— Бургомистр, я думаю, вы переходите границы! Я не привык выслушивать, как угрожают

моей хозяйке, охранять ее моя основная задача. Извольте выйти отсюда, да побыстрее. Но прежде будьте так добры, немедленно выдать нам свой пропуск, который позволил бы нам покинуть этот спокойный и такой гостеприимный город.

— А если я не подчинюсь?

— Тогда я с превеликим удовольствием проткну вам грудь

Зан де Валь пожал плечами.

— Вы тем самым подпишете себе смертный приговор, что, хотите быть повешенным?

— Как вы повесили эту бедную флорентийку? Ее ведь казнили по вашему приказу, не так ли?

— Готье! — упрекнула его Катрин. — Я думаю, вы тоже переходите границы.

— Вы так считаете? Посмотрите на этого добрейшего бургомистра. Он даже и не пытается ничего отрицать. Он решительно настроен на то, чтобы у вас появился ребенок!

— Чтобы он родился здесь! — прервал его Ван де Валь. — Так что вы решили? Убить меня или…

Катрин живо положила свою руку на руку юноши, вынуждая его опустить оружие, уже слегка проткнувшее ткань одежды.

— Оставьте, друг мой, вам же сказали, что вы погибнете сами и нас не спасете. Вы думаете, эти сеньоры пришли одни?

— И вправду, — произнес эшевен Метне, хранивший молчание на протяжении всей этой бурной сцены. — Перед гостиницей остановился целый отряд, готовый в любую минуту оказать нам поддержку.

— Против женщины и двух юношей? — презрительно произнесла Катрин. — Мои поздравления, сеньоры. Это та же отчаянная храбрость, что и проявленная вами у стен Кале! Ну что же, я ваша пленница! Могу узнать, где вы собиpaeтесь меня поместить? В этой гостинице? Мне бы не хотелось она уже не та, что во времена, когда мой дядя был одним из ее постоянных посетителей. Теперь это притон! — добавила она, обращая к съежившемуся Корнелису свою презрительную улыбку. — Я думаю, в тюрьме, в Стин…

— Ни то, ни другое! — прервал ее бургомистр. — Не стоит гневить герцога. Вам будут оказаны все почести, если мы не будем вынуждены прибегнуть к крайним мерам.

— В этом случае вы уважительно отрубите мне голову? Итак, куда мне идти?

— К себе домой! Вам по-прежнему принадлежит дворец, за которым по приказу монсеньера тщательно ухаживают, что, бесспорно, является подтверждением его «полного безразличия». Вы устроитесь там со всеми удобствами, но под строгой охраной. Я сам провожу вас туда, и, поскольку вы уже готовы, нам нет больше причин задерживаться. Что касается вас, молодой человек, — добавил он, повернувшись к Готье, — я хочу забыть ваш недавний выпад, вы же исполняли свой долг, но хочу убедиться…

— О! Нет, — запротестовала Катрин. — Вы не отнимете у меня моих слуг? Я согласна стать вашей пленницей, рисковать своей жизнью, терпеливо перенести все невзгоды, но я хочу, чтобы со мной остались преданные мне люди. У меня осталось два друга: мой конюх и мой паж, оставьте мне их!

Ван де Валь поклонился.

— Хорошо! Но позвольте мне, однако, поправить вас, госпожа Катрин. У вас здесь больше друзей, чем вы можете себе представить, и ими станет весь город, если возродятся прибыльная торговля, спокойствие и наши привилегии.

Он, казалось, верил в то, что говорил. Раздраженно пожав плечами, Катрин взяла с сундука плащ и набросила его на плечи. Она была на удивление спокойна, увидев в происшедшем знак судьбы, волю Бога, оскорбленного ее вымышленным паломничеством. Она слишком хорошо знала Филиппа, чтобы питать иллюзии по поводу своей судьбы: герцог никогда не смешивал политику и чувства. Никогда, как бы сильно он ни любил ее, он не опустит знамена перед взбунтовавшимися горожанами, чтобы сохранить ей жизнь. Он утопит Брюгге в море крови, но рано или поздно подчинит город. Он будет горько оплакивать кончину женщины, которую любил больше всего на свете, но не пошевелит и пальцем, чтобы спасти ее, тем более при таких условиях.

Уверенная в том, что дорога к ее бывшему дому — это начало пути к эшафоту, Катрин последовала за бургомистром. На улице их действительно ожидал большой отряд вооруженных людей в сверкающих шлемах. Катрин увидела, что улица Лен была переполнена народом. Толпа стояла безмолвно и неподвижно, что было плохим предзнаменованием.

Перед тем как переступить порог, она задержала бургомистра.

— Еще одно слово! Скорее всего, я здесь умру, но это не так важно. Я хочу, чтобы после моей смерти моим слугам не причинили никакого вреда и беспрепятственно отпустили домой. Можете ли вы мне это обещать?

Холодные глаза бургомистра на миг остановились на прекрасном лице женщины. Такое спокойствие и мужество тронуло его.

— Я даю вам слово, клянусь честью! но… я смею надеяться, что и вы тоже вскоре вернетесь домой к вашей обычной жизни, госпожа Катрин, и мы отметим это событие большим праздником.

Катрин пожала плечами.

— Вы верите в чудеса, мессир? Я верю в них все меньше и меньше!

Пришла весна и принесла с собой грязь и распутицу. Холода прекратились, но из гонимых с моря облаков на землю устремились дождевые потоки, переполнившие реки и каналы. В пасхальное воскресенье, которое пришлось на 31 марта, лил такой дождь, что вода затопила не только погреба, но и первые этажи домов. Жителям Брюгге в этот день было не до праздника, они спасали от наводнения свое имущество, решив, что чем-то прогневили Бога.

Для Катрин этот день ничем не отличался от череды тоскливых, безрадостных дней, и только мысль о том, что стража, охраняющая ее денно и нощно, очутилась в воде, развлекла ее. Беранже, захлебываясь, рассказывал ей об этом, чем вызвал у хозяйки лишь слабую улыбку. Когда бургомистр Ван де Валь привез ее в этот дом, она поневоле испытала радость, схожую с той, какую испытывает путешественник, встретив знакомые заветные места.

Небольшой дворец с высокими копьеобразными витражами на окнах, изящная лепка красиво отражались в глади канала. Дворец был действительно с любовью ухожен. Внутреннее убранство не изменилось. Она увидела в гостиной прежний камин цвета сливок, украшенный итальянским фаянсом, безделушками из олова и золота, дорогим венецианским стеклом. Рядом стояло на небольшом возвышении кресло, над которым висела шпалера из замши, что указывало на место хозяйки.

Она снова побывала в серебристо-розовой комнате, тщательно воссозданной ее величественным любовником и в других дворцах. Катрин увидела в маленьком садике ивы, опустившие свои длинные ветви над зеленой водой. Но она не встретила никого из своих старых слуг; не было Сары, которая так хорошо управлялась с целым домом. Без нее дворец, казалось, лишился души.

Для Катрин он стал изящной скорлупой, где монотонно текла ее жизнь, нарушаемая звоном колокола дозорной каланчи, который сообщал утром и вечером о начале и конце работ в городе. Ей, конечно, прислали других, с неприветливыми лицами, слуг, которые следили за каждым шагом хозяйки. Эти слуги и стража, расположившаяся в нижнем зале, прекрасно понимали друг друга. Охранники постоянно менялись, как будто бы каждый в городе хотел убедиться, что его интересы были хорошо защищены. Перед дверью дома Катрин красовались знамена то носочников, то ювелиров, то мельников, то шляпников, то виноделов, то маляров, то цирюльников и многих других.

Это вечно меняющаяся охрана стала единственным развлечением Готье и Беранже. Им запрещалось выходить из дома, который с течением времени терял свое прежнее очарование и превращался в тюрьму. Красивая резная дверь была для них закрыта. Можно было лишь открывать окна, но на улице было так холодно, что их приходилось тотчас же закрывать. Юноши скучали. Катрин и Готье, чтобы убить время, решили продолжить обучение Беранже, заброшенное со времени отъезда из Монсальви. К счастью, в книгах, бумаге, перьях отказа не было, и благодаря этому время тянулось не так томительно.

Заложнице, было, разумеется, отказано в праве принимать визиты. Несмотря на предпринятые усилия и бурную сцену, устроенную эшевенам, Яну Ван Эйку не позволили повидать свою подругу. Ему даже намекнули, что лучше было бы пореже отлучаться из дому. Его жену это явно обрадовало, что лишь удвоило гнев художника. Из мести он написал безобразный портрет Маргариты.