Закончив письмо, она сказала себе: «Если слезы и мольбы могут помочь слабому бороться с сильным, то пусть они помогут мне теперь!»

И она оделась так, как никогда не одевалась. С тех нор как Люсетта стала взрослой и до этого дня, она всегда старалась подчеркнуть свои природные прелести и не была новичком в этом искусстве. Но на сей раз она этим пренебрегла и даже попыталась обезобразить себя. Она не спала всю ночь, и ее хорошенькое, хоть и немного увядшее личико казалось преждевременно постаревшим от глубокого горя. Из всех своих нарядов она выбрала — отчасти под влиянием душевной усталости, отчасти умышленно — свое самое недорогое, простенькое, давно заброшенное платье.

Не желая, чтобы ее узнали, она закрыла лицо вуалью и быстро вышла из дому. Солнце покоилось на холме, словно капля крови на веке, когда Люсетта, свернув на дорогу, ведущую к амфитеатру, торопливо вошла в него. Внутри царил сумрак и не было ни души.

Но робкие надежды, с которыми она ждала Хенчарда, не были обмануты. Хенчард показался наверху, потом стал спускаться; Люсетта ждала его приближения, едва дыша. Но, сойдя на арену, он повел себя как-то странно: остановился в нескольких шагах от Люсетты и стоял, не двигаясь, — она не понимала, почему.

Да и никто бы не понял. Дело в том, что, назначив свидание в этом месте и в этот час, Люсетта, сама того не ведая, подкрепила свою просьбу таким доводом, который сильнее всяких слов убедил этого человека, склонного поддаваться настроениям, унынию и суеверию. Ее одинокая фигура в центре огромного амфитеатра, необычная для нее простота наряда, выражение надежды и мольбы на ее лице — все это настолько оживило в его душе память о другой, обиженной им женщине, которая вот так же стояла здесь в давно минувшие дни, а теперь обрела вечный покой, что он дрогнул и устыдился того, что хотел покарать существо столь слабого пола. Когда он подошел к ней, ее игра была уже наполовину выиграна, прежде чем она успела вымолвить хоть слово.

Он шел сюда, настроившись на цинично-небрежный лад, но теперь его мрачная усмешка исчезла, и он сказал ласково и мягко:

— Добрый вечер. Я пришел охотно, раз я вам нужен.

— Ах, благодарю вас, — промолвила она робко.

— Мне очень жаль, что у вас такой нездоровый вид, — проговорил он, запинаясь и не пытаясь скрыть своего сострадания.

Она покачала головой.

— Разве можете вы меня жалеть, — сказала она, — если вы сами сознательно довели меня до этого?

— Как! — оторопел Хенчард. — Неужели это я виноват в том, что вы чувствуете себя так плохо?

— Да, вы всему виной, — ответила Люсетта. — У меня нет других горестей. Если бы не ваши угрозы, счастье мое было бы прочным. О Майкл! Не губите меня окончательно! Неужели вам все еще мало? Когда я приехала сюда, я была молодой женщиной; теперь я быстро превращаюсь в старуху. Ни мой муж, ни другие мужчины не будут больше интересоваться мною.

Хенчард был обезоружен. Он давно уже испытывал чувство презрительной жалости ко всем женщинам вообще, и теперь оно усилилось при виде этой второй умоляющей женщины, казавшейся двойником первой. Кроме того, бедная Люсетта была все так же беспечна и недальновидна, как и в те времена, когда ее недостатки послужили причиной всех ее треволнений: она назначила ему свидание в очень компрометирующей обстановке, не понимая, как это рискованно. Охотиться за такой мелкой дичью не стоило; Хенчарду стало стыдно, и, потеряв всякое желание унизить Люсетту, он перестал завидовать удаче Фарфрэ. Фарфрэ женился на деньгах, и только. Хенчарду уже не терпелось умыть руки и прекратить игру.

— Ну, чего же вы хотите от меня? — спросил он мягко. — Я исполню все очень охотно. Если я читал вслух письма, так это просто шутки ради, а сказать я ничего не сказал.

— Отдайте мне все мои письма и другие бумаги, в которых есть хоть намек на замужество или что-нибудь компрометирующее меня.

— Хорошо. Вы получите все до последнего клочка… Но скажу вам прямо, Люсетта, рано или поздно он неизбежно что-нибудь узнает.

— Ах! — воскликнула она страстно. — Если и узнает, то к тому времени я уже сумею доказать ему, какая я верная и хорошая жена, и тогда он, быть может, простит мне все!

Хенчард молча смотрел на нее: даже теперь он почти завидовал Фарфрэ, завоевавшему такую любовь.

— Хм… будем надеяться, — проговорил он. — Во всяком случае вы обязательно получите все письма. И тайна ваша будет сохранена. Клянусь!

— Как вы добры!.. Когда же я получу письма?

Подумав, он сказал, что пришлет их завтра утром.

— Не сомневайтесь во мне, — добавил он в заключение. — Я умею держать слово.

Вернувшись со свидания, Люсетта увидела, что у ее подъезда под фонарем стоит человек. Когда она остановилась перед тем как войти, человек подошел и заговорил с нею. Это был Джапп.

Он просит прощения за то, что осмелился обратиться к ней. Дело в том, что он слышал, как один сосед, торговец зерном, просил мистера Фарфрэ рекомендовать ему компаньона; если так, он предлагает себя на эту роль. Он может представить солидные гарантии, о чем пишет в своем письме к мистеру Фарфрэ, но будет очень благодарен Люсетте, если она замолвит за него словечко мужу.

— Я об этом ничего не знаю, — холодно отозвалась Люсетта.

— Но вы лучше других, сударыня, можете подтвердить, что я заслуживаю доверия, — сказал Джапп. — Несколько лет назад я был на Джерси и знал вас, правда, только в лицо.

— Возможно, — промолвила она. — Но я вас не знала.

— Я уверен, сударыня, что, если вы за меня попросите, я получу то, к чему так стремлюсь, — настаивал Джапп.

Она решительно отказалась вмешиваться в это дело и, резко оборвав разговор, ушла: ей хотелось попасть домой, прежде чем муж хватится ее. Джапп остался стоять на тротуаре.

Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверью, потом отправился к себе. Дома он сел у нетопленного камина и устремил глаза на чугунный таган и дрова, сложенные к завтрашнему утру, чтобы вскипятить воду в чайнике. Наверху кто-то двигался, и это привлекло его внимание; вскоре со второго этажа спустился Хенчард, который, видимо, что-то искал в сундуках у себя в спальне.

— Хочу попросить вас, Джапп, — начал Хенчард, — оказать мне одну услугу сейчас же… то есть сегодня вечером, если можно. Отнесите это к миссис Фарфрэ и попросите передать ей. Я бы сам отнес, да не хочу, чтобы меня там видели.

Он подал Джаппу запечатанный пакет в оберточной бумаге. Хенчард сдержал слово. Вернувшись домой, он, не медля ни минуты, перерыл свои немногочисленные вещи, и в пакете теперь лежало все, что ему когда-либо писала Люсетта, — до последнего клочка бумаги. Джапп равнодушно согласился отнести пакет.

— Ну, как у вас нынче дела? — спросил его Хенчард. — Есть надежда устроиться?

— К сожалению, нет, — ответил Джапп, но ни словом не обмолвился Хенчарду о своем письме к Фарфрэ.

— В Кестербридже ничего не выйдет, — категорическим тоном проговорил Хенчард. — Надо вам попытать счастья где-нибудь подальше.

Он пожелал Джаппу спокойной ночи и вернулся на свою половину.

Джапп сидел, не меняя позы, пока внимание его не привлекла тень свечного нагара на стене; он перевел глаза на свечу и увидел, что на конце фитиля образовалась головка, похожая на горящий кочан цветной капусты. Потом взгляд его остановился на пакете Хенчарда. Он знал, что Хенчард, кажется, когда-то ухаживал за теперешней миссис Фарфрэ, и его смутные представления об этом привели его к следующему выводу: у Хенчарда хранился пакет, принадлежащий миссис Фарфрэ, и у него есть причины не возвращать пакета лично. Что в нем может быть, в этом пакете? Джапп все думал и думал об этом и наконец, обиженный высокомерным, по его мнению, обращением Люсетты и желая узнать, нет ли какого уязвимого места в ее отношениях с Хенчардом, взял пакет и принялся его рассматривать. Хенчард был очень неискусен в обращении с пером и прочими письменными принадлежностями; он скрепил пакет сургучом, но не наложил на сургуч печати, так как ему и в голову не пришло, что от одного сургуча без печати пользы мало. Джапп был не так наивен: он приподнял перочинным ножом сургучную нашлепку, заглянул в щелку и увидел, что под оберточной бумагой лежат письма; убедившись в этом, он снова соединил края обертки, размягчив сургуч на пламени свечи, и пошел вручать пакет Люсетте.