Однако Фарфрэ уже не доверял ему. Он знал, что его жена беременна, но несколько часов назад он оставил ее совершенно здоровой, и ему легче было поверить в преступные замыслы Хенчарда, чем его словам. В свое время он слышал из уст Хенчарда жестокие насмешки; может быть, он насмехается и теперь. Фарфрэ погнал лошадь и вскоре поднялся на плато, лежавшее между Мелстоком и местом его встречи с Хенчардом, уверенный, что, если Хенчард так упорно гонится за ним, значит, он и вправду замыслил недоброе.

Двуколка и седок уменьшались на глазах у Хенчарда, отчетливо выделяясь на фоне неба; его старания предостеречь Фарфрэ оказались тщетными. На этот раз в небесах не радовались раскаянию грешника. Хенчард проклинал себя, как проклинал бы не слишком щепетильный Иов, как проклинает себя страстный человек, когда теряет самоуважение — свою последнюю душевную опору в гнетущей бедности. К этому он пришел, пройдя через полосу такого душевного мрака, с каким не мог сравниться мрак ближнего леса. Вскоре он зашагал обратно по той же дороге, по какой прибежал сюда.

Он боялся, как бы Фарфрэ, увидев его на обратном пути, не задержался еще дольше.

Придя в Кестербридж, Хенчард снова направился к дому Фарфрэ разузнать, что там происходит. Как только открылась дверь, люди с встревоженными лицами появились в холле, на лестнице и на площадке, и все они, обманутые в своих ожиданиях, горестно говорили: «Ах, это не он!» Посланный за Фарфрэ человек давно вернулся, поняв, что поехал не туда, куда нужно, и все надеялись только на Хенчарда.

— Но разве вы не встретили его? — спросил доктор.

— Встретил… да толку от этого мало! — ответил Хенчард, рухнув на стул у входа. — Он приедет домой не раньше, чем часа через два.

— Хм, — проговорил доктор и снова поднялся наверх.

— Как она? — спросил Хенчард у Элизабет, стоявшей среди других.

— В большой опасности, отец. Она так жаждет увидеться с мужем, что все время мечется в ужасном волнении. Бедная женщина… Боюсь, что они убили ее!

Хенчард несколько секунд смотрел на девушку, движимую глубоким состраданием, точно вдруг увидел ее в новом свете, потом, не говоря ни слова, вышел и отправился в свой уединенный домик. Вот к чему приводит соперничество мужчин, думал он. Смерть заберет себе устрицу, а Фарфрэ и ему достанется только раковина. Но Элизабет-Джейн… В окутавшем его мраке она казалась ему светлой точкой. Ему понравилось ее лицо, когда она отвечала ему с лестницы. Это было любящее лицо, а он теперь всем сердцем желал, чтобы его любило доброе и чистое существо. Она была ему не родная, однако он впервые стал смутно мечтать о том, чтобы полюбить ее, как родную… если только она сама не перестала любить его.

Джапп собирался лечь спать, когда Хенчард вернулся домой. Увидев входящего Хенчарда, Джапп сказал:

— Неладно это вышло с болезнью миссис Фарфрэ.

— Да, — коротко отрезал Хенчард, не подозревавший о соучастии Джаппа в ночной арлекинаде; подняв глаза, он заметил только, что лицо Джаппа искажено тревогой.

— Кто-то заходил к вам, — продолжал Джапп, когда Хенчард уже поднимался наверх, решив запереться у себя в комнате. — Должно быть, путешественник, капитан дальнего плавания или кто-то в этом роде.

— Вот как! Кто бы это мог быть?

— Вероятно, богатый человек… седой, с довольно широким лицом; он не назвал себя и не просил ничего передать.

— Ну и бог с ним, — отозвался Хенчард и запер дверь.

Как и полагал Хенчард, поездка в Мелсток задержала возвращение Фарфрэ почти на два часа. Не считая других веских причин, его присутствие было необходимо и потому, что он один был вправе вызвать из Бадмута второго врача, и когда Фарфрэ, наконец, вернулся, он чуть не сошел с ума, узнав, что превратно понял намерения Хенчарда.

Несмотря на позднее время, в Бадмут послали человека; ночь прошла, и перед рассветом приехал второй врач. Люсетта стала гораздо спокойнее после приезда Доналда; он почти не отходил от ее постели, и когда, сразу после его приезда, она невнятным шепотом попыталась открыть ему тайну, которая ее так тяготила, он остановил ее лепет, потому что говорить ей было вредно, и уверил ее, что она успеет рассказать ему все потом.

Он еще ничего не знал о процессии с чучелами. Вскоре по городу распространился слух об опасной болезни миссис Фарфрэ, и зачинщики издевательства, с тревогой догадываясь, чем это было вызвано, хранили полное молчание насчет своей разнузданной забавы, а окружающие Люсетты не решались усугубить отчаяние ее мужа, рассказав ему обо всем.

Что именно и как много поведала наконец Доналду его жена о своих прежних сложных отношениях с Хенчардом, когда супруги остались с глазу на глаз в уединении этой печальной ночи, сказать нельзя. Она открыла ему правду о своей близости с Хенчардом — это было ясно из слов самого Фарфрэ. Но говорила ли она о своем поведении в дальнейшем, о том, как она переехала в Кестербридж с целью выйти замуж за Хенчарда, о том, как отказала ему под предлогом, что имеет основания его бояться (хотя на самом деле главной причиной отказа послужило ее непостоянство — любовь с первого взгляда к другому мужчине), о том, как она пыталась примирить свою совесть с выходом замуж за второго возлюбленного, хотя была до некоторой степени связана с первым, — все это осталось тайной одного Фарфрэ.

В эту ночь, кроме ночного сторожа, который каждый час оповещал Кестербридж о времени и погоде, по Зерновой улице столь же часто проходил другой человек. То был Хенчард, который, попытавшись заснуть, сразу понял, что это ему не удастся, и принялся бродить туда-сюда, время от времени заходя к Фарфрэ справиться о здоровье больной. Он заходил не только ради Люсетты, но и ради Фарфрэ, а главным образом, ради Элизабет-Джейн. Все, что его привязывало к жизни, отпало одно за другим, и теперь все его интересы сосредоточились на падчерице, чье присутствие еще недавно было ему ненавистно. Всякий раз, как он приходил справляться о здоровье Люсетты, видеть Элизабет было для него утешением.

В последний раз он пришел около четырех часов, когда свет был уже стальной, предутренний. Над болотом Дарновера утренняя звезда таяла в сиянии зарождающегося дня, на улицу слетались воробьи, куры начали кудахтать в птичниках. Не дойдя нескольких ярдов до дома, Фарфрэ увидел, как дверь тихонько отворилась и служанка, подняв руку, сняла с дверного молотка тряпку, которой он был обмотан, чтобы приглушать стук. Хенчард перешел на другую сторону, вспугнув с соломы на мостовой лишь двух-трех воробьев — в этот ранний час они почти не опасались людей.

— Зачем это вы? — спросил Хенчард служанку.

Она обернулась, немного удивленная его появлением, и помедлила с ответом. Узнав Хенчарда, она сказала:

— Теперь можно стучать как угодно. Она уже больше ничего не услышит.

Хенчард вернулся домой. Утро уже наступило; он зажег огонь в камине и с каким-то отсутствующим выражением лица сел подле него. Вскоре послышались приближающиеся к дому легкие шаги; кто-то вошел в коридор и тихонько постучал в дверь. Лицо у Хенчарда посветлело, когда он догадался, что это Элизабет. Она вошла в комнату бледная и печальная.

— Вы слышали? — спросила она. — Миссис Фарфрэ!.. Она… умерла. Да, да… около часа назад!

— Я знаю, — отозвался Хенчард. — Я только что оттуда. Какая ты добрая, Элизабет, что пришла мне сказать. Ты, наверное, совсем выбилась из сил после бессонной ночи. Побудь у меня здесь сегодня. Пойди полежи в той комнате: когда завтрак будет готов, я тебя позову.

Девушка согласилась, чтобы сделать ему удовольствие, да ей и самой это было приятно — ведь она была так одинока, что его неожиданная ласковость вызвала в ней удивление и благодарность; и она легла в соседней комнате, на ложе, сооруженное Хенчардом из скамьи. Она слышала, как он ходит, приготовляя завтрак, но думала главным образом о Люсетте, которая умерла, когда жизнь ее была так полна, так согрета радостной надеждой на материнство, и эта смерть казалась девушке страшной неожиданностью. Вскоре она уснула.