– Ошибаешься.

– Разве? – Пенеллин обернулся к Томасу. – Мик Кэмбри тратит деньги на газету. Правильно. Она не солгала. Но все остальное он спускает на своих подружек. А это деньги Нэнси, так ведь, девочка? Заработанные на четырех работах. На четырех? Или уже больше? Ты ведешь бухгалтерию в Пензансе и Нанруннеле, а еще каждый вечер работаешь в «Якоре и розе». А маленькая Молли в это время спит в корзинке на полу в кухне паба, потому что ее отец не может оторваться от своей писанины и присмотреть за девочкой, пока Нэнси работает на них. Только дело не в его работе. Дело в женщинах. Сколько их, Нэнси?

– Неправда, – отозвалась Нэнси. – Это в прошлом. Сейчас только газета, папа. И ничего больше.

– Ради бога, только не лги, не усугубляй свой позор. Мик Кэмбри – нехороший человек. И всегда был таким. И всегда будет. Возможно, он хорош, только если надо совратить неопытную девчонку и наградить ее ребенком. А со всем остальным он не умеет справляться. Посмотри на себя, Нэнси, – вот уж отличный образец любимой жены. Ты только посмотри на свое платье. На свое лицо.

– Это не его вина.

– Ты только подумай, что он из тебя сделал.

– Он не знает, что я здесь. И ни за что не попросил бы меня…

– Но он возьмет деньги, разве нет? И не спросит, как ты достала их. Во всяком случае, пока они нужны ему. А ведь они нужны ему, правда, Нэнси? У него другая любовница? Или сразу две? Три?

– Нет! – Нэнси в отчаянии посмотрела на Линли. – Я просто… я…

Она покачала головой, не в силах сдерживать свои чувства. С посеревшим лицом Пенеллин тяжело шагнул к ней.

– Посмотри, что он с тобой сделал. – Он повернулся к Линли. – Посмотрите, что Мик Кэмбри сделал с моей девочкой.

– Позовем Саймона и Хелен, – объявила Сидни, только что вытащившая из груды шмоток платье кораллового цвета. Цвет ей совсем не шел, однако фасон был ее и возобладал над цветом. Сплошные оборки от шеи до середины икр – словно облако на закатном небе.

Они с Деборой шли в направлении парка, где прохаживались Сент-Джеймс с леди Хелен. Сидни окликнула их:

– Эй, пойдемте с нами, посмотрите, как Деб будет меня снимать. Среди скал. В старой резиновой лодке. Я буду соблазнительной русалкой. Ну, пойдете с нами?

Оба медлили с ответом, пока девушки не подошли совсем близко, и только тогда Сент-Джеймс заговорил:

– Судя по твоему многословию, ты, очевидно, хочешь, чтоб там были толпы жаждущих взглянуть на русалку, которая уже живет в твоем воображении.

Сидни засмеялась:

– Правильно. Кстати, русалки не носят платьев. Ладно тебе. Просто ты ревнуешь, потому что Деб будет снимать меня, а не тебя. Да-да, я взяла с нее клятву, – призналась Сидни, кружась на ветру, – что она ни разу не щелкнет тебя. По мне-то, ей хватит и того, что у нее уже есть. Коллекция Саймонов-на-лестнице, Саймонов-в-саду, Саймонов-в-лаборатории.

– Не припомню, чтобы мне приходилось позировать.

Сидни тряхнула головой и зашагала через парк, предоставляя остальным следовать за ней.

– Ну и что? У тебя был шанс прославиться, и ты упустил его. Надеюсь, у тебя нет планов помешать мне сегодня.

– Постараюсь держаться подальше, – сухо отозвался Сент-Джеймс.

– А вот я ничего такого не обещаю, дорогие, – вмешалась леди Хелен. – Наоборот, у меня есть большое желание посоперничать с Сидни и появляться на самом видном месте на всех снимках Деборы. Из меня наверняка получится великолепная модель, ожидающая своего первооткрывателя на ховенстоуской лужайке.

Шедшая впереди Сидни рассмеялась и повернула на юго-восток, к морю. В тени огромных деревьев, где воздух был насыщен запахом перегноя, вдохновение само находило ее. Усевшись на тяжелый сук, сломанный зимней бурей, она была проказливым Ариэлем, спасенным из рабства. Взяв в руки пучок живокости, стала Персефоной, сбежавшей из Гадеса. Прислонившись к дереву и надев на голову венок из листьев, изобразила Розалинду, мечтающую о любви Роланда.

Исчерпав все классические возможности, Сидни убежала вперед и скрылась за старыми воротами в каменной стене. И тотчас оттуда послышался ее радостный крик.

– Она на мельнице, – сказала леди Хелен. – Пригляжу, а то еще свалится в воду.

Не ожидая ответа и ни на кого не взглянув, леди Хелен ускорила шаг и через пару секунд тоже исчезла за воротами.

Дебора была счастлива остаться наедине с Саймоном. Ей нужно было о многом сказать ему. Они не виделись после ссоры, и как только Томми сказал, что пригласил Саймона в Корнуолл, она решила обязательно сказать или сделать что-нибудь такое, чтобы заслужить его прощение.

А теперь, получив такую возможность, Дебора чувствовала, что имеет право лишь на безликие реплики. Ей было ясно, что в Пэддингтоне она разорвала последние узы, связывавшие ее с Саймоном, и никак нельзя взять обратно слова, с помощью которых она совершила хирургическую операцию.

Они шли в том же направлении, в каком удалилась леди Хелен, но медленно – из-за больной ноги Сент-Джеймса. В тишине, нарушаемой лишь криками чаек, звуки его шагов болезненно отдавались у нее в ушах, и она заговорила, лишь бы не слышать их, бессознательно вспоминая далекое прошлое, которое их объединяло:

– Когда мама умерла, ты переехал в Чел си.

Сент-Джеймс с любопытством посмотрел на нее:

– Это было давно.

– Тебе это было не нужно. Тогда я не понимала. Мне исполнилось всего семь лет, и я считала, что так и должно быть. Но ты сделал это не для себя. Не знаю почему, но я поняла это только сегодня.

Сент-Джеймс стряхнул травинку с брюк.

– Такую потерю трудно пережить. И я сделал, что мог. Твоему отцу нужно было уехать, чтобы забыть. Если не забыть, то хотя бы просто жить дальше.

– Но ведь ты не был обязан делать это. Мы могли переехать к кому-нибудь из твоих братьев. Они оба живут в Саутгемптоне. И они намного старше тебя. Это было бы разумно. Тебе ведь… Тебе ведь было только восемнадцать лет. Зачем ты сделал это? Почему твои родители согласились?

Дебора чувствовала, как с каждым вопросом волнуется все сильнее.

– Это было правильно.

– Почему?

– Твоему отцу была нужна перемена. Ему требовалось лечение. После смерти твоей матери он сам был на краю могилы. Дебора, мы все очень боялись за него. Мы никогда не видели его в таком состоянии. Если бы он что-нибудь сделал с собой… Ты уже потеряла мать. И никто из нас не хотел, чтобы ты потеряла еще и отца. Конечно, мы позаботились бы о тебе. Дело не в этом. Что бы там ни было, родной отец – это родной отец, разве не так?

– А твои братья? Саутгемптон?

– В Саутгемптоне он был бы не у дел. Там налаженное хозяйство, и у него было бы много времени для печали. Его бы жалели. А в Челси он получил старый дом, который надо было доводить до ума. – Сент-Джеймс улыбнулся. – Ты забыла, что это был за дом. Твоему отцу пришлось немало поработать – и мне тоже, – чтобы сделать его обитаемым. Ни на что другое не было времени. Самое страшное осталось позади. Ему надо было жить дальше. С тобой, ну и со мной тоже.

Дебора теребила в руках ремень, на котором висел фотоаппарат. Он был новым и жестким, не то что старый и мягкий от «Никона», который много лет служил ей до отъезда в Америку.

– Поэтому ты приехал сегодня? – спросила она. – Ради отца?

Сент-Джеймс не ответил. Совсем низко пролетела чайка, и Деборе показалось, будто она слышит удары крыльев.

– Я поняла это сегодня утром, – продолжала она. – Тебя что-то заботило. Мне все время хотелось сказать тебе об этом.

Сент-Джеймс засунул руки в карманы брюк, отчего захромал еще сильнее.

– Дебора, при чем тут забота?

– А почему бы и нет?

– Нет.

Они зашагали дальше, миновали ворота и оказались в роще, которая спускалась к морю. Что-то кричала Сидни, мешая слова со смехом.

Дебора заговорила опять:

– Тебе всегда не нравилось, если кто-то говорил о тебе как о добром человеке. Как будто доброта все равно что проказа. Если не забота об отце, то что заставило тебя приехать сюда?