— Спасибо, Вари. Спасибо за то, что ты неизменно верен мне.

Вари просиял.

Лифт Алли ушёл вниз, тогда как их кабина вознеслась наверх. Скорбь Мэри была безмерна, но она найдёт способ справиться с нею. Поднятый Алли тарарам скоро уляжется, и снова счастливые дети будут играть в мяч и прыгать через скакалку — так, как оно и должно быть. И так оно и пребудет — день за днём, и ныне, и присно и во веки веков.

В своей книге «Всё, что говорит Мэри — чушь» Алли-Изгнанница пишет:

«Междумир полон загадок и тайн. Некоторые из них чудесны, другие — страшны. Но все они должны быть исследованы! Может быть, именно для этого мы оказались здесь — познать всё добро и зло Междумира. Я не знаю, почему мы не дошли до места нашего назначения, но одно мне известно совершенно точно: попасть в ловушку рутины, делать одно и то же, одно и тоже, и так без конца — это не достойно вечности. И любой, кто говорит иначе — неправ».

Изгой. Пария. Так чувствовала себя Алли, покидая королевство Мэри. Всё равно, как если бы её саму заколотили в бочке с рассолом. Совсем одна в чуждом мире. Мэри пусть сколько угодно притворяется, будто для неё живой мир не имеет значения, но для Алли он служил постоянным напоминанием о том, что теперь она может лишь наблюдать жизнь, но не принимать в неё участия.

Девочка провела много дней в раздумьях, строя планы по спасению друзей из лап Проныры, и всё это время она ходила, шагала, перебирала ногами — иначе было нельзя. Словно акула, которая вынуждена всегда находиться в движении. И даже когда Алли набредала на мёртвое пятно, коих в этом городе имелось предостаточно, она никогда не оставалась на нём долго. И, наконец, в один прекрасный день ей открылась неприятная истина: её саму затянуло в бесконечную петлю. Она следовала по одним и тем же улицам, в одной и той же последовательности, причём, проделывала это не несколько дней, как ей казалось, а несколько недель. Она думала, что уж кого-кого, но её-то не засосёт, что у неё иммунитет против ловушки призрачного Ритуала, но, по-видимому, она глубоко заблуждалась. Овладевшие ею чувства безнадёжности и беспомощности чуть не сломили её дух, во всяком случае, именно они принудили её отдаться Ритуалу бесконечных повторений. Она продолжала свои бессмысленные шатания по улицам, потому что так было легче, чем сопротивляться. Удобнее. Она стала к этому привыкать. И лишь мысль о запертых в бочках Нике и Любистке вырвала её из плена рутины. Если она не сломает Ритуал, она никогда не сможет освободить своих друзей.

Первый шаг оказался самым трудным. На Двадцать первой улице она повернула налево, вместо привычного поворота направо, и тут же впала в панику. Ей страшно захотелось « переходить», как в шашках, и вернуться к прежнему маршруту, но она пересилила себя. Затем сделала ещё один шаг, и ещё... Вскоре паника поуспокоилась и сменилась просто ужасом, а последний перешёл в обычный страх; и не прошагала она и одного городского квартала, как страх сменился нормальной в сложившихся обстоятельствах опаской — это чувство знакомо каждому, кто сталкивался с чем-то неизвестным.

Осторожно, боясь снова сбиться на проторенные пути, она принудила себя идти туда, куда раньше избегала заглядывать. Нью-Йорк — город многолюдный, но и в нём можно найти места, где поспокойнее. Вот по таким местам Алли и носило в дни, когда она поддалась рутине — она бы не вынесла, если бы все эти толпы проходили сквозь неё, словно её здесь вовсе не было.

Но теперь она заставила себя отправиться туда, где шумело многолюдье. Пронизывая толпу в центре Манхэттена во время ланча, она открыла кое-что, о чём Мэри даже не заикалась ни в одном из своих многочисленных писаний.

Улицы буквально кишели народом — яблоку негде упасть, особенно в часы ланча, когда огромные толпы валили из всех этих небоскрёбов и, само собой, проносились сквозь Алли, словно она была пустым местом. Ощущение при этом возникало до ужаса неприятное — гораздо хуже, чем когда по ней прокатывалось что-то неодушевлённое, вроде автомобиля или автобуса. В людях чувствовалось нечто органическое, физиологичное. Когда через Алли проходил живой человек, она ощущала ток его крови, биение сердца, урчание кишок, всё ещё переваривающих завтрак. Словом, жуть.

Однако ещё более странной была внезапная дезориентация, напавшая на Алли, когда сквозь неё деловито шагала плотная группа бизнесменов. Мысли в голове девочки спутались, стали какими-то непонятными, как бывает перед тем, как засыпаешь.

— акции вот-вот упадут/мне так нужно это повышение/никто даже не заподозрит/ ах, да, Гаваи —

Дельцы прошагали дальше, и — всё, в ушах остался только оглушительный шум огромного города. Алли решила, что, наверно, она просто услышала обрывки их разговоров, и на том успокоилась. Но то же самое случилось опять — когда сквозь неё прошла большая группа туристов на пути к Бродвейским театрам.

— слишком дорого/ух, нога болит/что это за вонь/карманники —

На этот раз она поняла, что слышит вовсе не разговоры, потому что туристы по большей части помалкивали, а те, кто говорил — говорили по-французски. Теперь ей стало ясно, в чём дело. Это было похоже на сёрфинг по телеканалам, только вместо каналов Алли сёрфила по людским мозгам.

Ей тут же вспомнилось, как она увязла в асфальте напротив старой консервной фабрики, когда её переехал мусорник. Она тогда так разъярилась, что у грузовика лопнула шина. Неужели это её гнев стал причиной? Что там вякал этот Проныра?..

«...Тебе необходимо выяснить, не обладаешь ли ты и другими талантами — ведь там, где есть один, их, как правило, оказывается гораздо больше...»

Может, всё это было частью её таланта, позволяющего взаимодействовать с живым миром? Алли призадумалась: способность проникать в реальную жизнь, разрывать шины, слышать мысли — пусть и на короткий миг — это что-то особенное, или все могут это делать?

И тут ей подумалось: а нельзя ли эти краткие мгновения как-то продлить?..

Следующий сеанс мозгосёрфинга она произвела совершенно сознательно. Целью стало «удержаться на волне».

Алли выбрала девушку приблизительно своего возраста. Юная леди явно принадлежала к сливкам общества — на ней была форма какой-то выпендрёжной частной школы. Алли следовала за девицей несколько кварталов, приноравливаясь к её походке, а затем сделала внезапный рывок вперёд и оказалась внутри преследуемой. Как говорится, «влезла в чужую шкуру» [22].

— я могла бы но если даже и сумею это может не сработать я им не понравлюсь но кто знает может потом а если нет и они меня даже не заметят эта юбка слишком тесная я что потолстела ой это та самая пиццерия нет и так эта дурацкая юбка скоро лопнет но как здорово пахнет —

Ой-ой! Девушка резко повернула направо и вошла в пиццерию, а Алли осталась на улице приходить в себя после пережитого. Она находилась в чужом сознании чуть ли не десять секунд! К тому времени, как Алли опомнилась, она ушла в тротуар по колени и вынуждена была вытаскивать себя оттуда.

«Нехорошо получилось, — упрекнула себя Алли. — Не надо бы мне больше ни в кого влезать». Но, несмотря на собственные увещевания, ей страшно хотелось продолжить развлечение. Испугавшись собственного желания, она поспешила покинуть Шестую авеню, нырнула в тихую боковую улочку и до конца дня избегала любых контактов с живыми.

«Надо рассказать об этом Нику с Любом», — подумала девочка, тут же вспомнив, что если она не выручит их из плена, то ей вряд ли когда-нибудь представится возможность что-либо им рассказать: остаток своей потусторонней жизни мальчики проведут, изображая из себя солёные огурцы.

Единственным способом освободить их было найти союзников и единомышленников, да поскорее, пока ею не овладела новая рутина. На Мэри и её подданных рассчитывать было нечего. Алли придётся обзавестись своей собственной ватагой. Загвоздка была только в том, где найти этих самых союзников.