— Откуда такие познания, Андрей Иванович? Звучит слишком уж сказочно-былинно.

— Я много читал, государ, — он вздохнул. — Так многие делали. В Китае вообще каждую каплю человеческой мочи и фекалий подбирали, а им секрет изготовления пороха был известен очен давно. Нужно палатки ставит, над теми погребалными кострами, чтобы и дым шел туда куда надо — в ямы, а не в сторону городов.

— И сколько ты мне селитры дашь через год, например? — я прикидывал стоимость всего этого и готового продукта и у меня постоянно сбивался внутренний калькулятор. Мало того, что с горожан будем брать за обслуживание канализации, хоть чисто символически, но будем, потому что халява порождает наплевательское отношение к чужому труду, мало того, что очистим города и веси от дерьма и тем самым снижая риск развития какой-нибудь эпидемии, так еще и это предложение.

— Много, государ, Петр Алексеевич, — он снова усмехнулся. — Люди не перестанут дават дермо и мочу, даже, если им приказат этого не делат.

— Это точно, — я прищурился. — Дозволю я все это организовать, поле специальное под те нужды выделю, наказ всем губернаторам на то же дам, и даже разрешу продавать селитру, кроме той части, что государству пойдет на производство пороха как для нужд армии, так и для любых других нужд, и даже освобожу от налогов — вы налоги мне готовым продуктом отдадите. Мало того, я даже известь буду поставлять за казенный счет, чтобы затраты поделить и не ввязывать вас в это бремя, но есть одно условие.

— Какое условие, государ? — теперь уже прищурился Остерман, а я не прекращался восхищаться этим человеком, сумевшим из дерьма найти лазейку для получения прибыли.

— Вы берете на себя еще и сжигание мусора, коей будет подвозиться к вам на специальных телегах. Знаешь же уже, что в ведомстве полицейского генерала Радищева Афанасия Прокофьевича есть целое подразделение низших чинов — дворники, кои не только за порядком законным на улицах следят, но и просто за порядком? — он кивнул, а я продолжил. — Так вот тот мусор, нужно будет куда-то девать. Да и горожанам скоро новый указ доведут, что тому, кто мусор на улицу выбросит из окна, али гуляя по улицам, штрафу придется платить по полкопейки за раз. А вот тем, кто в специальные короба будет выбрасывать, тому слава и почет будет полагаться. Раз в день телега специальная будет тот мусор собирать, да к вам на ваши ямы отвозить. Ну а там вы сами будете решать, что с ним делать — сжечь, аль в яму свою бросить.

— Я согласен, — кивнул Остерман.

— Прекрасно. А теперь перейдем к вопросу, по которому я тебя сюда и вызвал, Андрей Иванович, — я полюбовался его слегка перекосившимся лицом. — Давно ли ты, Андрей Иванович, с Бестужевым-Рюминым разговаривал о герцогине Курляндской Анне Ионановне?

— Давненко уже, — Остерман потер подбородок. — Болше полугода уже.

— Что он тебе о ней говорил? Она способна на интригу политическую большего масштаба? — я внимательно смотрел на его лицо, пытаясь отследить малейшие изменения.

— Анна Иоановна? — Остерман даже крякнул и закусил губу, чтобы не заржать. — Да она даже платъе себе выбрат не в состоянии, во всем полагается на мужчину, который ее в данный момент ублажает.

— Я так и думал, — я кивнул. — Так вот, решил я вернуть тебя, Андрей Иванович, на службу в наш дипломатический приказ. Более опытного человека чем ты, поди еще поищи.

— И в чем будет заключатся моя миссия в Курландию? Вед я туда буду направлен?

— Туда, — я кивнул. — Ты поедешь Анну Иоановну арестовывать, — я радостно улыбнулся, глядя на его ошарашенное лицо. — Твое дело, Андрей Иванович, будет состоять в том, чтобы навести во дворце герцогини побольше шороха и вернуться оттуда живым. Да, еще надобно будет точно узнать, кто на сей раз греет ее простыни.

— И всо? — Остерман нахмурился, шевеля губами, словно что-то просчитывая про себя.

— И все, — я перестал улыбаться, глядя на этот раз жестко. Про Волконского я тебе говорить не буду, не нужно тебе про князя пока знать. Хотя, может так случиться, что вам на пару придется к границе с Россией пробиваться. — Заметь, Андрей Иванович, возвращая тебя на службу, я не отнимаю то небольшое дельце, что ты хочешь организовать, и даже буду в нем всячески способствовать.

На этот раз он смотрел на меня гораздо дольше, и наконец произнес.

— Я еше раз ошибся, думая, что тобой кто-то руководит, государ, Петр Алексеевич. Я согласен вернутся на службу и начат ее с самых низов.

— Ну вот и отлично, все детали тебе, Андрей Иванович, твой тезка расскажет. Тебе сейчас с ним работать придется. Надеюсь, зла на него ты за свое заточение не держишь, Ушаков всего лишь свою работу выполнял. — Он понял, что аудиенция закончена. Встал и пошел к двери, а я никак не мог обнаружить у него признаков того самого ревматизма, который мучил Остермана еще совсем недавно по каждому удобному случаю. — Да и еще, Андрей Иванович, — он обернулся, когда уже стоял возле гвардейца, который на всей протяженности нашей беседы притворялся слепо-глухо-немым. — Вы не знаете хорошего мастера по различным шифрам?

— Знаю, — Остерман пожал плечами. — И ты, государ, Петр Алексеевич, тоже знал бы, если бы проявлял хот малэйшее усердие в учении.

— Не увлекайся, Андрей Иванович, — помимо моей воли в голосе прозвучала неприкрытая угроза.

— Христиан Голдбах, твой учитель математических наук, государ, — Остерман не был бы Остерманом, если бы угрозу не почувствовал, и не принял во внимание. — Он сейчас в Москве, насколко я знаю. Наверное, думает, что государ одумается, и продолжит обучение. Хотя, я уже вижу, что учит, тебя, государ, уже нечему. — Дверь на этот раз за ним закрылась, а я все еще смотрел в ту сторону, не понимая, как я сам про Христиана Гольдбаха не додумался?

Задрав голову, я смотрел вверх, где в корзине воздушного шара подпоручик вновь созданного воздушного полка Головкин отрабатывал передачу сообщения при помощи горящих светильников, стекла которых были выкрашены в разные цвета, в основном красный и зеленый. Нужно было понять, какой именно цвет лучше будет виден на расстояние. Сегодня был юбилейный десятый раз, когда на шаре в небо поднимался человек, потому что до того момента, как я жестко наехал на Эйлера, он гонял свое изобретение порожняком, корзина была в большинстве случаев пустой, максимум с какой-нибудь бедной собачкой, которая изгаживала ее во время своего полета так, словно у нее был месячный запор и тут его прорвало.

За спиной раздался стук копыт, и буквально через минуту ко мне подбежал запыхавшийся Репнин, успевший спешиться и передать поводья кому-то из гвардейцев.

— Сколько? — я покосился на него, и снова посмотрел на шар и человека в корзине, машущего фонарями в определенной последовательности. Здесь внизу было жарко, настолько, что я стянул камзол и стоял в одной шелковой рубашке, позволяя легкому ветерку охлаждать разгоряченное тело. Там же наверху было не в пример холодно, и Головкин, застегнутый на все пуговицы, стоял поближе к горелке, ловя исходящее от нее тепло.

— Почитай две с половиной тыщи саженей, — Репнин тоже задрал голову. — Но это с сосны да с помощью трубы. Просто глазом — меньше.

— А цвета?

— Да одинаково оба моргают.

— Пойдет, — я отвел руку от глаз и посмотрел на часы, по которым засекал время, что Головкин уже находился в воздухе. Это была полностью моя стихия — эксперимент, и я ожидал от него хороших результатов, потому что все расчеты указывали на то, что результаты должны быть хорошими.

— Думаешь, эти штуки сработают, государь, Петр Алексеевич? — Репнин продолжал смотреть на Головкина, который с земли выглядел карликом, а фонари в его руках светлячками, потешно кружащимися в воздухе, исполняя свой особый, ритуальный танец.

— Должны сработать, Юра, просто обязаны сработать, иначе, зачем мы все это затеваем?

Эйлер сидел рядом с тем местом, откуда я наблюдал за полетом, за столом, который притащил на это поле, и что-то яростно писал, да так, что брызги чернил разлетались во все стороны. Я подошел к нему и едва успел уклониться от очередной летящей в меня капли, которая испортила бы белоснежную рубашку так, что пришлось бы выбрасывать. Поднеся кулак ко рту, я негромко кашлянул, чтобы привлечь внимание отца-основателя воздухоплаванья, и, когда он встрепенулся, глядя на меня шальным взглядом, произнес.