Передонов замолчал, и тоскливо озирался по сторонам, где темнели редкие, молчаливые дома за дремотными садиками да шаткими изгородями.

— Ты только постой у ворот, — убедительно говорил Рутилов, — я тебе любую выведу, которую хошь. Ну, послушай, я тебе сейчас докажу. Ведь дважды два четыре, так или нет?

— Так, — отвечал Передонов.

— Ну вот, дважды два четыре, что тебе следует жениться на моей сестре.

Передонов был поражен. А ведь и правда, — подумал он, — конечно, дважды два четыре. — И он с уважением посмотрел на рассудительного Рутилова. Придется венчаться! С ним не сговоришься!

Приятели в это время подошли к Рутиловскому дому, и остановились у ворот.

— Нельзя же нахрапом, — сердито сказал Передонов.

— Чудак, ждут не дождутся! — воскликнул Рутилов.

— Да я то, может быть, не хочу.

— Ну вот, не хочешь, чудород! Что ж ты век бобылем жить станешь? — уверенно возразил Рутилов. — Или в монастырь собираешься? Или еще Варя не опротивела? Нет, ты подумай только, какую она рожу скорчит, если ты молодую жену приведешь.

Передонов отрывисто и коротко захохотал, — но сейчас же опять нахмурился, и сказал:

— Да и они, может быть, не хотят.

— Ну, как не хотят, чудак! — отвечал Рутилов. — Уж я даю тебе слово.

— Они гордые, — придумывал Передонов.

— Да тебе-то что, еще лучше!

— Насмешницы.

— Да ведь не над тобой! — убеждал Рутилов.

— Почем я знаю.

— Да уж ты мне поверь, я тебя не обману. Они тебя уважают. Ведь ты не Павлушка какой-нибудь, чтоб над тобой смеяться.

— Да, поверь тебе, — недоверчиво сказал Передонов. — Нет, я хочу сам увериться, что они надо мной не смеются.

— Вот чудак, — с удивлением сказал Рутилов, — да как же они смеют смеяться? Ну, как же ты однако хочешь увериться?

Передонов подумал, и сказал:

— Пусть выйдут сейчас на улицу.

— Ну ладно, это можно, — согласился Рутилов.

— Все трое, — продолжал Передонов.

— Ну ладно.

[— Босиком.

— Эк тебя! Зачем же тебе это? — с удивлением спросил Рутилов.]

— И пусть каждая скажет, — чем она мне угождать будет.

— Зачем же это? — с удивлением спросил Рутилов.

— Вот я и увижу, что они хотят, а то вы меня за нос поведете, — объяснил Передонов.

— Никто тебя за нос не поведет.

— Они надо мною, может быть, посмеяться хотят, — рассуждал Передонов, — а вот пусть выйдут, потом уж они коли захотят смеяться, и я буду над ними смеяться.

[Рутилов смотрел на него с удивлением и досадой.

— Ну как же это они к тебе босиком на улицу выйдут, — сказал он, — ведь люди увидят, им стыдно будет, сам посуди, они барышни.

— Вот я тогда и выберу, — настойчиво говорил Передонов.

— Да нельзя на улицу, чудак, пойми, — убеждал Рутилов, — ведь тебе же самому в жены брать.

— Ну, пусть на двор выйдут, — сказал Передонов.

— Уж не знаю, право, как же так, — нерешительно говорил Рутилов, — ведь вот, выдумает тоже.]

Рутилов подумал, передвинул шляпу на затылок и опять на лоб, и наконец сказал:

— Ну погоди, пойду, скажу им. Вот-то чудодей! Только ты во двор войди пока, а то еще кого-нибудь чёрт понесет по улице, увидят.

— Наплевать, — сказал Передонов, — но все же вошел за Рутиловым в калитку.

Рутилов отправился в дом к сестрам, а Передонов остался ждать на дворе.

В гостиной, угловой к воротам горнице, сидели все четыре сестры, — все на одно лицо, все похожие на брата, все миловидные, румяные, веселые: замужняя Лариса, спокойная, приятная, полная, — вертлявая да быстрая Дарья, самая высокая и тонкая из сестер — хохотушка Людмила, — и жеманница Валерия, маленькая, нежная, хрупкая на вид. Они лакомились орехами да изюмом, и, очевидно, чего-то ждали, а потому волновались, и смеялись больше обычного, — вспоминали последние городские сплетни и осмеивали знакомых и незнакомых.

Уже они с утра были готовы ехать под венец. Оставалось только надеть приличное к венцу платье, да приколоть фату и цветы. О Варваре сестры не вспоминали в своих разговорах, как будто ее и на свете нет. Но уже одно то, что они, беспощадные насмешницы, перемывая косточки всем, не обмолвились во весь день ни одним словом только о Варваре, — одно это доказывало, что неловкая мысль о ней гвоздем сидит в голове каждой из сестриц.

— Привел! — объявил Рутилов, входя в гостиную, — у ворот стоит.

Сестры взволнованно поднялись, и все разом заговорили и засмеялись.

— Только есть заковыка, — сказал Рутилов, посмеиваясь.

— Что, что такое? — спросила Дарья.

Валерия досадливо нахмурила свои красивые темные брови.

— Уж не знаю, говорить ли? — спросил Рутилов.

— Ну, скорее, скорее, — торопила Дарья.

С некоторым смущением Рутилов рассказал о том, чего желает Передонов. Барышни подняли крик, и взапуски принялись бранить Передонова. Но мало-помалу их негодующие крики заменились шутками и смехом. [Слегка улыбаясь, Лариса сказала:

— Вас не убудет. Ножки у вас хорошенькие, отчего не пробежать: в деревне же хаживали.

— Да, не убудет! — сердито отвечала Валерия, — но как он смеет такие вещи предлагать, негодяй!

— Поколоти его, Валерочка, — сказала Людмила, смеясь.

— Ларион должен был надавать ему пощечин, — запальчиво крикнула Валерия, — а не приходить к нам с такими пошлостями.]

Дарья сделала угрюмо-ожидающее лицо, и сказала:

— Вот он так стоит у ворот.

Вышло похоже и забавно.

Барышни стали выглядывать из окна к воротам. Дарья приоткрыла окно, и крикнула:

[— Ардальон Борисыч, а в чулках можно?][11]

Послышался угрюмый голос:

— Нельзя.

Дарья поспешно захлопнула окно. Сестры расхохотались, звонко и неудержимо, и убежали из гостиной в столовую, чтобы Передонов не услышал.

[— Что же, разве согласиться? — спросила Дарья.

— Ни за что! — решительно воскликнула Валерия.

Сестры заспорили. Лариса убеждала, что надо согласиться:

— Никто не [увидит] услышит, а вам-то с какой стати опускать случай. Чем он не жених! Придурковат только, да это не беда, — лучше справиться с таким можно будет.

Рутилов ходил по комнатам, и повторял:

— Как хотите, — дурак ведь он, надо его оседлать.

— Конечно, надо оседлать, — согласилась Дарья.

— Вы и седлайте, коли вам нравится, а я не хочу, — сказала Валерия капризным голосом.

— Тебе хорошо спорить, Валерочка, — сказала Лариса, — ты самая младшая, а другим-то надо же выходить.

— Ну, другие пусть и берут этого осла, я не мешаю.

— Да ты пойми, что он хочет, чтобы вы все три вышли. А если ты не выйдешь, он разозлится, и уйдет. Надо пользоваться минутой.

Валерия, все более и более краснея и сердясь, сказала:

— Ну, что ж, уж если непременно ему надо показывать ноги, то пошлемте Кушу, и чтоб она еще двух девушек позвала. Пусть они закроют головы, да за нас и пройдут.

— Ну вот еще, — громко и весело сказала Дарья, — это подло. Надо без обмана.

Все захохотали, даже и Валерия.] В этом веселом семействе умели от самого сердитого настроения переходить к смеху и шуткам, — и веселое слово зачастую решало дело.

Передонов стоял и ждал. Ему было грустно и страшно. Подумывал он убежать, да не решился и на это. Откуда-то очень издалека доносилась музыка: должно быть, предводителева дочь играла на рояли. Слабые, нежные звуки лились в вечернем тихом воздухе, наводили грусть, рождали сладкие мечты.

Сначала мечты Передонова приняли эротическое направление. Он представлял барышень Рутиловых в самых соблазнительных положениях. Но чем дольше продолжалось ожидание, тем больше Передонов испытывал раздражение, — зачем заставляют его ждать. И музыка, едва задев его мертвенно-грубые чувства, умерла для него.

А вокруг сгустилась ночь, тихая, шуршащая зловещими подходами и пошептами. И еще темнее казалось везде от того, что Передонов стоял в пространстве, освещенном лампою в гостиной, свет от которой двумя полосами ложился на двор, расширяясь к соседскому забору, за которым виднелись темные бревенчатые стены. В глубине двора подозрительно темнели и шептались о чем-то деревья Рутиловского сада. На улицах по мосткам где-то недалеко долго слышались чьи-то замедленные и тяжелые шаги. Передонов начал уже бояться, что пока он тут стоит, на него нападут и ограбят, а то так и убьют. Он прижался к самой стене, в тень, чтобы его не видели, и робко ждал.