— Где они сейчас?

— Разумеется, в монастыре августинцев. Главная Дама коротко рассказала о том, что ей было известно о той ужасной ночи.

— Мы могли бы разместить вас в лечебнице, но отец Киприан подсказал мне, что может быть опасно как для вас, так и для всей общины, если одна из больных вас узнает. У нас как раз пустовали два домика: в одном из них мы вас и разместили на время выздоровления. Я надеюсь, что вам здесь будет хорошо, а потом…

Катрин задрожала.

— Потом? У меня не останется причин обременять вас с той минуты, когда я встану на ноги. Я хочу вернуться домой,

В вашем состоянии это совершенно невозможно. К счастью наш монастырь находится в стороне от городского шума. Толпа благодарна нам за то, что мы делаем добро, потому мы не опасаемся ее безрассудства.

Убийство бургомистра Варсенара, его брата и двух других эшевенов, безумства роковой ночи посеяли панику.

Восльзовавшись неразберихой, другие эшевены и бургомистры вместе с семьями бежали из города, ища защиты у герцога Филиппа. Остались лишь Луи Ван де Валь и его сын. чтобы поддерживать хоть какой-то порядок. Это было не легко. Потеряв рассудок от перспективы остаться без работы и разориться, цеховые объединения и особенно текстильная самая мощная, больше всех пострадавшая от прекращения поставок английской шерсти, приготовились к крайним мерам, не замечая все растущего беспокойства среди итальянских, испанских, шотландских и скандинавских купцов, имеющих свои лавки в городе.

Чтобы прекратить массовое бегство, пришлось закрыть городские ворота и поставить усиленную охрану: из города было невозможно выехать без пропуска, подписанного бургомистром и двумя представителями цехов.

Ван де Валь принял письменное прошение от иноземных купцов и позволил делегации из богатейших граждан Брюгге отправиться в Аррас к герцогу Филиппу с целью заключения мира.

— И что он ответил? — спросила Катрин.

— Еще неизвестно. С той ночи, как вы приехали, прошло уже пять дней. Конечно, надежда есть. Говорят, что монсеньер уже простил гентцам зверства, совершенные 15 апреля, но Генту не нужно было требовать полномочий в Леклюзе. Никто не знает, каков будет ответ монсеньера герцога при таких обстоятельствах. Теперь вы понимаете, что выехать из города невозможно и для вас лучше всего оставаться здесь. Ваш побег наделал много шума. Весь город перерыли, чтобы найти вас, не заглянули только к нам. Ваши бывшие стражники в бешенстве, они думают, что вы отправились к герцогу. Они боятся, что вы раздуете огонь мести, и за это ненавидят вас. Выйти отсюда равносильно самоубийству. Это касается и ваших слуг, они сейчас скрываются у отца Киприана. Доверьтесь мне и оставайтесь здесь до полного выздоровления.

— А вы вверены в ваших сестрах?

Главная Дама на минуту задумалась. Лицо ее оставалось невозмутимым, но Катрин все же прочла на нем замешательство и внутреннюю борьбу. В конце концов, правда одержала верх.

— Нет. Кто может похвалиться тем, что действительно знает их души? Большинство наших сестер, пожилых, вдов или сирот, действительно порвали все связи с внешним миром, но я не могу быть уверена во всех. Я полностью отвечаю за сестру Урсулу и сестру Берту. Другим же сказали, что здесь находится тяжелобольная. Даже после выздоровления вам придется выходить лишь ночью, чтобы подышать воздухом. Для безопасности я дам вам платье и фай.

— А чем я буду заниматься днем?

Госпожа Беатриче рукой указала на маленькую, сверкающую чистотой комнату, скамеечку для молитвы и прялку.

— То, чем мы все занимаемся: молиться и работать. Рядом со спальней есть небольшая комната. Каждая из нас убирает свой дом, сестра Урсула и сестра Берта дадут вам все необходимое, а потом, чтобы заработать себе на хлеб, мы прядем шерсть. Вы умеете прясть?

— Госпожа Беатриче, я выросла в простой семье, и мне не чужда никакая женская работа. Я уже давно не пряла, но думаю — это не забывается…

— Конечно. К сожалению, у нас сейчас очень мало шерсти, и, если Англия не возобновит торговлю с фламандскими городами, у нас ее совсем не будет. Теперь мы осваиваем новое ремесло: кружево на коклюшках.

— Кружево? Это редкое искусство. У меня были кружева из Италии, Пюи-ан-Велэ и Малина.

— Это так, но одна из наших сестер, вдова богатого венецианского купца, нашла здесь пристанище. Она нас и обучает. Если захотите, она и вас научит. А сейчас вам надо, прежде всего, поправиться. Я буду рассказывать вам об обстановке в городе, а из монастыря августинцев наверняка будут приходить послания.

С этими словами Главная Дама вышла, оставив Катрин наедине со своими мыслями о грядущем. На этот раз молодая женщина безропотно подчинилась судьбе. Избавившись от бремени стыда и тревог, под тяжестью которого она находилась последние месяцы, графиня де Монсальви оставила свою прежнюю спешку, надеясь, что ворота Брюгге закрылись не на долгие годы. В монастыре бегинок она сможет восстановить силы. Часто, в самые суровые периоды жизни, она мечтала ненадолго укрыться за стенами святой обители, чтобы попытаться в тишине, нарушаемой лишь пением птиц и шепотом молитв, прислушаться к своему внутреннему голосу и вновь обрести душевную чистоту как много лет назад, когда любовь мужчин, опасности жизни и грохот сражений были для нее лишь пустым звуком. Иногда ей в голову приходила мысль, что сестра Лоиз, вверяя себя Богу, сделала не такой уж плохой выбор.

Катрин понимала, что временное уединение и покой вылечат ее истерзанное тело и разбитое сердце. Ей необходимо было набраться сил, чтобы снова броситься в сражение — сражение с Арно.

Со времени приезда во Фландрию она изо всех сил старалась не думать о своих детях Мишеле и Изабелле, боясь, что ее захлестнет волна отчаяния. Теперь, когда все само собой разрешилось, Катрин могла впустить в свой маленький мир образ веселого светловолосого мальчика и блеск властных черных глаз малышки Изабеллы, которую она весь этот нескончаемый год даже не держала на руках. Она, верно, уже подросла и стала хорошенькой девочкой и, может быть, не узнает мать. И все же, как приятно на закате дня вспоминать ее детский гнев и тихое бормотание Мишеля, повторяющего урок!

Господи! Каким счастливым будет день, когда она сможет прижать их к своему сердцу!

«Больше никогда, — клялась себе Катрин, — я не уеду из Монсальви! Отныне, что бы ни произошло между мной и Арно, я никогда не покину родной очаг и моих детей».

Через три дня она уже была на ногах и начала жить так, как все бегинки. Сестра Урсула принесла ей немного шерсти для пряжи, а Берта пришла с маленькой голубой подушечкой, нитками, булавками и маленькими коклюшками обучать ее азам искусства плетения кружев. Одевшись в платье, где в кармане лежали янтарные четки, принесенные сестрой Бертой, Катрин занималась по утрам уборкой, готовила еду, после обеда пряла и плела кружево. Время от времени она молилась и много мечтала, особенно по вечерам, когда садилось солнце или шел дождь. Из записок Сан-Реми и Готье она узнавала о обытиях, происходивших за монастырскими стенами. Филипп Добрый с непонятным безразличием встретил посланников Брюгге. У него не было времени заниматься делами, и высший долг прежде всего требовал его присутствия в Голландии, где надо было замести следы правления, оставленные Жаклин де Бавьер, самой взбалмошной из принцесс.

Господа из Брюгге хотели позволить ему с небольшим отрядом проехать через их драгоценный город, чтобы выиграть время. Основная же часть армии пойдет в обход, остановившись по дороге в замке Маль, где для нее будет собрано продовольствие.

«Эти добряки, — писал Сан-Реми, — страшно хотели узнать, вернулись ли вы к герцогу, но, когда они робко упомянули ваше имя, монсеньер повернулся к ним спиной, бросив испепеляющий взгляд, способный любого вогнать в землю. Они вернулись еще более обеспокоенные и обескураженные. Ван де Валю пришлось подтвердить данное посланниками разрешение. У него не было другого выбора, он ведь не хотел увидеть у стен города военную технику, пищали. Что бы то ни было, герцог очень скоро будет в городе. Будьте готовы в ночь перед его приездом присоединиться к нам в монашеском платье. Как только мы окажемся рядом с ним, нам будет нечего опасаться, и вы будете свободны. Вы и представить себе не можете, с какой радостью я облачусь в свой шелковый рыцарский плащ и нагрудник из золотого руна, придающего мне статность.