Дунаев лег на Венецию, его член ушел в прохладную и нежную воду Канала Гранде. Один локоть он поставил на остров Джудекка, другой рукой оперся о кладбищенский остров Святого Михаила. Стал совершать фрикционные движения, улавливая священный ритм жизни.

Через некоторое время он застонал и резко приподнялся. Некоторые части города глубже ушли в воду под его тяжестью. Ему хотелось кончить туда, где есть жизнь: в этом мертвом городе оставался лишь один живой дворец — тот, где только что справлялась свадьба. Правда, гости перебрались оттуда на член Дунаева, но дворец жил — еще не остыло горячее вино в мраморных чашах, еще в подвальном бассейне сверкал красными глазами крокодил-альбинос, а на крыше дворца стоял толстый человек в мокрой насквозь рубашке. И с привольным отвращением пел, обращаясь к наступающим волнам:

Огромное витражное окно палаццо манило тайными огнями.

— ДА! — крикнул Дунаев и ввел кончик члена в это окно. И задвигался, ебя дворец.

Туристы, сидящие в креслах на поверхности Дунаевского члена, радостно вопили. Для них происходящее было чем-то вроде «американских горок». Сквозь стекла их защитных шлемов парторг узнавал маленькие возбужденно-счастливые лица — княгиня Эполет, Кори Фармак, Зео Ванденстайн, Глеб фон Ветер, Бездна де Небо, хозяин дворца (Отелло), Валентина, Кока Розетти-Солеску, Шарван Земля, Кубде Гипс, Терри-Окки Винтербер и даже Квентин Фарецкий, о котором говорили, что он умер, а он был живехонек и присутствовал во всех своих телах.

Дунаев издал крик и кончил. Он кончил с криком «ВЫПЕЙ МЕНЯ!», как бы обращенным к Венеции.

Он видел, как его сперма заливает Дворец, он представлял себе, как она льется вниз по лестницам и заполняет бассейн с крокодилами, которые вращаются в ней, словно чернослив в молоке, недоумевая, что за питательная жидкость разнообразит их сонное существование. И только белый крокодил по имени Гений наконец-то растворился в этом потоке…

После оргазма Дунаев стал быстро уменьшаться. Гордыня и счастье, безудержный экстаз гонки на дельфинах и радость совокупления с Венецией — все стало уходить… Вскоре он уже был обычного человеческого размера и барахтался в воде. Он находился над затопленным участком города. Вспомнив, что может спокойно существовать под водой, он нырнул.

Прекрасный вид открылся ему: он плыл над затопленным парком. Темно-зеленые кроны деревьев медленно колыхались в воде. Среди деревьев виднелись строения в разных архитектурных стилях. Сначала Дунаев подумал, что это район вилл, но потом сообразил, что это павильоны, предназначенные для международных выставок. Каждый павильон был увенчан гербом и названием той или иной страны. «Нечто вроде нашего ВСНХ, только здесь не республики СССР, а все страны мира», — подумал Дунаев. Некоторые павильоны оказались частично разрушены (Уж не моим ли коленом? — сообразил парторг), но в целом все сохранилось. И Джардини ди Кастелло, или же Замковые Сады, великолепно лежали под водой, словно бы вплавленные в зеленое стекло, просвеченное солнечными лучами.

Дунаев опустился на дно и стал бродить по выставке. Многие павильоны стояли закрытые и запертые, но в Дунаеве еще бушевали силы, и он спокойно выбивая толстые двери ударом руки или ноги. Иногда, смеха ради, проходил сквозь стены.

В английском павильоне он обнаружил выставку, посвященную искусству разделки коровьих туш. Тонкие пласты мяса, зажатые между стеклами, висели на стенах. Смотреть на это было неинтересно, и Дунаев вышел.

Он стал искать павильон Советского Союза и вскоре нашел его — здание, построенное архитектором Щусевым еще до революции, в стиле «ля рюс». Особняк среди красивых деревьев, на фронтоне герб СССР и дата постройки павильона — 1913. Дунаев отметил про себя странность сочетания герба и даты.

Он вошел внутрь. В холле висел большой портрет Сталина, а также — отдельно, в раме — выдержка из сталинского выступления, где тот говорил, что теперь, когда идет народная война, особенно важно понимать и любить народное искусство, искусство деревни.

В остальных залах были выставлены различные произведения этого народного искусства, видимо заботливо собранные по глухим деревням. Расписные коромысла, прялки, сундуки, деревянные ведра, русские и украинские расшитые платья, карпатские ожерелья из серебряных монет, литовские сапожки, узбекские халаты, таджикские тюбетейки и прочее. На стенах висели оконные рамы с наличниками и ставенками. Стояли большие, яркие деревянные ворота и сани. У Дунаева возникло ощущение, что он уже видел эту выставку — может быть, во сне. Стеклянный протолок разбит, везде сплошь стояла вода. Дунаев с удивлением заметил среди экспонатов икону. Подошел рассмотреть ее. Она оказалась темна, никаких фигур не удавалось разглядеть на ней. Сначала Дунаев подумал, что это Спас в Силах, так как отчетливо виднелся большой синий ромб, из-за которого выступал красный, как бы пылающий квадрат (вместе они составляли нечто вроде восьмиконечной звезды), и все это вписывалось в овальный радужный ореол. В центре центрального ромба ничего не получалось рассмотреть, хотя чувствовалось, что там что-то есть, что-то могущественное и древнее, скрытое за завесами красочных слоев и свечной копоти. Края иконы прикрывал узкий серебряный оклад, сильно потускневший. Под иконой висела бирка с подписью —

Дунаев снял икону со стены. С оборотной стороны оклада обнаружил два массивных медных кольца — сверху и снизу. Видимо, икону носили на шесте во время крестных ходов. Края оклада и кольца сильно стерты — икону много перемещали.

Он снял с себя кожаный ремень, осторожно пропустил сквозь кольца, и повесил икону себе на шею. Пряжку ремня пропустил вниз, сцепив ее с ремешком от бинокля, чтобы икона была плотно прижата к телу и не мешала движениям. Теперь Дунаев казался себе воином в боевом снаряжении — бинокль и икона вместе составляли как бы боекомплект, они плотно располагались на теле Дунаева. При этом Дунаев окончательно приобрел вид религиозного странника, ходока к святым местам. К тому же сильно отросли волосы и борода.

Оснащенный, Дунаев вышел из Советского павильона, напоследок взглянув на красный флаг над портретом Сталина, который казался в стоячей воде застывшим, как на фотографии.

Недалеко от Советского павильона находился павильон Германии, построенный Шпеером, любимым архитектором Гитлера. Строгая архитектура. Дунаев вошел. В огромном полукруглом зале оказалось почти пусто. В первый момент Дунаеву почудилось, что экспозиция здесь отсутствует, но потом он понял, что ошибся. В алтарной части зала была установлена скульптурная группа — двое рабочих, несущие стекло. Фигуры рабочих были мраморные, с суровыми и простыми, почти античными лицами. Руками в толстых мраморных рукавицах они держали большой прозрачной лист настоящего тонкого стекла. Было что-то тревожащее, даже мучительное в этом сочетании массивных мраморных фигур и хрупкой поверхности стекла. Двое рабочих, несущие стекло, — неотъемлемый атрибут комических фильмов, но здесь этот комизм был переосмыслен в трагическом духе, судя по скорбному и мужественному спокойствию, которым веяло от мраморных лиц.

«Бессмертные боги бережно несут мир в своих руках, но мир не становится от этого менее хрупким — достаточно щелчка, чтобы он разбился» — так можно было истолковать смысл этой скульптурной группы.

Издали Дунаеву показалось, что в центре стекла сидит муха. Приблизившись, он разглядел крошечную свастику.

В другом конце зала, на кубическом постаменте из черного гранита, стояла стеклянная фигурка обнаженного Гитлера. Напротив — большое, во всю стену, зеркало, которое увеличивало и без того огромное пространство зала. Больше здесь ничего не было.