряд ли… Хотя кто знает? При попутном ветре галеры туфан проходили под парусом и веслами сто пятьдесят километров от белого рассвета до красного заката… Если гонцы плывут днем и ночью, и если недавний шторм не сбил их с пути, они через сутки-двое увидят Киит.

Планер миновал лагерь кочевников, скопление шатров и повозок, людей и животных, бурлившее, как закипающий котел. Инанту был бы не прочь тут задержаться, но превозмог это желание. За лагерем бдительно следили приборы спутника, так что ценность его наблюдений равнялась нулю – любопытство, и ничего более. «Где Тревельян?.. Не здесь ли?..» – подумалось ему, но разыскать координатора в этом хаосе было невозможно. К тому же Тревельян сейчас – шас-га, такой же, как тысячи мельтешивших внизу фигурок. Связаться с ним?.. Но по какому поводу?.. Еще решит, что он, Инанту, напрашивается на благодарность за поимку того дикаря… Или отругает за непрофессионализм…

Инанту пощупал еще заметный шрам на шее, буркнул: «Чертов вампир!» – и полетел дальше.

Первое пепелище к востоку от лагеря было совсем недавно владением барона Уммизака. Теперь ветер, врываясь в проломы в стене, заносил его песком, кружил пыль и прах среди сгоревших хижин, печных труб и развалин башни. Следующий оазис тоже лежал в запустении и разоре. Пролетая над ним, Инанту попытался вспомнить имя владетеля, но не смог – в Кьолле имелось сотни три баронов, и, разглядывая их в видеозаписи, он отличал лишь самых выдающихся. Самых толстых, самых уродливых, самых жестоких или тех, у кого росли усы и борода, что вообще-то было для кьоллов нехарактерным.

Он миновал несколько владений, где, готовясь к обороне, тоже суетился народ. Но в семистах-восьмистах километрах от лагеря Трубача все было спокойно: сельский люд трудился на полях, воины на стенах не торчали, и по дороге шли караваны купцов. То ли весть о шас-га сюда не добралась, то ли ей не поверили, то ли сочли, что так далеко злодеи не продвинутся… «Опасное заблуждение! – подумал Инанту. – Кочевники могли нагрянуть в эти края через десять дней, а если поторопятся, то и еще быстрее».

Не долетев до моря и северных городов туфан, он повернул на юго-восток. Теперь планер мчался над Великой Южной Пустыней, и дремавшие внизу песчаные равнины и серые дюны сменялись то бескрайними россыпями щебня, то невысокими трещиноватыми скалами, то сплошным монолитом – там, где древние, давно исчезнувшие вулканы растеклись по земле потоками огненной лавы. В пустыне гуляли смерчи, иногда небольшие, в рост человека, но временами – километровой высоты, черные, грозные, страшные. Силовой экран защищал Инанту от ветра и песка, а заодно и от зноя – температура по Цельсию была за пятьдесят, а южнее, в экваториальной зоне, жара стояла такая, что свертывался и горел белок. На экваторе импланты не спасали, там приходилось облачаться в скафандр, но посещался тот район довольно редко и лишь планетологами. Для этнографов там работы не имелось по причине полного безлюдья, а палеонтологи и археологи, если и появлялись на Пекле, выбирали для раскопок более приятные края. Хотя, разумеется, понятие «приятный» было здесь весьма относительным.