Сюнгаку не знал, что сейчас должен был сказать: «Да уж не сегунские хоромы!» На что Артем ответил бы, усмехнувшись: «Да уж конечно!» Но увы, никак не могло сложиться у них такого диалога — вот что значит разные культурно-исторические среды, вот что значит на разных фильмах воспитывались.
Палаты между тем и впрямь просторными назвать было трудно даже из уважения к хозяину. Собственно домик состоял из одного помещения, площадью два цубо[49], полностью застеленного циновками. Впрочем, имелся пятачок прямо перед входом, свободный от циновок, его условно можно было поименовать предбанником, на нем оставляли обувь.
Была в комнате и мебель: в одном углу — довольно большой сундук, в другом — переносной синтоистский алтарь.
А собственно говоря, много ли надо холостяку для нормальной жизни? Женщину есть куда привести, бутылочки сакэ есть где поставить, в сундуке можно держать запасные штаны-хакама — ну что еще нужно? Отдельная жилплощадь, как-никак... «Кстати, да! — поймал себя на некоторой тормознутости Артем. — Сюнгаку поселили отдельно, а не в общей комнате вместе с другими работниками. А это не может быть ничем иным как признанием особого, привилегированного положения в доме. Интересно, однако...»
— Хотите сакэ, господин? Может быть, госпожа желает чаю и печенья?
Артем вопросительно посмотрел на Ацухимэ. Та отрицательно помотала головой.
— Мы ничего не хотим, совсем недавно завтракали, — сказал Артем, опускаясь на циновки. — А пить сакэ с утра, мой друг Сюнгаку, есть верный путь к погибели. Правда, Ацухимэ?
Сюнгаку присаживаться на циновки и заводить чинную беседу с гостями не торопился. С хитрой улыбкой он скользнул к сундуку. Но не откинул крышку, как можно было ожидать, а принялся сдвигать явно тяжелый сундук со своего места. И выдвинул его чуть ли не на середину комнаты.
Артем и Ацухимэ переглянулись. Гимнаст пожал плечами — ему и вправду не ясны были манипуляции Сюнгаку.
Бродячий циркач тем временем принялся сворачивать циновку, на которой прежде стоял сундук. Свернул не до конца, а лишь до половины, но и того хватило — Сюнгаку поддел пальцами и поднял выпиленный кусок полового покрытия. Засунув руку в тайник, он достал оттуда холщовый, туго набитый мешочек. Когда Сюнгаку опустил мешок на пол, тот выразительно звякнул.
— Дом, где деньги лежат, — пробормотал Артем, уже начавший понимать что к чему.
— Возьми это, Ямамото. — Сюнгаку поднес и положил мешок у ног Артема. После чего поклонился и сел. — Это наше, мое и Рэцуко, о-сэйбо[50].
— О-сэйбо? — переспросил Артем.
— Я знаю, ты удивлен. О-сэйбо вручают в конце года. Но мы не могли вручить его тебе в конце года предыдущего и не хотим ждать конца года этого. Возьми сейчас.
Артем взял мешок в руку, покачал его на ладони:
— Ого! Откуда столько?
Сюнгаку расправил плечи, кашлянул в кулак и торжественно произнес:
— В тот день мы не смогли отдать тебе обещанное, Ямамото-сан. Мы с Рэцуко очень переживали и чувствовали за собой вину. И наша вина день ото дня лишь возрастала — потому что каждый новый день доказывал нам твою правоту и твое величие, господин... Загляни внутрь, Ямамото-сан, — умоляюще протянул Сюнгаку, — там нет медных монет, одни золотые и серебряные.
— Ни к чему. Я верю тебе на слово, мой верный Сюнгаку.
В ответ Сюнгаку еще раз поклонился. Артема уже начали утомлять, поклоны в свою честь. «Что он там напридумывал, за кого он меня принимает?» — недоумевал гимнаст. Хотя мешок с деньгами, конечно, не мог не радовать. Честно говоря, Артем до конца не мог поверить, что это богатство достанется ему. Вот так вот, ни с того ни с сего!
— Я принимаю ваше с Рэцуко о-сэйбо, — с пафосом произнес Артем и величественно наклонил голову.
Он взял верный тон — Сюнгаку обрадовался его словам так, будто не он отдавал деньги, а ему вдруг привалило счастье в виде туго набитого монетами мешка.
— А теперь, Сюнгаку, — потребовал Артем, — рассказывай, что произошло за почти три недели, которые прошли с того памятного дня в городе Яманаси.
— Мы сделали все так, как ты нам велел, — сказал Сюнгаку. — Наутро мы пришли к господину Мегуро, он заплатил нам за неделю вперед. Он сказал, что посмотрит на нас и решит, как быть дальше. Мы с Рэцуко посоветовались и придумали, как поступим. Сперва мы сделали себе на плече татуировки со знаком Белого Дракона. Посмотри!
Сюнгаку заголил плечо и показал вытатуированный на нем квадратный контур.
— В этот же день я отправился в соседний город Дзути, а Рэцуко остался у Мегуро. Рэцуко пообещал мне, что справится со всем один. Я дошел до Дзути за день. Я знал, что туда должны прийти хорошо знакомые мне хокаси[51]. И я встретил их там: Масахиро, пятерых его братьев и двух его сыновей. Я сказал им, что стал кэнином[52] человека, который носит на теле печать Белого Дракона, не боится его могущества и пользуется его покровительством. Я сказал, что они тоже могут стать кэнинами Белого Дракона, и объяснил им, что нужно делать. Мы дождались ночи и проделали с игорным заведением города Дзути то же, что и с заведением Мегуро в городе Яманаси. Правда, мы немножко перестарались с разгромом заведения, но в результате все получилось даже удачнее, чем с Мегуро. Насмерть перепуганный тамошний хозяин сразу предложил десятую часть с дохода игорного заведения, если мы согласимся оберегать его покой. Мы согласились. И он заплатил нам — ты не поверишь — за полгода вперед! Масахиро, который был против нашей затеи и который не пошел со своими братьями и сыновьями в игорный дом, на следующий день, узнав обо всем, заявил, что навсегда оставляет ремесло хокаси и посвятит остаток жизни охране игорного заведения города Дзути. И сказал, что готов чтить Белого Дракона и стать кэнином человека, который связан с могуществом Белого Дракона, то есть твоим кэнином, Ямамото-сан. Его братья и сыновья сказали то же самое.
— Я тронут, — сказал Артем. — И сколько кэнинов у меня появилось за эти недели?
— Много, Ямамото-сан, много, — совершенно серьезно сказал Сюнгаку. — А некоторые, как ты велел, отрезали себе мизинцы.
— Я велел?! — воскликнул Артем.
— Ты сказал — кто провинится, должен отрезать себе мизинец и тем показать, что искренне раскаивается. Но люди захотели чем-то выразить свою преданность человеку, который не боится могущества Белого Дракона, и решили, что красивее всего будет отсекать себе мизинцы без всякой вины. Это покажет господину готовность пожертвовать за него своей жизнью.
Сюнгаку, хитро усмехаясь (что делало его похожим на околачивающегося возле погреба, задумавшего слямзить сметану кота), вскочил с циновок, шмыгнул к окну, поднял тростниковую штору, прикрывавшую оконный проем, выглянул наружу и рявкнул:
— Сиро!!!
Грозное рявканье получалось у Сюнгаку отменно — у случившегося поблизости уши могло заложить, а у того, кого звали, наверное, душа в пятки уходила от эдакого страшного рыка — не меньше чем на жестокую расправу небось зовут.
Сиро примчался в считанные секунды и оказался худощавым прыщавым юношей с сальными черными волосами. Буквально ракетой ворвавшись в дом, он бухнулся на колени, уткнулся лбом в пол и ждал, не поднимая головы, что ему дальше прикажут.
— Вытяни левую руку, — приказал Сюнгаку. Сиро вытянул. Мизинец на левой руке был отрезан по самый корень.
— Твою душу мать! — вырвалось у Артема. По-русски, ясно дело, вырвалось. «Кажется, я породил монстра», — подумал он.
А Сюнгаку светился счастливой улыбкой — похоже, он верил, что доставляет хозяину глубокое, ни с чем не сравнимое удовольствие. И фразу на незнакомом языке, видимо, принял за одобрение.
— Подними голову, Сиро! — Когда Сюнгаку обращался к своему подчиненному, то мгновенно менялся: супил брови и переходил на рык. — Перед тобой...
