Прошли короткие мгновенья. Сердце у Передонова замирало и тяжко колотилось.

Послышались легкие шаги, стук отворенной двери, — Юлия Петровна[36] выглянула на улицу, сверкая в тесноте черными, страстными глазами.

— Кто тут? — громким голосом спросила она.

Передонов немного отделился от стены, и, заглядывая снизу в узкое отверстие двери, где было темно и тихо, спросил, тоже шепотом, — и голос его дрожал:

— Ушел Николай Михайлович?

— Ушел, ушел! — радостно зашептала и закивала Юлия Петровна.

Робко озираясь, Передонов вошел за нею в темные сени.

— Извините, — шептала Юлия Петровна, — я без огня, а то еще кто увидит, будут болтать.

Она шла впереди Передонова по лестнице, в коридоре, где висела маленькая лампа, бросая тусклый свет на верхние ступеньки. Юлия Петровна радостно и тихо смеялась, и ленты ее зыбко дрожали от ее смеха.

— Ушел, — радостно шепнула она, оглянулась и окинула Передонова страстно-горящими глазами. — Уж я боялась, что останется сегодня дома, так развоевался. Да не мог вытерпеть без винта. Я и прислугу отправила, одна Лизина нянька осталась, — а то еще нам помешают. Ведь нынче люди, знаете, какие.

От Юлии Петровны[37] веяло жаром, и вся она была жаркая, сухая, как лучина. Она иногда хватала Передонова за рукав, и от этих быстрых и сухих прикосновений словно быстрые сухие огоньки пробегали по всему его телу. Тихонько, на цыпочках, прошли они по коридору, мимо нескольких запертых дверей, и остановились у последней… [в детскую. За дверью раздавались тихие детские голоса, слышался серебристый Лизин смех. Гудаевская шепнула:

— Вы тут пока постойте, за дверью, чтоб он пока не знал.

Передонов зашел в глухой угол коридора, и прижался к стене. Гудаевская порывисто распахнула дверь, и вошла в детскую. Сквозь узкую щель у косяка Передонов увидел, что Антоша сидел у стола, спиною к двери, рядом с маленькой девочкой в белом платьице. Ее кудри касались его щеки, и казались темными, потому что Передонову видна была только затемненная их часть. Ее рука лежала на Антошином плече. Антоша вырезывал для нее что-то из бумаги, — Лиза смеялась от радости. Передонову было досадно, что здесь смеются: мальчишку пороть надо, а он сестру забавляет вместо того, чтобы каяться да плакать. Потом злорадное чувство охватило его: вот сейчас ты завопишь, подумал он об Антоше, и утешился.

Антоша и Лиза обернулись на стук отворившейся двери, — румяную щеку и коротенький Лизин нос из-под длинных и прямых волос увидел Передонов из своего убежища, увидел и простодушно-удивленное Антошино лицо.

Мать порывисто подошла к Антоше, нежно обняла его за плечики, и сказала быстро и решительно:

— Антоша, миленький, пойдем. А ты, Марьюшка, побудь с Лизой, — сказала она, обращаясь к няньке, которой не видно было Передонову.

Антоша встал неохотно, а Лиза запищала, жалуясь на то, что он еще не кончил.

— После, после он тебе вырежет, — сказала ей мать, и повела сына из комнаты, всё держа его за плечи.

Когда вышли в коридор, и Гудаевская закрыла дверь, Антоша увидел Передонова, испугался и рванулся назад. Но мать крепко ухватила его за руку, и быстро повлекла по коридору, приговаривая:

— Пойдем, пойдем, миленький, я тебе розочек дам. Твоего отца-тирана нет дома, я тебя накажу розочками, голубчик, это тебе полезно, миленький.

Антоша заплакал, и закричал:

— Да я же не шалил, да за что же меня наказывать(?!).

— Молчи, молчи, миленький, — сказала мать, шлепнула его ладонью по затылку, и впихнула в спальню.

Передонов шел за ними, и что-то бормотал, тихо и сердито.

В спальне приготовлены были розги. Передонову не понравилось, что они жиденькие и коротенькие. Дамские, — сердито подумал он.

Мать быстро села на стул, поставила перед собою Антошу, и принялась его расстегивать. Антоша, весь красный, с лицом, облитым слезами, закричал, вертясь в ее руках, и брыкаясь ногами:

— Мамочка, мамочка, прости, я ничего такого не буду делать!

— Помогите, Ардальон Борисыч, — громким шепотом сказала Юлия Петровна, — это такой разбойник, уж я знала, что мне одной с ним не справиться.

Передонов взял Антошу за ноги, а Юлия Петровна принялась стегать его. Она приговаривала:

— Не ленись, не ленись!

— Не лягайся, не лягайся! — повторял за нею Передонов.

— Ой, не буду! ой, не буду! — кричал Антоша.

Гудаевская работала так усердно, что скоро устала.

— Ну, будет, миленький, — сказала она, отпуская Антошу, — довольно, я больше не могу, я устала.

— Если вы устали, так я могу еще посечь, — сказал Передонов.

— Антоша, благодари, — сказала Гудаевская, — благодари, шаркни ножкой. Ардальон Борисыч еще тебя посечет розочками. Ляг ко мне на коленочки, миленький.

Она передала Передонову пучок розог, опять привлекла к себе Антошу, и уткнула его головой в колени. Передонов вдруг испугался: ему показалось, что Антоша вырвется, и укусит.

— Ну, на этот раз будет, — сказал он.

— Антоша, слышишь? — спросила Гудаевская, поднимая Антошу за уши, — Ардальон Борисыч тебя прощает. Благодари, шаркни ножкой, шаркни. Шаркни, и одевайся.

Антоша, рыдая, шаркнул ножкой, оделся, мать взяла его за руку, и вывела в коридор.

— Подождите, — шепнула она Передонову, — мне еще надо с вами поговорить.

Она увела Антошу в детскую, где уже няня уложила Лизу, и велела ему ложиться спать. Потом вернулась в спальню. Передонов угрюмо сидел на стуле среди комнаты. Гудаевская сказала:

— Я так вам благодарна, так благодарна, не могу сказать. Это муж должен был бы сделать, а вы заменили мужа. Он стоит того, чтобы я наставила ему рога; если он допускает, что другие исполняют его обязанности, то пусть другие имеют и его супружеские права.

Она порывисто бросилась на шею Передонова, и прошептала:

— Приласкайте меня, миленький!]

Передонов оставил ее в полночь, уже когда она ждала, что скоро вернется муж. Он шел по темным улицам, угрюмый и пасмурный. Ему казалось, что кто-то все стоял около дома, и теперь следит за ним. Он бормотал:

— Я по службе ходил. Я не виноват. Она сама захотела. Ты меня не подденешь, не на такого напал.

Варвара еще не спала, когда он вернулся. Карты лежали перед нею.

Передонову казалось, что кто-то мог забраться, когда он входил… Может быть, сама Варвара впустила врага… Передонов сказал:

— Я буду спать, а ты колдовать на картах станешь. Подавай сюда карты, а то околдуешь меня.

Он отнял карты, и спрятал себе под подушку. Варвара ухмылялась, и говорила:

— Петрушку валяешь. Я и колдовать-то не умею, очень мне надо.

Его досадовало и страшило, что она ухмыляется: значит, думал он, она и без карт может. Вот под кроватью кот жмется и сверкает злыми глазами, — на его шерсти можно колдовать, гладя кота впотьмах, чтобы сыпались искры. Вот под комодом мелькает опять серая недотыкомка, — не Варвара ли ее подсвистывает по ночам тихим свистом, похожим на храп?

Гадкий и страшный приснился Передонову сон: пришел Пыльников, стал на пороге, манил, и улыбался [нахально]. Словно кто-то повлек Передонова к нему, и Пыльников повел его по темным и грязным улицам, а кот бежал рядом и светил зелеными зрачками… [Потом они пришли в тесную каморку, и Пыльников засмеялся, обнял Передонова, и стал его целовать.]

[На другое утро Передонов не мог понять, что было во сне, и что наяву. Особенно страшило, что с ним бегал кот. Очевидно, надо сказать директору о проделках Пыльникова, и как можно скорее, а то донесут другие, — те, которые, может быть, и заманивали его. В первую же перемену он отправился в директоров кабинет.

Хрипач, убедясь в том, что Пыльников — подлинно мальчик, не успокоился на этом. Надо было решить вопрос, откуда же возникло странное подозрение. Два предположения представились ему: первое, что Передонов сходит с ума, и второе, что кто-то пустил глупую молву с какой-нибудь целью, — напр(имер), Грушина, со злости, что ей не разрешают держать гимназистов. Оба этих предположения надо было проверить. Поэтому Хрипач с любопытством посмотрел на входящего к нему Передонова.