Дверь снова открылась, и он быстрым шагом подошел к Петьке Шереметьеву и что-то прошептал ему на ухо. По мере того, как он говорил, глаза у Петьки становились все круглее и круглее.

— Да быть того не может, — пробормотал он ошарашенно и повернулся ко мне. — Дозволь выйти, государь, Петр Алексеевич.

— Дозволяю, только быстро. Одна нога здесь, другая… тоже здесь, — я махнул рукой, отпуская Шереметьева, и склоняясь над картой, чтобы еще раз просмотреть элементы будущей атаки, которые уже были утверждены. Разумеется, все было условно, потому что никто из нас даже представить себе не может, что будет твориться на поле брани.

Дверь в очередной раз распахнулась, и в проеме мелькнул Шереметьев, пропускающий вперед изящную женскую фигурку, которую не портили даже одетые на нее меха.

Для того, чтобы что-то передать императору Петру, нужно было сначала к нему попасть на аудиенцию, а это, как оказалось, было не так уж просто. Вот уже добрую четверть часа граф Румянцев пытался доказать стоящему у дверей, ведущих в кабинет государя, гвардейцу, что дело совершенно безотлагательное, и что государь, Петр Алексеевич с этого гвардейца шкуру живьем спустит и на ремни использует… Бесполезно. Абсолютно непроницаемая морда и как заведенный знать повторяет одно и тоже.

— Никак не могу я сейчас пропустить, твое сиятельство. У государя военный совет. Никак нельзя генералов сейчас отвлекать, пусть даже для государя — это важно, — и он покосился на закутанную в меха тоненькую женскую фигурку, словно говоря, что примерно понимает, что за срочность у графа образовалась.

Граф Румянцев уже голос повысил настолько, что его услышали по ту сторону двери. Створка приоткрылась, и в коридор выскользнул высокий долговязый парень с простым лицом и очень светлыми русыми волосами, стянутыми сзади в хвост.

Быстро взглянув на графа, парень удивленно приподнял брови.

— Александр Иванович, ты ли это?

— Ну, наконец-то, Господь услышал мои молитвы, — граф поднял глаза к потолку и истово перекрестился.

— Ну, не знамо мне насчет Господа, а вот государь, Петр Алексеевич услышал тебя очень даже хорошо. Так хорошо, что приказал проверить, кто здесь надрывается так, да медикуса пригласить, ежели окажется, что этот кто-то себе причинное место придавил по случайности.

— Кхе-кхе, — прервал излияния парня граф, взглядом указав на Филиппу, словно намекая, что между ними находится дама, и стоит оставить сей чисто мужской юмор в районе казарм. — Дмитрий Иванович, ну хоть ты, родимый поспособствуй. Очень нужно срочно к государю, Петру Алексеевичу попасть.

— А, собственно, почему ты здесь очутился, Александр Иванович? — парень прищурился. — Никак в Париже что-то произошло непоправимое? — он нахмурился, а Румянцев вздохнул. — Дмитрий Иванович, голуба моя, ну я тебе чем-то не угодил, рожей видать не вышел, али не пробрился как следует, но тут не обессудь, в карете столько времени провести, хорошо хоть спину не прихватило, позволь ее высочеству уже встретиться с государем, чтобы пойти отдыхать. Мы-то мужики такую поездку с трудом выдержали, хоть ее пожалей.

Митька внимательно посмотрел на Филиппу, которая в этот момент откинула меховой капюшон, потому что комнаты были жарко натоплены и в мехах стоять становилось некомфортно. Нахмурившись еще больше, Митька повернулся к Румянцеву.

— Обождите здесь, Александр Иванович.

— Дмитрий Иванович! — граф снова повысил голос, но Митька его прервал.

— Не долго. До пяти досчитать не успеешь, Александр Иванович, как я вернусь.

И он скрылся за дверью, из-за которой в коридоре все так же не слышалось ни звука. Он вернулся быстрее, чем Филиппа успела сосчитать до пяти. При этом вернулся он не один. Увидев, кого тащит за собой этот Дмитрий Иванович, которого никто ей не представил и даже не удосужились объяснить какого его место подле Петра, Филиппа едва не всхлипнула от облегчения.

Петр Шереметьев стоял, приоткрыв рот, и во все глаза смотрел на Филиппу де Бурбон, нареченную невесту государя Петра Алексеевича, которой ну никак не могло здесь оказаться. Он даже глаза протер, но видение тоненькой девушки, которая, как ему показалось похудела еще больше в того момента, как он видел ее в последний раз, не исчезло. Темные глаза смотрели с тревогой, лицо было так бледно, что Петька даже заподозрил наличие пудры, которой, насколько он помнил Филиппа не пользовалась. Толстая черная коса с кокетливым красным бантиком упала ей на плечо, и потекла по груди, что было бы гораздо эффектнее, сними Филиппа шубу.

— Ваше высочество, — наконец, удалось выдавить Шереметьеву из себя. Опомнившись, он отвесил глубокий поклон. Филиппа кивнула, а ее щеки окрасились неким подобием румянца. — Ваше высочество, но как? Как вы здесь оказались?

— Прилетела на метле, — Филиппа даже глаза закатила. — Граф, ну как я, по-вашему, могла здесь оказаться? Приехала в карете с графом Румянцевым, разумеется. — Гвардеец насторожился, слушая французскую речь, но Филиппа слишком неважно говорила по-русски, и к тому же сильно устала и морально и физически, чтобы переключаться на перевод. К тому же Шереметьев сносно изъяснялся. Не так хорошо, как Петр или граф Румянцев, но тоже довольно прилично. — Граф, мне срочно нужно увидеть его величество. Что мне нужно сделать, чтобы он меня принял? — она умоляюще посмотрела на Петьку. На самом деле она не хотела, чтобы в ее взгляде промелькнула мольба, но Филиппа действительно очень устала, и плохо контролировала эмоции.

— Ничего, ну, конечно, ничего, — Петька хлопнул себя ладонью по лбу. — Идемте, ваше высочество, — и он с поклоном распахнул перед ней дверь. Филиппа благодарно улыбнулась и прошла в кабинет, мимо гвардейца, которого, казалось, разорвет от любопытства. За Филиппой в кабинет зашел Петька, а затем и Митька, закрывший дверь.

Выдохнув с облегчением, граф Румянцев сел в кресло, неподалеку от двери и приготовился ждать, потому что даже не сомневался в том, что очень скоро получит много чего от государя, и речь шла не о наградах. Нужно хотя бы не заставлять государя ждать, а явиться сразу на его зов, тогда, может часть на орехи ему и не достанется.

Попав в темный кабинет, освещенный множеством свечей в канделябрах, плотные шторы которого были опущены, что и создавало этот полумрак, Филиппа снова оробела, но быстро взяла себя в руки и приблизилась к столу. На столе была расстелена карта, на которой стоящие вокруг стола мужчины время от времени что-то чертили, негромко переговариваясь при этом. сердце стучало где-то в горле, и, чтобы успокоиться, Филиппа присела в глубоком реверансе.

— Ваше величество, — и только поднявшись, она увидела его. В свете свечей Петр напомнил ей одну фреску, которую она видела, пока жила в Испании: на этой фреске был изображен падший ангел, которого сейчас очень сильно напомнил ей ее жених. Он был такой же: юный, красивый, но его лицо и фигура были наполовину скрыты во мраке. Сходство было настолько сильным, что она вздрогнула, не в силах вымолвить ни слова, ни отвести взгляд. А в голубых глазах, которые медленно осматривали ее с ног до головы, бушевала буря. Взгляд Петра словно обрел вес, а светлая радужка заметно потемнела. Тишина, стоявшая вокруг, казалась звенящей.

Наконец, Петр открыл рот, и проговорил глухим голосом, словно у него горло пересохло.

— Я так понимаю, это мой подарок ко дню рождения? Иначе, как еще понимать то, что вы находитесь в месте, далеком от определения «безопасность», Филиппа?

Не могу сказать, что новости, привезенные Филиппой слишком меня удивили. Если честно, то я ожидал нечто подобное. Другое дело этот заговор молчания, а также заигрывания с османами Австрии — вот это стало для меня неприятной неожиданностью. К счастью все мои генералы еще не разошлись, и после того как я переговорил с Филиппой с глазу на глаз, очень быстро, только по существу, и между нами стоял стол, я отправил ее отдыхать, а сам пригласил мой военный совет вернуться.