— А самой нельзя? — спросила Варвара.

— Что это?

— Да самое-то себя пришпандорить.

— Нет, самой нельзя, — уверенно отвечала Преполовенская, — это надо умеючи делать, а если так, зря, то ничего и не выйдет.

— А если я вас попрошу? — нерешительно спросила Варвара.

— Что это? — опять переспросила Софья.

— Да вот, мне бы это сделать, крапивой-то.

— Да уж не знаю, право, — отвечала Преполовенская, — как же это я вас, ведь вы мне не сестра. Еще потом вам не понравится, вы в претензии будете.

— Нет уж, пожалуйста, голубушка Софья Ефимовна, я вас прошу. Уж я каких-каких средств не пробовала, ничто не помогает, авось хоть это поможет.

— Это хорошее средство, только уж я не знаю, — нерешительно сказала Преполовенская.

— Нет, уж вы пожалуйста, уж я вам буду так благодарна, если поможет.

— Ну, ладно, коли уж вы так хотите, — согласилась наконец Преполовенская. — Вот завтра приходите, я приготовлю. Только надо будет у вас крапивы нарвать.

— Да я вам пришлю, — сказала Варвара, — Наташка нарвет и принесет: пусть себе руки острекивит хорошенько.

— Спасибо, — спокойно отвечала Преполовенская.

— Да верно ли действует? — еще раз спросила Варвара.

— Славно действует, — уверяла Софья.

Обе засмеялись.]

Передонов отвязался наконец от Ершовой, и возвратился домой один, — Ершова и точно утомилась, и пошла спать. Володин встретил Передонова радостным хохотом и криком:

— И в зале напачкали! Ура!

— Ура! — закричал Передонов, и захохотал, громко и отрывисто, словно выпаливая свой смех.

Закричали «ура» и дамы. Началось общее веселье.

— Павлушка, давай плясать! — крикнул Передонов.

— Давай, Ардальоша, — глупо хихикая, отвечал Володин.

Они плясали под петлей, и они нелепо вскидывали ноги. Пол вздрагивал под тяжкими стопами Передонова.

— Расплясался Ардальон Борисич, — заметила Преполовенская, легонько улыбаясь.

— Уж и не говорите, у него всё причуды, — ворчливо отвечала Варвара, любуясь однако Передоновым.

Она искренно думала, что он красавец и молодец. Самые глупые поступки его казались ей подобающими. Он не был ей ни смешон, ни отвратителен.

— Отпевать хозяйку! — закричал Володин. — Давайте подушку.

— Чего не придумают! — смеясь говорила Варвара.

Она выкинула из спальни подушку в грязной ситцевой наволоке. Подушку положили на пол, за хозяйку, и стали ее отпевать дикими и визгливыми голосами. Потом позвали Наталью, заставили ее вертеть аристон, а сами, все четверо, танцевали кадриль, нелепо кривляясь и высоко вскидывая ноги. Софья была весела. Ей нравилась мысль о мести, которая, по-видимому, удается.

После пляски Передонов расщедрился. Одушевление, тусклое и ужасное, светилось на его заплывшем лице. Им овладела решимость, почти механическая, — может быть, следствие усиленной мышечной деятельности. Он вытащил бумажник, отсчитал несколько кредиток, и с лицом гордым и самохвальным бросил их по направлению к Варваре.

— Бери, Варвара, — крикнул он, — шей себе подвенечное платье.

Кредитки разлетелись по полу. Варвара живо подобрала их. Она нисколько не обиделась на такой способ дарения. Преполовенская злобно думала: «Ну, мы еще посмотрим, чья возьмет», — и ехидно ухмылялась. Володин, конечно, не догадался помочь Варваре поднять деньги.

Скоро Преполовенская ушла. В сенях она встретилась с новою гостьей, Грушиною.

Марья Осиповна Грушина, молодая вдова, имела как-то преждевременно опустившуюся наружность. Она была тонка, — и сухая кожа ее вся покрылась морщинками, мелкими и словно запыленными. Лицо, не лишенное приятности, — а зубы грязные и черные. Руки тонкие, пальцы длинные и цепкие, под ногтями грязь. На беглый взгляд она не то, чтоб казалась очень грязною, а производила такое впечатление, словно она никогда не моется, а только выколачивается вместе со своими платьями. Думалось, что если ударить по ней несколько раз камышевкою, то поднимется пыльный столб до самого неба. Одежда на ней висела мятыми складками, словно сейчас только вынутая из туго завязанного узла, где лежала скомканная. Жила Грушина пенсией, мелким комиссионерством, и отдачею денег под залог недвижимостей. Разговоры вела по преимуществу нескромные, и привязывалась к мужчинам, желая найти жениха. В ее доме постоянно занимал комнату кто-нибудь из холостых чиновников.

Варвара встретила Грушину радостно: было до нее дело. Грушина и Варвара сейчас же принялись говорить о прислуге, и зашептались. Любопытный Володин подсел к ним, и слушал. Передонов угрюмо сидел за столом, и мял руками конец скатерти.

Варвара жаловалась Грушиной на свою Наталью. Грушина указала ей новую прислугу, Клавдию, и расхваливала ее. Решила ехать за нею сейчас же, на Самородину-речку, где она жила пока у акцизного, на днях получившего перевод в другой город. Варвару остановило только имя.

— Клавдия? А ейкать-то ее как же я стану? — с недоумением спросила она, — Клашка, что ли?

— А вы ее зовите Клавдюшкой, — посоветовала Грушина.

Варваре это понравилось, и она повторяла:

— Клавдюшка, дюшка!

И смеялась скрипучим смехом.

Дюшками в нашем городе звали свиней. Володин захрюкал. Все захохотали.

— Дюшка, дюшенька! — лепетал меж приступами смеха Володин, корча глупое лицо и выпячивая губы. И он хрюкал и дурачился до тех пор, пока ему не сказали, что он надоел. Тогда он отошел с обиженным лицом, сел рядом с Передоновым, и, по-бараньи склонив свой крутой лоб, уставился на испачканную пятнами скатерть.

Заодно Варвара решила купить и материю для подвенечного платья. Она всегда ходила по магазинам вместе с Грушиной: та помогала ей сделать выбор и сторговаться.

Крадучись от Передонова, Варвара напихала в глубокие карманы Грушиной для ее детей разные кушанья, сладких пирожков, гостинцев. Грушина догадалась, что ее услуги сегодня на что-то очень понадобятся Варваре.

Узкие башмаки и высокие каблуки не давали Варваре много ходить. Она скоро уставала. Поэтому она чаще ездила на извозчиках, хотя больших расстояний в нашем городе не было. В последнее время она зачастила к Грушиной. Извозчики уже заприметили это: их и всех-то было десятка два. Сажая Варвару, уж и не спрашивали, куда везти.

Уселись на дрожки, и поехали к господам, у которых жила Клавдия, осведомляться о ней. На улицах было почти везде грязно, хотя дождь прошел еще вчера вечером. Дрожки только изредка продребезжат по какой-нибудь каменной настилке, и опять вязнут в липкой грязи на немощёных улицах. Зато Варварин голос дребезжал непрерывно, часто сопровождаемый сочувственной болтовней Грушиной.

— Мой-то гусь опять был у Марфушки, — сказала Варвара.

Грушина отвечала с сочувственной злостью:

— Это они его ловят. Еще бы, жених-то хоть куда, особенно ей-то, Марфушке. Ей такого и во сне не снилось.

— Уж не знаю, право, как и быть, — жаловалась Варвара, — ершистый такой стал, что просто страх. Поверите ли, голова кругом идет. Женится, а я на улицу ступай.

— Что вы, голубушка Варвара Дмитриевна, не думайте этого, — утешала Грушина. — Никогда он ни на ком, кроме вас, не женится: он к вам привык.

— Уйдет иногда к ночи, а я заснуть не могу, — говорила Варвара. — Кто его знает, может быть, венчается где-нибудь. Иногда всю ночь промаешься. Все на него зарятся, — и Рутиловские три кобылы, — ведь они всем на шею вешаются, — и Женька толсторожая.

И долго жаловалась Варвара, — и по всему ее разговору Грушина видела, что у нее что-то есть, какая-то просьба, и заранее радовалась заработку.

Клавдия понравилась. Жена акцизного ее хвалила. Ее наняли, и велели приходить сегодня же вечером, так как акцизный уезжал сегодня.

Наконец приехали к Грушиной. Грушина жила в собственном домике, довольно неряшливо, с тремя малыми своими ребятишками, отрепанными, грязными, глупыми и злыми, как ошпаренные собачонки. Откровенный разговор только теперь начался.