Вытряхнув на стол лежащий в вазе парик, я тут же закрыл ее и поставил на полку, с которой забрал шкатулку. Расчесав гребнем пышные букли, я открыл флакон и осторожно вылил его содержимое на парик. После чего снова расчесал, придав товарный вид. Парик был хорош: длинный, с широкими волнами буклей, и цвет у него был приятный, как бы легкая благородная седина. Оставшись довольным полученным результатом, я уложил его в шкатулку, а перед тем, как закрыть ее, бросил прямо на парик запечатанное письмо, в котором почерком брата ордена Иисуса Сергея Петровича Долгорукого были написаны пространные пожелания всего наилучшего, а также осторожные поздравления, пополам с соболезнования в связи со смертью его вечного противника — Августа Сильного, и робкая надежда, что когда достойный муж Станислав Лещинский возьмет принадлежащую ему по праву корону Польши, то адресат надеется на дальнейшее и весьма плодотворное сотрудничество. Захлопнув крышку, я сгреб со стола все бумаги, стянул с лица маску и очки и забросил все это в камин, где весело горело жаркое пламя. Флакон из-под яда перед этим я засунул в вазу. Последними в огонь полетели перчатки. Шкатулка, завернутая в тряпицу, в которой Митька притащил вазу с париком, который я уже так давно стянул с Ушакова. Зачем я его сунул в эту вазу — оставалось загадкой для меня, наверное, в тот момент я думал, что найду всему этому применение. Тем не менее, ваза продолжала стоять у меня в кабинете, а парик все так же в ней лежал, дожидаясь своего часа. Если честно, я вообще забыл про этот проклятый парик. Вспомнил я о нем тогда, когда узнал про некую пикантную слабость Станислава Лещинского, который просто обожал парики. У него была впечатляющая коллекция сих предметов современного гардероба, и все знали, что лучшим подарочком, из безделиц, будет именно новый парик.

Открыв окно, я проветрил комнату. Возможно, да скорее всего, я себя накручивал, но мне чудился легкий запах чеснока, казалось, витающий по комнате.

Немного подождав, закрыв окно, потому что, несмотря на разожженный камин, я открыл дверь и велел доставить ко мне Францишека Цетнера.

— Ну что же, пан Цетнер, — без предисловий начал я, когда он вошел, с удивлением оглядывая пустую комнату, — я понял, что ты сможешь для меня сделать. Здесь гостил брат Ордена Иисуса, но мы слегка повздорили, так что брат Сергей вынужден был уехать. — Цетнер кивнул. История про выдворение из Варшавы Долгорукого и его проклятья, которые он слал на мою бедную голову, уже стала притчей во языцех. — Так вот, перед тем как покинуть нас, он составил небольшой подарок Станиславу Лещинскому, но, по понятным причинам, забыл его, торопясь покинуть этот дом. — Цетнер снова кивнул. Ну, конечно же забыл, где уж тут не забудешь какой-то подарок, если тебя за рясу вышвыривают вон. — Я случайно нашел его здесь, когда… — я так и не придумал, как обозвать мое мародерство. — В общем, когда. — Цетнер кивнул и улыбнулся, давая понять, что прекрасно понял, что именно я имею в виду. — Я считаю неправильным будет не доставить тот подарок тому, кому он предназначен, тем более что, тех пожеланий, которыми меня уже наградил брат Сергей, хватит на три жизни, поэтому я прошу тебя отвезти эту дрянь Лещинскому. Твоя семья будет ждать тебя в Нанциге. Я сегодня же отпишу Трубецкому, чтобы их доставили на место в целости и сохранности. Тебя ведь, пан Цетнер, не затруднит выполнить мою просьбу?

— Нет, ваше величество. Это на самом деле такая малость, — я же хмыкнул. Какая на сегодняшний день цена за предательство? Боюсь, тридцати серебряников не хватит. Ладно, если Станислав не круглый идиот, он не буде таскать сомнительные вещи, подаренные непонятно кем. В таком случае, проживет подольше. Ну а нет… Что же поделать, судьба. Я указал на завернутую в тряпицу шкатулку, и когда Цетнер, забрав ее, вышел, сел за стол, чтобы действительно набросать письмо Трубецкому.

В этом письме я назначал его генерал-губернатором губернии, в которой он неплохо повеселился. Ну, чисто теоретически, Галиция — это пока не губерния, но скоро будет. Так же я призвал его навести порядок на вверенной ему территории и попросить всех поляков на выход. И даже без вещей. Написав письмо, я вызвал гонца, а затем, бросив изуродованную книгу Макиавелли в огонь, вышел из библиотеки, чтобы больше сюда никогда не заходить, потому что меня еще долго будет преследовать едва уловимый запах чеснока.

На следующий день магнаты приперли затребованное добро. Мельком осмотрев огромную вереницу телег, я кивнул и обратился к стоящему рядом со мной Салтыкову.

— Ну что, Петр Семенович, оставляю тебя здесь за старшего. Ты должен все пересчитать и отправить весь обоз в Москву под охраной вместе с Фридрихом, который после зимовки должен будет вернуться к своим войскам в Финляндию. Вам же с Петром Петровичем надлежит дождаться здесь в Варшаве Леопольда и подписать все договоренности, о коих я тебе уже излагал. Затем с остатком войск отходите к Бресту. Возьмите из контрибуции двести тысяч и все трофейное оружие. Вы должны будете сделать из замка неприступную крепость, а в городе основать крепкую военную базу. Петр Петрович пущай возьмет еще сто тысяч — это для Белостока. Весной я пришлю вам подкрепление и комендантов, коим все передадите и оставите на хозяйстве, сами же вернетесь в Москву. Так все и передай Петру Петровичу. Ничего еще не закончено, все только начинается. Эта почитай прогулка по Польше по сравнению с предстоящими делами, коих у нас немеряно.

— Я все сделаю, государь, Петр Алексеевич. Когда в путь собираешься? — спросил Салтыков, зорко следя за тем, как перетаскивают солдаты мешки с золотом к столам, где их принимали счетчики.

— Прямо сейчас, Петр Семенович, устал я что-то, отдохнуть мне требуется, на гулянья хочу святочные успеть. Новый год весело справить.

— Да, молодое дело потех требует, — улыбнулся Салтыков, глядя на нетерпеливо крутящегося в седле Петьку. — Перед тем, как поедешь, позволь спросить, государь, почему ты церковь запретил на территории будущей крепости ставить, только за ее пределами?

— Да, понимаешь, Петр Семенович, есть легенда про то, что замок этот на капище Велеса был поставлен, и что поэтому столько неприятностей на него постоянно сваливается. Я, конечно, как истинный православный христианин не верю в языческих богов, но… Мы понятия не имеем, что язычники на этих капищах творили, к каким силам они взывали. Поэтому не будет будить лихо. Церковь сразу за мостом поставь, дабы поп смог ежедневно ходить в крепость и освящая очищать проклятое место. А там и до молельни постепенно дело дойдет, — мы оба синхронно перекрестились и поцеловали свои крестики. Это была память тела, которой я и не думал противиться.

Спустя пару минут мы тронулись в путь. Сопровождали меня гвардейцы Михайлова и запорожцы, которые неплохо проявили себя в битве за Варшаву, но вот оставлять их здесь я все же поостерегся. Когда мы уже ехали за городом, Петька повернулся ко мне, улыбаясь во весь рот.

— Домой едем, государь, Петр Алексеевич. Знаешь, что мы сделаем в первый же вечер, когда отоспимся? — я покачал головой. — Узнаем у кого ассамблея проходит и завалимся в гости, без приглашения, как Перт Великий завещал делать. Хочу почувствовать, какой запах сейчас среди наших красавиц в моде. И даже не вздумай отнекиваться, государь. Поедем и точка.

Когда наш отряд пересек границу с Россией, точнее, уже бывшую границу, которая отодвинулась прилично так на запад, осталось лишь утрясти небольшие формальности, то мы попали в снежную бурю. Дороги прилично так замело снегом, и наше путешествие затянулось. Но вот, когда мы доехал до Новгорода, то от него дорога была расчищена. Более того, как оказалось, почтовые станции начали попадаться гораздо чаще, стали они больше, и могли предоставить путникам много всего дополнительного, не только смену лошадей. На станциях можно было поесть, отдохнуть и даже переночевать, если в дороге застала непогода. Стоило все это удовольствие, скажем так, не дешево, так ведь и не крестьяне путешествовать отправлялись. А также участки дороги были поделены от станции к станции, и каждый день специальные рабочие дорог отправлялись в путь до соседней станции, параллельно расчищая дорогу, если это было необходимо. Группы двигались навстречу друг другу, а потом расходились, встретившись посредине. Похоже, Черкасский решил раскрутить полностью монополизированную государством почту по полной. Ну, не зря он является богатейшим человеком Российской империи. Деловая жилка, хватка, и весомое положение в обществе, превращают моего канцлера в некое подобие царя Мидаса, и это меня несказанно радует, что вместе с многочисленными расходами, он ищет возможность превратить эти расходы в полноценный доход.