Действительно, теперь было глупо тянуться неспешным журавлиным клином. Роже опустил голову и пошел вперед, не смотря по сторонам и не оглядываясь. Он знал, что Эдмонд рядом и Гастон, хотя и падал, тоже сможет поддержать атаку. Он не рассчитывал на отрыв. И ему действительно не удалось уйти от преследователей, но зато одним рывком он раскачал «поезд». Он бросал свою машину из стороны в сторону с таким неистовством, словно по меньшей мере пытался вырваться из ада.
«Это как на футбольном поле, — подумал Роже, дав себе возможность отдышаться после спурта. — Игра кажется доступной всякому — и футболисту и зрителю. Мяч еще никого не убивал, но, забитый в ворота, он служил как бы катализатором реакции, не раз вызывавшей смерти на трибунах. Еще Платон много веков назад сказал, что «участие в физических упражнениях едва ли не важнейшее проявление человеческого характера».
На память цитата пришла внезапно. Вычитав ее как-то в записной книжке Цинцы, Роже частенько подпускал ее в беседах с журналистами, стремясь щегольнуть начитанностью, если беседа не клеилась. И с наслаждением следил за физиономией репортера, расплывшейся от изумления, что парень, который так славно крутит педали, еще слыхивал и о Платоне.
«Порой нервы нужны больше не для того, чтобы выдержать тяжелый подъем, а чтобы найти свое место в большой стратегии, — думал Роже. — Ребят сегодня можно понять. Хотя и они должны знать, что организаторы не позволят провернуть этап вхолостую. Конечно, середина гонки. Нервы на пределе. А тут еще требуется идти и на пределе физических сил. Гонщик особенно остро должен чувствовать тогда свое место в «поезде», площадь вокруг себя, контролировать силу любого рывка. В любой заварухе идти так, словно катишь по открытому, пустому шоссе».
Но это Роже понимал скорее умом, чем сердцем. Он не чувствовал сейчас того, что надлежало чувствовать. Он был как бы сам по себе, а гонка — сама по себе. И это было страшно. И это было опасно. Но опасность пришла совсем не с той стороны, с которой ждал ее Крокодил. Когда гонка свернула на дорогу второй категории — хоть и заасфальтированную, но узкую и кривую, — внезапное препятствие остановило «поезд». Наверное, нудность гонки притупила внимание Каумбервота.
Огромное стадо коров как раз между директорской машиной и «поездом» вывалилось из бокового овражка. Вывалилось настолько неожиданно, что рев коров слился воедино с визгом тормозов. Роже был где-то во втором десятке и сразу же потерял впереди идущих среди вскинутых рогов и черно-бурых спин. Он попытался балансировать, стоя на колесах, но вовремя увидел, что стаду нет конца. К тому же одна из коров навалилась боком на Роже и едва не опрокинула его вместе с машиной. Стараясь укрыть машину от ударов, подняв ее над головой, он двинулся поперек стада, в экстазе совершенно не думая о том, что рискует получить в открытую грудь случайный удар рогом. Весь этот гвалт, сложенный из мычания, топота копыт по асфальту, криков гонщиков, рева сирен и гудения клаксонов, перекрывался громогласными динамиками Ивса, истерически кричавшего в микрофон:
— Осторожнее! Осторожнее! Осторожнее! Пропустите стадо! Потом будет промежуточный старт! Берегите себя! Коровы бодаются! Берегите себя!
Вряд ли кто прислушивался к советам доброго Ивса. Так же как никто не хотел уповать на обещание промежуточного старта. Наоборот, все лезли вперед, понимая, что в этой пыльной и шумной толчее можно поймать за хвост золотую рыбку удачи. Беда была лишь в том, что это понимали все.
Когда Оскар и Жаки выскочили из остановившейся машины, они думали сначала, что произошел еще один, и теперь грандиозный, завал. Вид коровьего стада, бредущего через шоссе с остановками и расползающегося в разные стороны, показался фантастичным. Особенно странно смотрелись веломашины, плывшие на вытянутых руках над коровьими крупами — словно весь «поезд» одновременно просил технической помощи. Цветные майки гонщиков и черно-бурые спины коров создали фантасмагорическую по цвету картину.
Роже довольно быстро выбрался из стада и все-таки уже не увидел директорской машины. Она скрылась за поворотом дороги, и две фигурки гонщиков-счастливчиков повернули вслед за ней. Когда Роже начал набирать скорость, он увидел рядом с собой двух итальянцев, русского и бельгийца. Так пятеркой они и бросились вперед — не столько чтобы настигнуть беглецов, сколько уйти самим от застрявшего среди коров «поезда».
На шестидесятой миле, как только трасса выскочила на крупнобулыжную дорогу, Роже решил атаковать. Вдали, под самым склоном горы, светился серебристый асфальт. В пылу атаки Крокодил даже не заметил, как вперед выскочила машина Цинцы.
Дорога тем временем круто поползла кверху. Серебро асфальта оборвалось, и вновь пошла брусчатка, хотя и ровная, но отполированная резиной не хуже ступенек средневекового храма. Колеса «феррари» — Роже, к счастью, не рассмотрел, что за рулем сидела Цинцы, — стали визжать и пробуксовывать. «Феррари», конечно, двигался вперед, но Крокодилу, карабкавшемуся в гору со своей скоростью, казалось, что машина сползает вниз, ему навстречу.
Роже огляделся. Четверка дружно доставала беглеца. Оставалось идти вперед, полагаясь только на случай. Останавливаться на горе означало проигрывать с треском.
За поворотом дороги подъем наконец стал положе, и машина, обдав Роже сизым дымом горящей от трения резины, рванулась вперед. Крокодилу показалось, что он буквально рукой может ухватиться за задний бампер.
Роже без приключений первым выбрался на вершину, но четверка вновь приклеилась к нему, и у Крокодила больше не было сил повторить отрыв в ближайшие полчаса.
Роже не знал, что творилось сзади после того, как «поезд» миновал злополучное стадо. Ленивый ход гонки нарушился. Запоздавшие «маршалы» как угорелые проносились вперед, очевидно не успевая перекрывать боковые дороги. Роже не знал и того, что сразу же после встречи со стадом дурной ветер неудачи дохнул в лицо французам. У Гастона полетела трещотка. Пока зазевавшиеся в неразберихе Оскар и Жаки заменяли ему машину, двоим, добровольно вывалившимся из «поезда», пришлось дожидаться товарища. Втроем ценой неимоверного труда они стали догонять «поезд», думая лишь о том, чтобы уложиться в лимит времени.
Партнеры же Крокодила по отрыву, наоборот, успокоились, и это можно было понимать как предложение идти вместе.
«Боитесь! Понимаете, что даже вчетвером вам не удастся меня сбросить. А невдомек, как мне тяжело и как предательски болит колено. Самое время сделать новокаиновую блокаду! Но как сделаешь ее на сердце, если и оно начнет сдавать? Тогда, после гонки Флеш — Валлоне я едва не лег на операцию. В постели, правда, все-таки провалялся почти две недели. Пришлось забыть о предстоящем чемпионате мира, хотя я был к нему готов, как никогда!»
Роже залез в нагрудный карман майки и, достав болеснимающую таблетку, проглотил ее. Это было апробированное средство. Обжегшись один раз на медицинской авантюре, Роже пользовался только лекарствами, одобренными тремя врачами. Каждый из докторов думал, что только он является единственным врачом Крокодила. Как-то Роже подсчитал — за последние три года он проглотил в общей сложности свыше десяти тысяч различных таблеток. И далеко не все они были безобидными.
Журналисты тоже пронюхали о лекарствах. Они обрушились на Крокодила с обвинениями.
«Наша жизнь лишь со стороны кажется заманчивой. Тренировки и состязания выжимают тебя так, что сок капает. А писаки еще судачат о чистоте спорта!
Дело тогда дошло до суда. Боссы датских гонщиков заявили, что отныне все профессиональные контракты будут содержать графу, по которой предусматриваются жестокие меры наказания, если гонщика уличат в принятии допинга.
Тогда в мою защиту выступил Том. Он сказал всем этим боссам, что нечего драть глотку. Классный гонщик не обойдется без стимуляторов. И если он, Том, даже не согласен с теми, кто требует свободы от допингового контроля, он солидарен с товарищами по профессии, ибо считает самым эффективным способом борьбы с допингами как можно меньше говорить о них. И это была точка зрения человека, погибшего через два года от допингового опьянения».
