Юлия Петровна Гудаевская, страстная, жестоко-сентиментальная, длинная, тонкая, сухая, странно, — при несходстве фигур, — походила на мужа ухватками: такие же порывистые движения, такая же совершенная несоразмерность с движениями других. Одевалась она пестро и молодно, и при быстрых движениях своих постоянно развевалась во все стороны длинными разноцветными лентами, которыми любила украшать в изобилии и свой наряд, и свою прическу.

Антоша, тоненький, юркий мальчик, вежливо шаркнул. Передонова усадили в гостиной, и он немедленно начал жаловаться на Антошу: ленив, невнимателен, в классе не слушает, разговаривает и смеется, на переменах шалит. Антоша удивился, — он не знал, что окажется таким плохим, — и принялся горячо оправдываться. Родители оба взволновались.

— Позвольте, — кричал отец, — скажите мне, в чем же именно состоят его шалости?

— Ника, не защищай его, — кричала мать, — он не должен шалить.

— Да что он нашалил? — допрашивал отец, бегая, словно шатаясь на коротких ножках.

— Вообще шалит, возится, дерется, — угрюмо говорил Передонов, — постоянно шалит.

— Я не дерусь, — жалобно восклицал Антоша, — у кого хотите спросите, я ни с кем никогда не дрался.[33]

— Никому проходу не дает, — сказал Передонов.

— Хорошо-с, я сам пойду в гимназию, я узнаю от инспектора, — решительно сказал Гудаевский.

— Ника, Ника, отчего ты не веришь! — кричала Юлия Петровна, — ты хочешь, чтобы Антоша негодяем вырос? Его высечь надо.

— Вздор, вздор! — кричал отец.

— Высеку, непременно высеку! — закричала мать, схватила сына за плечо, и потащила его: — пойдем в кухню, Антоша, — кричала она, — пойдем, миленький, я тебя высеку.

— Не дам! — закричал отец, вырывая сына.

Мать не уступала, Антоша отчаянно кричал, родители толкались.

— Помогите мне, Ардальон Борисыч, — закричала Юлия Петровна, — подержите этого изверга, пока я разделаюсь с Антошей.

Передонов пошел на помощь. Но Гудаевский вырвал сына, сильно оттолкнул жену, подскочил к Передонову, и грозно закричал:

— Не лезьте! Две собаки грызутся, третья не приставай! Да я вас!

Красный, растрепанный, потный, он потрясал в воздухе кулаком.

Передонов попятился, бормоча невнятные слова. Юлия Петровна бегала вокруг мужа, стараясь ухватить Антошу; отец прятал его за себя, таская его за руку то вправо, то влево; глаза у Юлии Петровны сверкали, и она кричала:

— Разбойником вырастет! В тюрьме насидится! В каторгу попадет!

— Типун тебе на язык! — кричал Гудаевский. — Молчи, дура злая!

— А, тиран! — взвизгнула Юлия Петровна, подскочила к мужу, ударила его кулаком в спину, и порывисто бросилась из гостиной.

Гудаевский сжал кулаки, и подскочил к Передонову.

— Вы смутьянить пришли, — закричал он. — Шалит Антоша? Вы врете, ничего он не шалит, я бы и без вас это знал, а с вами я говорить не хочу. Вы по городу ходите, дураков обманываете, мальчишек стегаете, диплом получить хотите на стегальных дел мастера. А здесь не на такого напали. Милостивый государь, прошу вас удалиться!

Говоря это, он подскакивал к Передонову и оттеснял его в угол. Передонов испугался, и рад был бы убежать, да Гудаевский, в пылу раздражения, не заметил, что загородил выход. Антоша схватил отца сзади за фалды сюртука, и тянул его к себе. Отец сердито цыкнул на него, и лягнулся. Антоша проворно отскочил в сторону, но не выпустил отцова сюртука.

— Цыц! — крикнул Гудаевский, — Антоша, не забывайся!

— Папочка, — закричал Антоша, продолжая тянуть отца назад, — ты мешаешь Ардальону Борисычу пройти.

Гудаевский быстро отскочил назад, — Антоша едва успел увернуться.

— Извините, — сказал Гудаевский, и показал на дверь, — выход здесь, а задерживать не смею.

Передонов поспешно пошел из гостиной. Гудаевский сложил ему из своих пальцев длинный нос, потом поддал в воздухе коленом, словно выталкивал гостя. Антоша захихикал. Гудаевский сердито прикрикнул на него:

— Антоша, не забывайся! Смотри, завтра поеду в гимназию, и если это окажется правда, отдам тебя матери на исправление.

— Я не шалил, он врет, — жалобно и пискливо сказал Антоша.[34]

— Антоша, не забывайся! — крикнул отец. — Не врет надо сказать, — ошибается. Только маленькие врут, взрослые изволят ошибаться.

Меж тем Передонов выбрался в полутемную прихожую, отыскал кое-как пальто, и стал его надевать. От страха и волнения он не попадал в рукава. Никто не пришел ему помочь.

Вдруг откуда-то из боковой двери выбежала Юлия Петровна, шелестя развевающимися лентами, и горячо зашептала что-то, махая руками и прыгая на цыпочках. Передонов не сразу ее понял.

— Я так вам благодарна, так благодарна, — наконец расслышал он, — это так благородно с вашей стороны, так благородно, такое участие. Все люди такие равнодушные, а вы вошли в положение бедной матери. Так трудно воспитывать детей, так трудно, вы не можете себе представить. У меня двое, и то голова кругом идет. Мой муж — тиран, он ужасный, ужасный человек, не правда ли? вы сами видели.

— Да, — пробормотал Передонов, — ваш муж, как-то это он, так нельзя, я забочусь, а он…

— Ах, не говорите, — шептала Юлия Петровна,[35] — ужасный человек. Он меня в гроб вгонит, и рад будет, и будет развращать моих детей, моего миленького Антошу. Но я — мать, я не дам, я все-таки высеку.

— Не даст, — сказал Передонов, и мотнул головой по направлению к горницам.

— Когда он уйдет в клуб. Не возьмет же он Антошу с собой! Он уйдет, а я до тех пор молчать буду, как будто согласилась с ним, а как только он уйдет, я его и высеку, а вы мне поможете. Ведь вы мне поможете, не правда ли?

Передонов подумал, и сказал:

— Хорошо, только как же я узнаю?

— Я пришлю за вами, я пришлю, — радостно зашептала [Гудаевская] Юлия Петровна. — Вы ждите, — как только он уйдет в клуб, так я и пришлю за вами.

Вечером Передонову принесли записку от Гудаевской. Он прочел:

Передонов поспешно оделся, закутал горло шарфом, и отправился.

— Куда ты, Ардальон Борисыч, на ночь глядя, собрался? — спросила Варвара.

— По делу, — угрюмо отвечал Передонов, торопливо уходя.

Варвара подумала с тоскою, что опять ей не спать долго. Хоть бы поскорее заставить его повенчаться! Вот-то можно будет спать и ночью, и днем, — вот-то будет блаженство!

На улице сомнения овладели Передоновым. А что, если это ловушка? А вдруг окажется, что Гудаевский дома, и его схватят, и начнут бить? Не вернуться ли назад?

Нет, надо дойти до их дома, а там видно будет.

Ночь, тихая, прохладная и темная, обступила со всех сторон и заставляла замедлить шаги. Свежие веяния доносились с недалеких полей. В траве у заборов подымались легкие шорохи и шумы, и вокруг все казалось подозрительным и странным, — может быть, кто-нибудь крался сзади и следил. Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, — словно в них просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека, и враждебная ему.

Передонов тихо шел по улицам, и бормотал:

— Ничего не выследишь. Не на худое иду. Я, брат, о пользе службы забочусь. Так-то.

Наконец, он добрался до жилища Гудаевских. Огонь виден был только в одном окне на улицу, — остальные четыре были темны. Передонов поднялся на крыльцо тихохонько, постоял, прильнул ухом к двери, и послушал, — все было тихо. Он слегка дернул медную ручку звонка, — раздался далекий и слабый дребезжащий звук. Но как он ни был слаб, он испугал Передонова, как будто за этим звуком должны были проснуться и устремиться к этим дверям все враждебные силы. Передонов быстро сбежал с крыльца, и прижался к стене, притаясь за столбиком.