– Ты все записываешь? – спросил Ивар, коснувшись шеи трафора.

– Да, эмиссар. Тремя камерами: панорама, ближний план и отдельные эпизоды. – Помолчав, Мозг с ноткой грусти промолвил: – Жаль, что с нами нет вашего родича. Ему нравятся батальные сцены.

– Это не батальная сцена, это гнусная реальность, – молвил Тревельян. – Там люди убивают людей.

– Непостижимо для разума моего уровня. Такое я наблюдал на Сайкате, но там одни примитивные существа уничтожали других, столь же примитивных. Хтон был полем битвы кибернетических устройств… Но здесь, как вы верно заметили, сражаются люди. Безусловно люди, ибо у них есть язык, зачатки искусства и технологии, и вид их подобен вашему. Зачем же им убивать друг друга?

– Так устроены гуманоиды, дружок. Наши проблемы в древности и сейчас можно было бы решить миром, но первый наш порыв – насилие, первая мысль – не поделиться, а отнять, первая реакция на чужака – страх и недоверие. Что поделаешь, наследие эволюции… ты видел на Сайкате ее раннюю зарю… Нелегко изжить тысячелетние инстинкты.

– Но вы сумели это сделать, – сказал трафор. – Ведь я неспособен к убийству, а я – ваше детище. Я имею в виду не землян, не кни'лина, а людей вообще. Настоящих людей.

– Мы вложили в тебя лучшее, что есть в нас, – ответил Тревельян. – Но существует темная сторона, и она перед нами. – Он показал на стену, где кочевники резали кьоллов.

Ворота рухнули, когда Ракшас коснулся гряды песчаных дюн. Белые Плащи, вновь оседлавшие яххов, ворвалась в оазис, но отступающие кьоллы были уже за широкой оросительной канавой, пересекающей землю от края до края. Этот заполненный водой ров с убранными мостками остановил атакующих; они собирались спуститься к воде по крутому откосу, однако посыльные вождя их остановили. «Правильное решение, – подумал Тревельян, – до захода Асура замок не взять, а вести осаду в темноте бессмысленно». Понаблюдав, как группы беглецов исчезают в крепости Шестибашенного Эльсанны, он стукнул пятками в бока скакуна и произнес:

– Похоже, на сегодня отвоевались. Едем к Трубачу. Поздравим его с великой победой.

Трафор спустился с холма. Воины резервного отряда почтительно расступились перед Тревельяном; некоторые покидали яххов и падали ниц, шепча слова покорности: «Мой лоб у твоих подошв». Он проехал у подножия стены, заваленного телами кьоллов, и миновал ворота. Их створки были перемазаны кровью. На одной лежал воин с разрубленным черепом, около другой бился, издыхая, яхх – меж его ребер торчало копье, а в шее, сразу за рогами, засел дротик. Наклонившись, Ивар коснулся его пальцем, дал разряд посильнее, и скакун затих.

Штаб Брата Двух Солнц обнаружился неподалеку от ворот, у первой же поперечной канавы, где стояли несколько повозок. Кроме телохранителей и гонцов тут были Кушта, Лиги-Рух и другие Опоры Очага, шаман Сувига и дюжина битсу-акков, коим полагалось воспевать деяния великого вождя. В этот час победы Трубач был доволен и милостив – на костре, разложенном у канавы, пеклись свиные туши, и охрана раздавала полководцам и певцам куски полусырого мяса.

Тревельян спрыгнул со спины скакуна и преклонил колени.

– Кровь вождю! Что прикажет мне Великий?

В горле Трубача заклокотало – он смеялся.

– Ешь – вот что я прикажу! – Он сделал знак, и телохранитель поднес Ивару свиную ногу. – Ешь, ппаа! Того, кто ест, не достанет ярость Ррита!

Делая жесты почтения и благодарности, Тревельян принялся жевать. Красное солнце садилось, и в сгущавшихся сумерках тут и там вспыхивали костры. Воины черпали воду из сохранившихся колодцев, резали свиней и раненых яххов, насыщались с торопливой жадностью, но ни один из них, как показалось Ивару, не прикоснулся к мертвецам. Он подумал, что старый обычай так просто не уходит; быть может, шас-га не нарушили волю Баахи, ибо великий вождь и великий ппаа глядели на них, и виноватый мог расстаться с кожей.

Трубач раздавал мясо и приказы:

– На рассвете ты, Лиги-Рух, поведешь своих воинов и разрушишь жилище вождя. Убей там всех! – Он ткнул пальцем в замок Эльсанны. – Кушта, пусть Зубы Наружу обыщут склоны гор, найдут животных и погонят их к обозу. Тебе, Гхот, и Людям Молота я велю собрать ножи, клинки и копья. У этих песчаных крыс много меди и бронзы! Еще у них есть одежда, что защищает от удара топора… Ее возьмите тоже. Убитых… – Вождь повернулся к Ивару. – Айла! Что делать с убитыми?

– Закопать в песок, повелитель. Всех – и кьоллов, и наших воинов.

– Темные Равнины переполнятся, – с сомнением пробормотал Сувига.

– Нет. Воины оживут в другом месте – там, где много травы и воды. На Темных Равнинах окажутся только наши враги, и Страж Йргыка их перебьет.

Старый колдун оскалился.

– Откуда ты знаешь?

– Я вижу, боги и духи по-прежнему с тобой не говорят, – презрительно бросил Тревельян. – Иначе ты знал бы тоже.

В глотке Серого Трубача опять захрипело, забулькало – похоже, перепалка колдунов его забавляла. Отсмеявшись, он вытянул длинную руку к одному из вождей.

– Ты, Ду-Аш! Ты и твои Люди Песка зароете мертвых! Жаль, что столько мяса пропадет, зато Камма будет довольна. – Он снял свою рогатую тиару, почесался и водрузил убор на место. – Ка-Турх, пусть ставят мой шатер. Мы пробудем здесь день или два.

– Как повелишь, владыка! – отозвался старший стражи.

Он гаркнул на телохранителей, и те заметались, разгружая возы с шатром. Опоры Очага, получив приказы и взгромоздившись на скакунов, поехали к своим отрядам. Сытые певцы куда-то исчезли, и лишь Сувига, мрачно посматривая на Ивара, не уходил – должно быть, надеялся, что вождь одарит его особым знаком милости. Но от свиней остались кости и рога, мясо кончилось, а с ним и благоволение владыки. Он поглядел на старого ппаа, потом – на Тревельяна, и зевнул. Раскрылась огромная пасть, сверкнули зубы, и под лучами заходившего Асура зажглись алые точки в глазах.

– Останься, Айла.

Вождь повернулся спиной к Сувиге и зашагал к шатру, растущему прямо на глазах. Тревельян шел следом.

– В войске есть замыслившие злое, – внезапно произнес Серый Трубач. – Один осмелился напасть. Помет хромого яхха! Я выдавил ему глаза и сломал хребет.

Тревельян вздрогнул. Дхот, Дхот!.. Где ты сейчас, Дхот?.. Лежишь в песках, и твое мертвое тело терзают крысы и ящерицы… Дхот-Тампа, слишком торопливый мститель…

Сделав знак сожаления, он промолвил:

– Это случилось вчера, повелитель. Помет хромого яхха, о котором ты говоришь, – он из Живущих В Ущельях. Последний в их Очаге.

– Ты знал? Откуда?

– Камма сказала. Ей ведомо все, что было и будет в пустыне.

Вождь поднял руку, и его пальцы легли на горло Тревельяна. Ногти у шас-га были когтистыми, острыми; они прокололи кожу, и по шее заструилась кровь.

– Ты знал и не сказал!

– Мог ли я лишить тебя радости, владыка? Ты жив, а умышлявший злое мертв… Ты его убил. Ты выдавил ему глаза и сломал хребет… Что дороже радости победы?

Хватка Трубача ослабла.

– Об этом Камма тоже сказала?

– Да, Великий Вождь. В том, что случилось, не было для тебя опасности.

– Хурр! – Он опустил руку и уставился в лицо Тревельяна, о чем-то размышляя. Потом сказал: – Ты прав, Айла. Сегодня мы убили многих, и моя радость велика. Вчера я убил одного, но радость была еще больше.

– Боги послали тебе две победы и пошлют еще, – пообещал Тревельян. – Ты будешь побеждать, а потом уйдешь на равнины, где много травы и воды, и Бааха сделает тебя их повелителем. Навечно!

– Но пока я еще не ушел, я еще здесь, и могу содрать шкуру с любого, даже с ппаа Белых Плащей. – Вождь ткнул Ивара в грудь. – Этого не случится, Айла, если ты поговоришь с Баахой. Тот, кто напал на меня… Я хочу знать, был ли он один или есть другие, что замышляют зло. Бааха скажет тебе их имена и подарит мне новую радость. Я разрежу им животы и пущу туда крыс… или велю закопать их с мертвецами… или вырву им печень… Иди, Айла! У тебя много времени. Придешь в мой шатер на рассвете.