Вчера Роже сумел оценить не столько работу «стрелочников», сколько их чувство юмора. На крутом, опасном повороте они высеяли сотню стрелок: от них рябило в глазах, и не заметить опасность мог только слепой.

— Сколько же у вас этого добра, что так весело сеете?

— Если бы только сеяли, а то мы и жнем! Туда прокатимся, к финишу, а потом назад. Вы вперед, а мы за вами. И так все четырнадцать дней.

— Накатаемся до одури, — вставил второй.

— Выходить из машины — и то устанешь!

— Не это страшно... Хоть бы разок на гонку взглянуть! С гонкой работаем, а самой практически и не видим.

— Хуже нашей работы сыскать трудно, — согласился высокий. — Вот если только ваша... — Он лукаво посмотрел на Роже.

— Не завидую вам, парни. Но, признаюсь, порой хочется местами поменяться...

— Что и говорить, — протянул маленький. — Особенно когда молочная девка в щечку целует, да? — Он похотливо заржал.

Засмеялся и Роже.

— Перестань... — одернул своего приятеля высокий. — Лучше поздравь месье Дюваллона с победой. — И, обращаясь к Роже, добавил:— У меня дома висит ваш портрет из «Пари-матч». Когда вы «Тур де Франс» выиграли. Мы с Тэдом очень любим велосипед, потому и взялись за это неблагодарное дело. Ни покоя, ни денег — только что к гонке поближе...

— Кончай разговор — не управимся к сроку, — прервал признание маленький.

Роже почувствовал себя здесь лишним.

— Конечно, конечно. Счастливого пути! А мы уж по вашим следам...

Грузовичок, нагруженный «стрелками» по самые борта, прыгнул с места и исчез за тяжелыми воротами.

Роже вышел за ограду, прошел на бульвар и уселся на скамейку из красного массивного гранита. Камень ожег ночным холодом. Улица казалась еще более безжизненной, чем двор колледжа.

Роже раскрыл положение о гонке и, пропустив все, что касалось призов и поощрений, сразу же перешел к изучению ограничений и штрафов. Он с животной страстью любил изыскивать нарушения, не предусмотренные уставом гонки, и делал их, поддразнивая организаторов.

Семь пунктов различных запрещений оказались составленными казуистично и охватывали все известные Роже слабости, на которых можно было поиграть. Он внимательно просмотрел список штрафов. За нарушение правил уличного движения — вплоть до дисквалификации. Особо, оговаривалось пересечение двойной белой линии. Организаторов, как всегда, больше заботила страховка, пропадавшая по вине гонщика в случае катастрофы. И далее шли еще девять пунктов, заканчивавшихся одинаково — «дисквалификация». Роже вспомнил один из фильмов о Сопротивлении, где каждый приказ оккупационных властей заканчивался словом «расстрел». В войну под один из таких приказов попал его отец...

«Положение составлено докой — не за что ухватиться. Жаль! А вот предупреждающие знаки — это интересно. Стоит повторить лишний раз, чтобы не попасть впросак. Скажем, желтый флаг— двести ярдов до финиша, белый — начало этапа. А отмашку на старте, помню, канадским флагом давали. Красный кленовый лист будто падал с ближайшего дерева».

Роже закрыл буклет и еще несколько минут сидел, подставив лицо теплым лучам восходящего солнца.

«Сегодня, между прочим, прилетает Мадлен. Я даже не знаю номера рейса. Наверно, увижу ее только после этапа. Эх, лучше бы она сидела дома! Пятнадцать лет сидела — и ничего. Теперь спохватилась. Не в своей тарелке себя буду чувствовать. Да и Цинцы здесь к тому же... Без ненужных разговоров не обойтись... Начнутся воспоминания... Мадлен будет утверждать, что домашняя хозяйка, живущая в собственном доме, выполняет работу, которой хватило бы ста рабам, обслуживающим дворец римского императора! А там и до скандала недалеко. Но теперь поздно рассуждать. Это меня смерть Тома доконала! Я бы нашел повод отменить поездку Мадлен. А сейчас она уже над океаном. Ладно, будь что будет! Хуже, чем есть, не станет...»

Роже встал и пошел к гаражам. Жаки, насвистывая, протирал машины мягкой замшей.

— Здорово, Макака!

— Здорово. Посмотри, у тебя обмотка на руле сбилась. Может, перекрутишь?

— Сойдет. Дня через два заменю. А пока сойдет. Лишь бы держалась...

— Держаться будет. А руку не натирает?

— Наоборот. Как-то очень хватко получается...

— Ну и ладушки...

Жаки поднял машину Роже и поставил перед ним.

— Смотри, пока время есть. У меня все...

— Остальные машины где?

— В углу. Сейчас на крышу «технички» переставлю.

— Трещотки не менял?

— А зачем? Этап равнинный. Завтра, если хочешь, давай. И то подумать следует, что там за пригорки...

Роже сердито взглянул на Жаки.

— Пригорки? В легковой машине и Венту пригорком кажется! Когда на собственной заднице едешь — и бугорок не подарок!

— Это конечно. — Когда Роже начинал заводиться, Жаки всегда поспешно соглашался, уходя от спора.

Вошел русский механик и вежливо поклонился.

— Как его салажата? — спросил Жаки.

— Как и положено салажатам — стараются!

Роже исподлобья следил за тем, как начал работать русский механик. Обратил внимание, что машины русских — обычные серийные «Чемпионы» — вытерты насухо и сверкают лучше французских спецзаказовских.

«Жаки вчера поленился протереть машины. Всю ночь грязными простояли... Этот русский толстяк орудует ключами почище Макаки. Только зря все это. Надо еще уметь сидеть на велосипеде! А салажата едут без всякого представления. Упрутся друг в друга, словно расстаться боятся! Так лидера никогда не сделаешь! А может, лидер им и не нужен? Целыми бы до финиша добраться? И чего такими дороги забивают? Если только чтобы в списке лишняя страна числилась...»

Роже вернулся в колледж и стал собираться. Утренняя прогулка освежила, но он подумал, что короткий сон еще скажется в пути.

На старте Роже долго и тщательно выбирал фрукты из плоских картонных ящиков, выставленных прямо на землю возле грузовиков с питанием. Звякали кружки о стенки высоких сверкающих баков с соками. Кисленькая, непонятного происхождения жидкость, которую он хлебнул вчера случайно, показалась ему освежающей. Роже наполнил ею один из бидонов. Во второй, как обычно, залил кофе с коньяком, приготовленный еще в колледже после завтрака.

Поскольку колледж находился на самой окраине города, то расстояние от места торжественного старта до настоящего оказалось метров триста. «Поезд» заработал сразу же! Крокодил почувствовал, как дружно напирают сзади. Он взглянул на бумажку, приклеенную к рулю.

Перед каждым этапом Роже аккуратно выписывал на отдельном листочке номера основных соперников и приклеивал листок на руль, чтобы постоянно был перед глазами. Конечно, после первого этапа еще трудно разложить все по полочкам, но кое-что намечается. Есть два швейцарца, резвых не по возрасту. Когда вчера после финиша Роже отдавал номерок судье — знак того, что гонщик прибыл, — один из швейцарцев смотрелся слишком бодрым. «Второе место — славный дебют. Бельгиец тоже неплох. Голландец под № 37 — опытный волк. Готов поклясться, что судьба уже сводила нас на большой гонке. Впрочем, время еще есть, обнюхаемся!»

Записка была удобна во многом. Она освобождала память от ненужной нагрузки, гарантировала от ошибок при слежке. Обычно вечером, после финиша, Роже получал истинное удовольствие, даже наслаждение, вычеркивая из списка один-два номера. Не потому, что злорадствовал. Вычеркивая, он как бы еще раз переживал победу, но уже не над временем и расстоянием, а над конкретным человеком. Приятно было сознавать, что и твой номер кто-то вносит в свою шпаргалку, думает о тебе как о самом опасном враге.

Роже изо дня в день непременно и тщательно отмечал все передвижения. Записывал и тех, кто победил, и тех, кто пришел за ним. Крокодил записывал, чтобы цвета маек и номера не снились ему по ночам, а наутро, в гонке, легко мог держать конкурентов в поле зрения.

«Раз сильнейшие рядом, значит, не зря я кручу педали сотни километров!» — вот что означают белые листки на рулях.

Мишель поравнялся с Роже и, энергично работая, прокричал: