Передонов не давал Хрипачу возможности успокоиться насчет его поведения: странности в его поступках продолжались. Директор посоветовался с гимназическим врачом, не сошел ли Передонов с ума, — но врач со смехом объявил, что Передонову сходить не с чего, а просто дурит по глупости. Поступали и жалобы. Начала Адаменко: она прислала директору тетрадь ее брата, с единицей за хорошо исполненную работу.[41]

Директор пригласил к себе Передонова, показал ему две тетради, и сказал:

— Вот две тетради по вашему предмету, обе учеников одного класса, — Адаменка и моего сына. Мне пришлось их сравнить, и я принужден сделать вывод о вашем не вполне внимательном отношении к делу. Последняя работа Адаменка, исполненная весьма удовлетворительно, оценена единицей,[42] тогда как работа моего сына, написанная гораздо хуже, заслужила четверку. Очевидно, что вы ошиблись, балл одного поставили другому, и наоборот. Но прошу вас избегать подобных ошибок. Передонов пробормотал что-то невнятное.

В классах он со злости усиленно принялся дразнить маленьких, наказанных на днях по его жалобам. Особенно напал он на Крамаренко. Тот молчал, бледнел под своим темным загаром, и глаза его сверкали.

Выйдя из гимназии, Крамаренко не торопился домой. Он постоял у ворот, поглядывая на подъезд. Когда из дверей вышел Передонов, Крамаренко пошел за ним в некотором отдалении, пережидая редких прохожих.

Передонов шел медленно; хмурая погода наводила на него тоску. Его лицо в последние дни принимало все более тупое выражение. Взгляд или был остановлен на чем-то далеком, или странно блуждал. Казалось, что он постоянно всматривается за предметы. От этого предметы в его глазах раздваивались, млели, мережели.

Кого же он высматривал? Доносчиков. Они прятались за все предметы, шушукались, смеялись. Враги наслали на Передонова целую армию доносчиков. Иногда Передонов старался быстро накрыть их. Но они всегда успевали вовремя убежать, — словно сквозь землю провалятся…

Передонов услышал за собою быстрые и смелые шаги по мосткам, испуганно оглянулся, — Крамаренко поравнялся с ним, и смотрел на него решительно и злобно.

Этот взгляд пугал Передонова.

А вдруг укусит? — подумал он.

Он пошел поскорее, — Крамаренко не отставал; пошел потише, — и Крамаренко замедлил шаги. Передонов остановился, и сердито сказал:

— Чего толкаешься, черныш драный!

Крамаренко тоже остановился, все продолжая смотреть на Передонова. Теперь они стали один против другого. Крамаренко, весь дрожа, тихо, шипящим голосом, сказал:

— Подлец.

Усмехнулся, повернулся, и пошел. Сделав шага три, он приостановился, оглянулся, и повторил погромче:

— Этакий подлец! Гадина!

Плюнул, и пошел. Передонов угрюмо посмотрел за ним, и тоже отправился домой. Смутные, боязливые мысли медленно чередовались в его голове.

Вершина окликнула его. Она стояла у калитки за решеткой, укутанная в большой черный платок, и курила. Передонов не сразу признал Вершину. В ее фигуре пригрезилось ему что-то зловещее, ворожащее, — черная колдунья стояла, распускала чарующий дым, ворожила. Он плюнул, и зачурался. Вершина засмеялась, и спросила:

— Что это вы, Ардальон Борисыч?

Передонов тупо посмотрел на нее, и наконец сказал:

— А, это вы. А я вас не узнал.

— Значит, я скоро буду богатой, — сказала Вершина.

Передонову это не понравилось: разбогатеть-то ему самому хотелось бы.

— Ну да, — сердито сказал он, — чего вам богатеть. Будет с вас и того, что есть.

— А вот я двести тысяч выиграю, — криво улыбаясь, сказала Вершина.

— Нет, это я выиграю двести тысяч, — спорил Передонов.

Вершина заметила, что он сердится. Она сказала, открывая калитку и заманивая Передонова:

— Что ж мы тут стоим. Зайдите, пожалуйста, у нас Мурин.

Имя Мурина Передонову напомнило приятное для него — выпивку, закуску. Он вошел.

В темноватой из-за деревьев гостиной сидели Марта с красным галстуком на шее и с повеселевшими глазами, — Мурин, больше обыкновенного растрепанный и чем-то словно обрадованный, — и возрастный гимназист Виткевич: он ухаживал за Вершиной, и думал, что она в него влюблена.

Мурин поднялся навстречу входившему Передонову с преувеличенно-радостными восклицаниями, лицо его сделалось еще слаще, глазки замаслились, — и все это не шло к его взлохмаченным волосам, в которых виднелись даже кое-где былинки сена.

— Дела обтяпываю, — громко и сипло заговорил он, — у меня везде дела, а вот кстати милые хозяйки и чайком побаловали.

— Ну да, дела, — сердито отвечал Передонов, — какие у вас дела! Вы не служите, а так деньги наживаете. Это вот у меня дела.

Вершина живо улыбалась, и усаживала Передонова к столу. На круглом преддиванном столе тесно стояли стаканы и чашки с чаем, ром, варенье, корзинка со сладкими булками. От стакана Мурина сильно пахло ромом, а Виткевич положил себе на стеклянное блюдечко много варенья.

Марта с видимым удовольствием ела маленькими кусочками сладкую булку. Вершина угощала и Передонова, — он отказался от чая.

Еще отравят, — подумал он. — Отравить-то всего легче, — сам выпьешь, и не заметишь, а домой придешь, — и ноги протянешь.

И ему было досадно, зачем для Мурина поставили варенье, а когда он пришел, то для него не хотят принести новой банки с вареньем получше.

А Вершина, точно, ухаживала за Муриным. Видя, что на Передонова мало надежды, она подыскивала Марте и других женихов. Теперь она приманивала Мурина. Полуодичавший в гоньбе за трудно дававшимися барышами помещик охотно шел на приманку: Марта ему нравилась.

Марта была рада, — ведь это была ее постоянная мечта, что вот найдется жених, и она выйдет замуж, и у нее будет хорошее хозяйство, и дом — полная чаша. И она смотрела на Мурина влюбленными глазами. Сороколетний громадный мужчина с грубым голосом и с простоватым выражением в лице и в каждом движении казался ей образцом мужской силы, молодечества, красоты и доброты.

Передонов заметил влюбленные взгляды, которыми обменивались Мурин и Марта, — заметил потому, что ожидал от Марты преклонения перед ним самим. Он сердито сказал Мурину:

— Точно жених сидишь, вся физиономия сияет.

— Это я от радости, — возбужденным и веселым голосом сказал Мурин, — что вот дело мое хорошо обделал.

Он подмигнул хозяйкам. Они обе радостно улыбнулись, а Передонов сердито спросил, презрительно щуря глаза:

— Невесту, что ли нашел?

Мурин говорил, как будто и не слышал этого вопроса:

— Вот Наталья Афанасьевна, дай ей Бог всего хорошего, моего Ванюшку согласилась у себя поместить. Он тут будет жить, как у Христа за пазухой, и мое сердце будет спокойно, что не избалуется.

— Будут шалить вместе с Владей, — угрюмо сказал Передонов, — еще дом сожгут.

— Не посмеет! — решительно крикнул Мурин. — Вы, матушка Наталья Афанасьевна, за это не беспокойтесь: он у вас по струнке будет ходить.

Вершина, чтобы прекратить этот разговор, сказала, криво улыбаясь:

— Что-то мне кисленького захотелось.

— Не хотите ли брусники с яблоками, я принесу, — сказала Марта, вставая с места.

— Пожалуй, принесите.

Марта быстро выбежала из комнаты. Вершина даже не посмотрела за нею, — она привыкла принимать спокойно Мартины угождения, как нечто должное. Она сидела спокойно и глубоко в кресле, пускала синие длинные клубы, и сравнивала мужчин, которые разговаривали, Передонов — сердито и вяло, Мурин — весело и оживленно.

Мурин нравился ей гораздо больше. У него добродушное лицо, а Передонов и улыбаться не умеет. Всем нравился ей Мурин, — большой, толстый, привлекательный, говорит приятным низким голосом, и к ней очень почтителен. Вершина даже подумывала порой, не повернуть ли дело так, чтобы Мурин посватался к ней, а не к Марте. Но она всегда кончала свои размышления тем, что великодушно уступала его Марте.