– Меня ослепило то, что он умер до Саши. Я не подумал о том, что он успел дать Саше наркотик.

– Но, Саймон, его собственная смерть?

– Несчастный случай.

– Почему? Как? Что он делал на скале посреди ночи?

Сент-Джеймс искоса поглядел на Дебору. В темной комнате все еще горела красная лампочка, оставляя красное, словно кровавое, пятно на черном фоне. Это подсказало ему ответ.

– Твои фотоаппараты. Он хотел избавиться от них.

– Зачем?

– Убирал все, что связывало его с Кэмбри. Сначала самого Кэмбри. Потом Питера. Потом…

– Мою пленку. Фотографии, сделанные тогда в коттедже. Что бы Питер там ни увидел, ты это сфотографировал.

– Значит, беспорядок в гостиной был устроен, чтобы замести следы. Он ничего не искал. Ничего не хотел взять. То, что ему было нужно, он не мог унести.

– Откуда ему стало известно, что ты фотографировал там? – переспросила Дебора.

– Он знал, что у нас были фотоаппараты. Миссис Суини подтвердила это во время обеда в субботу. Ему были известны мои методы. Сидни наверняка рассказывала. И ему было известно, что Томми работает в Скотленд-Ярде. Он рискнул, позволив нам осмотреть место преступления и вызвать полицию. Но зачем рисковать, если нечто в комнате – и на пленке – могло связать его с Кэмбри?

– Полицейские должны рано или поздно найти это, разве не так?

– Они уже арестовали Джона Пенеллина, и тот признался в убийстве. Джастин боялся лишь, что кто-то – не местные полицейские – не поверит, будто Джон – убийца. И именно это произошло меньше чем через сутки после смерти Кэмбри. Мы стали задавать вопросы. И ему пришлось предпринять шаги, чтобы защитить себя.

Дебора задала последний вопрос:

– Но зачем он взял все? Почему не пленку?

– У него не было времени. Легче было взять ящик и выбросить его в окно, а потом прийти к нам с Томми и рассказать о Питере. Позднее он понес фотоаппараты туда, где был днем. Он бросил их в воду, потом поднялся обратно на скалу. И вот тут-то упал.

Дебора улыбнулась, словно сбросила с плеч тяжелый груз:

– Вряд ли мы сможем это доказать.

– Сможем. В Корнуолле. Сначала постараемся найти в бухте фотоаппараты, потом в редакции поищем, что Мик писал об онкозиме. Завтра.

– А пленка? Фотографии?

– Ждут своего часа.

– Проявить?

– Тебе не трудно?

– Нет.

– Тогда, пожалуйста, птенчик, займись ими сейчас же. Пора указать Джастину Бруку на его место.

Глава 24

Дебора работала с легкой душой и легким сердцем, о чем даже подумать не могла еще два часа назад. Не замечая того, она тихонько мурлыкала себе под нос, напевала строчку-две из старых песен Битлов, Бадди Холли, Клиффа Ричарда, которые как-то сами собой возникали у нее в голове. В темноте она ловко, с автоматизмом, который предполагал настоящее мастерство, управлялась с пленкой и ванночками. Не останавливалась Дебора и чтобы подумать об обстоятельствах, которые так повернулись, что ее детская любовь к Сент-Джеймсу расцвела и обновилась, пока они разговаривали в лаборатории. Она просто радовалась, что это случилось, радовалась тому, что появилась надежда изгнать злость из их отношений.

До чего же она оказалась права, когда, повинуясь своей интуиции, приехала в Челси, чтобы побыть с Саймоном. Какое счастье было видеть, как изменилось его лицо, едва он понял, что его сестре не может быть предъявлено обвинение в убийстве. Счастливая Дебора проводила его до спальни и подождала возле двери, болтая и смеясь, пока он доставал пленку. Наконец-то они опять стали друзьями и могли делиться своими мыслями, слушать друг друга, спорить и размышлять.

До отъезда Деборы на три года в Америку ее общение с Сент-Джеймсом всегда было радостным. И то время, что они пробыли вместе в лаборатории, а потом в его спальне, вернуло ей живость воспоминаний о той радости, если не самое радость. Перед ее мысленным взором вставали картинки из прошлой жизни, напоминая о том, кем был для нее тогда Саймон Сент-Джеймс, и Дебора с удовольствием погрузилась в свое детство и отрочество.

Что бы с ней ни происходило, Сент-Джеймс всегда был рядом: выслушивал ее жалобы, утешал в разочарованиях, читал ей, беседовал с ней, наблюдал, как она растет. Он знал все, что было в ней плохого, – ее несдержанность, гордыню, неумение смиряться с поражением, неумеренные требования к себе, нежелание прощать чужие слабости. Он знал и это, и многое другое и всегда принимал ее такой, какой она была. Как бы он ни советовал, ни учил, ни предостерегал, ни убеждал, он всегда принимал ее со всем плохим и хорошим, что в ней было. И она не сомневалась, что так будет всегда, с тех пор как он восемнадцатилетним мальчишкой сел рядом с ней на корточки у могилы ее матери, когда она отчаянно храбрилась, изображала безразличие, делала вид, будто в свои семь лет может справиться с ужасом невосполнимой потери, которую еще и не очень-то осознавала. Он произнес всего три простых слова, и она бросилась в его объятия, потому что он освободил ее и навсегда признал за ней право быть самой собой. «Поплачь, это можно», – сказал он тогда.

Он помогал ей становиться взрослой, ободрял ее и не удерживал, когда пришло время выпорхнуть из гнезда. Но это был конец их прежних отношений – он отпустил ее во взрослую жизнь, не воспрепятствовав ни словом, ни жестом ее намерению покинуть его, которое огнем жгло ее изнутри. А так как все худшее поднялось в ней, едва она впервые осознала, что он по доброй воле обрек их на трехлетнюю разлуку, не смягченную перепиской, она отказалась от радости, подавила все то теплое, что привязывало ее к нему, и отдалась желанию причинять ему боль. И ей это удалось, она отомстила ему, получив низменное и беспримесное удовлетворение. Однако теперь ей стало понятно, что это была пиррова победа, и ее месть Саймону рикошетом била по ней самой.

Только сказав правду, она могла бы обрести надежду на воскрешение дружбы. Только в признании, искуплении вины и прощении заложена возможность вернуть радость. А ей хотелось радости. Ничто не могло сравниться со счастьем вновь быть с ним, разговаривать с ним, как когда-то в детстве, когда она была его младшей сестрой, его компаньонкой и подругой. И больше ничего не надо. Во время болезненной разлуки с Саймоном незаживающей раной Дебору мучило неутоленное желание быть рядом с ним в постели, чтобы узнать, хочет ли он ее, чтобы убедиться в своей правоте, когда в давние времена она видела в его взгляде, как ей казалось, истинную страсть.

Однако потребность в мести уже давно испарилась, благодаря вспыхнувшей в ней пламенной любви к Томми. Теперь Томми должен сделать ее храброй, чтобы она не боялась говорить правду. Просматривая негативы в поисках гостиной Мика Кэмбри, она видела и Томаса Линли вместе с нанруннелскими актерами. В ней поднялась волна благодарности и любви, когда она смотрела на него – как он, смеясь, откидывает назад голову, как блестят его волосы, как растягиваются в улыбке его губы. Она знала, что Томми – это ее взрослая жизнь. Он – ее будущее, к которому она идет. Однако ей трудно обрести душевный покой, пока она не разобралась со своим детством.

Дебора печатала снимки, сделанные Сент-Джеймсом в коттедже Кэмбри. Увеличитель, проявитель, закрепитель. И все это время в голове у нее крутилось, что она скажет ему и скажет ли – положат ли ее объяснения конец их отчужденности?

Лишь в полночь она напечатала последнюю фотографию, высушила и почистила ее. Выключив свет, Дебора отправилась на поиски Сент-Джеймса.

***

Сначала Сент-Джеймс услышал шаги Деборы на лестнице и только потом увидел ее. На кровати у него были разложены все документы, которые имели отношение к делу, и он изучал их, подбирая те, что исключали причастность к преступлениям не только Сидни, но и Питера. Свет в двери оторвал его от этого занятия. Оказалось, что за свет он принял белую рубашку Деборы. В руках у нее были фотографии.