Людмила послушалась, — и уже стала приходить, когда попало. Если заставала Коковкину дома, то, посидев с нею недолго, уводила Сашу погулять, — но при этом задерживала его только на краткое время.

Людмила и Саша быстро подружились, — нежною, но беспокойною дружбою. Сама того не замечая, уже Людмила начала развращать Сашу, будя в нем преждевременные, пока еще неясные стремления да желания.

Саша часто целовал Людмилины руки, — тонкие, гибкие пясти, покрытые нежною, упругою кожею, — сквозь ее желтовато-розовую ткань просвечивали извилистые синие жилки. И выше — длинные, стройные, — до самого локтя легко было целовать, отодвигая широкие рукава.

Саша иногда скрывал от Коковкиной, что приходила Людмила. Не лгал, — только умалчивал. Да и как бы солгать, — могла же сказать и служанка. И молчать-то о Людмилиных посещениях не легко было Саше: Людмилин смех так и раял в его ушах. Хотелось поговорить о ней. А сказать — неловко с чего-то.

Саша быстро подружился и с другими сестрами. Всем им целовал руки, и даже скоро стал девиц называть — Дашенька, Людмилочка да Валерочка.

Однажды Людмила встретила Сашу днем на улице, сказала ему:

— Завтра у директора старшая дочка именинница, — твоя старушка пойдет?

— Не знаю, — сказал Саша.

— И уже радостная надежда шевельнулась в его душе, и даже не столько надежда, сколько желание: Коковкина уйдет, а Людмила как раз в это время придет, и побудет с ним. Вечером он напомнил Коковкиной о завтрашних именинах.

— Чуть не забыла, — сказала Коковкина. — Схожу. Девушка-то она такая милая.

И впрямь, когда Саша вернулся из гимназии, Коковкина ушла к Хрипачам. Сашу радовала мысль, что на этот раз он помог удалить Коковкину из дому. Уже он был уверен, что Людмила найдет время придти.

Так и сталось, — Людмила пришла. Она поцеловала Сашу в щеку, дала ему поцеловать руку, и весело засмеялась, а он зарделся. Людмила принесла опять новые духи, Rosiris, и надушила ими Сашу. Это был аромат влажный, сладкий, цветочный, — плотский и сладострастный ирис, растворенный в сладко-мечтающих розах.

И еще Людмила принесла узенькую коробку в тонкой бумаге, сквозь которую просвечивал желтоватый рисунок. Села, положила коробку к себе на колени, и лукаво поглядела на Сашу.

— Финики любишь? — спросила она.

— Уважаю, — сказал Саша со смешливою гримаскою.

— Ну вот я тебя и угощу, — важно сказала Людмила.

Она развязала коробку, и сказала:

— Ешь.

А сама вынимала из коробки по ягодке, вкладывала их Саше в рот, и после каждой заставляла целовать ей руку. Саша сказал:

— Да у меня губы сладкие.

— Что за беда, что сладкие, целуй себе на здоровье, — весело ответила Людмила, — я не обижусь.

— Уж лучше же я вам сразу отцелую, — сказал Саша смеючись.

И потянулся было сам за ягодой.

— Обманешь, обманешь! — закричала Людмила, проворно захлопнула коробку, и ударила Сашу по пальцам.

— Ну вот еще, я — честный мальчик, уж я-то не обману, — уверял Саша.

— Нет, нет, не поверю, — твердила Людмила.

— Ну хотите, вперед отцелую? — предложил Саша.

— Вот это похоже на дело, — радостно сказала Людмила, — целуй.

Она протянула Саше руку. Саша взял ее тонкие, длинные пальцы, поцеловал один раз, и спросил с лукавой усмешкой, не выпуская ее руки:

— А вы не обманете, Людмилочка?

— А нешто я нечестная! — весело ответила Людмила, — небось, не обману, целуй без сомнения.

Саша склонился над ее рукою, и стал быстро целовать ее; он ровно покрывал руку поцелуями, и звучно чмокал широко-раскрываемыми губами, — и ему было приятно, что так много можно поцеловать. Людмила внимательно считала поцелуи. Насчитала десять, и сказала:

— Тебе неловко стоя-то на ногах, нагибаться надо.

— Ну, так я удобнее устроюсь, — сказал Саша.

Стал на колени, и с усердием продолжал целовать.

Саша любил поесть. Ему нравилось, что Людмила угощает его сладким. За это он еще нежнее полюбил ее.

Заспорили, кто сильнее. Людмила сказала:

— Ну пусть ты и сильнее, так что ж! Дело в ловкости.

— Я и ловкий, — хвастался Саша.

— Туда же, ловкий! — дразнящим голосом вскрикнула Людмила.

Долго еще спорили. Наконец Людмила предложила:

— Ну, давай бороться.

Саша засмеялся, и задорно сказал:

— Где же вам справиться со мною!

Людмила принялась щекотать его.

— А, вы так! — с хохотом крикнул он, вывернулся, и охватил ее вкруг стана.

Началась возня. Людмила сразу же увидела, что Саша сильнее. Силой не взять, так она, хитрая, улучила удобную минуту, подшибала Сашу под ногу, — он упал, да и Людмилу увлек с собою. Впрочем, Людмила легко извернулась, и прижала его к полу. Саша отчаянно кричал:

— Так нечестно!

Людмила стала ему коленями на живот, и руками прижала его плечи к полу. [Он] Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин звонкий хохот смешался с ее хохотом. Хохот заставил ее выпустить Сашу. Она хохоча упала на пол. Саша вскочил на [пол] ноги. Он был красен и раздосадован.

— Русалка! — крикнул он.

А русалка валялась на полу, и хохотала.

Людмила посадила Сашу к себе на колени. Усталые после борьбы, они весело и близко смотрели друг другу в глаза, и улыбались.

— Я для вас тяжелый, — сказал Саша, — колени вам намну, вы меня лучше спустите.

— Ничего, сиди знай, — ласково ответила Людмила. — Ведь сам говорил, что ласкаться любишь.

Она гладила его по голове. Он нежно прижался к ней. Она сказала:

— А уж и красив ты, Саша!

Саша покраснел, засмеялся.

— Тоже придумаете! — сказал он.

Разговоры и мысли о красоте в применении к нему как-то смутили его; он еще никогда не любопытствовал узнать, красивым или уродом кажется он людям.

Попрощались. Саша проводил Людмилу до калитки. Пошел бы и дальше, да не велела. Он остановился у калитки, и сказал:

— Ходи, милая, почаще, носи пряников послаще.

Первый раз сказанное «ты» прозвучало Людмиле нежною лаской. Она порывисто обняла, поцеловала Сашу, и убежала. Саша стоял, как оглушенный.

Передонов возвращался[30] с одной из ученических квартир. Внезапно он[31] был застигнут дождем. Стал соображать, куда бы зайти, чтобы не гноить на дожде нового шелкового зонтика. Через дорогу, на каменном двухэтажном особняке, увидел он вывеску: Контора нотариуса Гудаевского. Сын нотариуса учился во втором классе гимназии. Передонов решился войти. Заодно нажалуется на гимназиста.

И отца, и мать застал он дома. Встретили его суетливо. Так и все здесь делалось.

Николай Михайлович Гудаевский был человек невысокий, плотный, черноволосый, плешивый, с длинной бородой. Движения его всегда были стремительны и неожиданны: он словно не ходил, а носился, коротенький, как воробей, — и никогда нельзя было узнать по его лицу и положению, что он сделает в следующую минуту. Среди делового разговора он внезапно выкинет коленце, которое не столько насмешит, сколько приведет в недоумение своею беспричинностью.

Дома или в гостях он сидит, сидит, и вдруг вскочит, и, без всякой видимой надобности, быстро зашагает по горнице, крикнет, стукнет. На улице идет, идет, и вдруг остановится, присядет, или сделает выпад, или другое гимнастическое упражнение, и потом идет дальше.

На совершаемых или свидетельствуемых у него актах Гудаевский любил делать смешные пометки; напр(имер), вместо того, чтобы написать о Иване Иваныче Иванове, живущем на Московской площади в доме Ермиловой, он писал о Иване Иваныче Иванове, что живет на базарной немощёной площади, в том квартале, где нельзя дышать от зловония, и т. д., упоминал[32] даже иногда о числе кур и гусей у этого человека, подпись которого он свидетельствует.