— Я предпочел бы иметь своим товарищем по команде Горта. Он все время стоит на моем пути. Завидует мне. И очень хочет победить... На шоссе это ему сделать куда труднее, чем в закулисной возне, на которую он мастер. Я всегда предпочту Горта в своей упряжке, чем в рядах соперников. Хотел бы еще раз дать ему возможность убедиться, что моя слава далась нелегко, а превзойти ее и того труднее. Вообще, честно говоря, без дружеской дуэли с Гортом моя жизнь показалась бы слишком пресной и неинтересной.

— Кто ваш лучший друг и кто ваш самый заклятый враг?

— Цинцы, вы нарушаете наш уговор — больше говорить о чем-то, но не о ком-то...

Цинцы кивнула:

— И все-таки?

— У меня два больших друга. Было два. Первый Том, сегодня мертв. Второй — мой спортивный директор и менеджер Оскар Платнер. А что касается врага, то у гонщика есть только один враг — его профессия. Она заставляет мотаться по всему свету. В этом году я провел с семьей едва десять дней. Правда, сказочных десять дней на Корсике. Остальное же время — в пути. Многие, в том числе и мой друг Платнер, утверждают, что я единственный в мире гонщик, способный отдыхать в ходе самой гонки. В определенном смысле Оскар прав. Но я человек, и мне часто хочется отдохнуть, как отдыхают все нормальные люди. Даже в свободное время, которое выпадает так редко, я должен помогать жене хозяйствовать в двух парижских кафе. Мой брат вел дела так плохо, что едва не оставил меня нищим. К счастью, он сейчас женился на итальянке, у которой свой отель на берегу моря в Диана-Марио. Это у подножия горы Капо-Берта, где начинается самая трудная часть гонки Милан — Сан-Ремо. Пользуюсь случаем, чтобы поздравить моего брата со счастливым браком!

— Какой бы совет вы дали любительскому гонщику, собирающемуся стать профессионалом?

Роже задумался, глядя, как скользит по листу блокнота «паркер» Цинцы и мелкий почерк, доступный для расшифровки только самой пишущей, заполняет белое поле ровными, точно печатными, строчками.

— Некоторые хотят понять, во что они верят, а другие — поверить в то, что понимают... Я посоветовал бы переходить в профессионалы, когда больше не в силах оставаться любителем, когда любительство уже ничего не дает. Я стал профессионалом не только для того, чтобы делать деньги. Просто хотел стать лучшим гонщиком мира, а это невозможно, не победив сильнейших профессионалов.

— Что вы думаете делать в следующем году?

— Мой контракт с «Пежо» заканчивается этой осенью. Если «Пежо» захочет заполучить меня вновь, хозяевам придется платить немножко больше. У меня уже есть с десяток заманчивых предложений. Три — от бельгийцев, остальные — от итальянцев.

И это была еще одна ложь. Они молча переглянулись с Цинцы и обоюдосогласованным молчанием освятили новую «утку», которой отныне суждено обернуться основным рычагом давления на хозяев «Пежо».

— Конечно, я бы с удовольствием поехал и за другую французскую команду, заплати она столь же хорошие деньги.

— Говоря о деньгах, как вы представляете себе свое будущее, когда закончите выступать на дорогах?

— В Париже у меня есть два доходных кафе. Но ресторанным делом мне заниматься не хочется. Жена считает меня ненормальным. Я купил кусочек земли на Корсике и мечтаю завести большую чартерную яхту. Предпочел бы десяти-пятнадцатиместный катамаран. Жил бы на Корсике и возил туристов на яхте. Может быть, завел бы цитрусовую плантацию. Там, на Корсике, очень здорово. Можно тратить в день всего двадцать франков!

Десять дней на острове, о которых я говорил, — сказочное для меня время. Вставал поздно утром. Шел пешком на базар. Покупал еду. По дороге купался и возвращался к полудню. Даже отрастил бороду... Весь дом и участок перекроил по собственному плану. Насажал кокосовые и фиговые деревья, где только можно натыкал пальм, хотя совершенно не уверен, что они примутся. Мне нравится на Корсике. Там неспешно и тихо, как нигде. Однажды возился в саду и закричал, как только могут кричать на итальянских базарах: «Мадлен! Мадлен! Смотри, автомобиль!»

Воспоминание об этом случае вызвало на лице Роже блаженную улыбку.

— Всего три автомобиля прошло мимо нашего бунгало за те десять дней. На ферме, кстати, я мог бы организовать тренировочный лагерь для молодых французских гонщиков.

Вряд ли я стану менеджером, хотя знаю о велосипеде практически все. Я слишком устал от дорог.

— Вы не собираетесь принять итальянское подданство, если будете выступать за итальянскую команду? — Вопрос был до смешного наивным.

Роже расхохотался.

— Даже живя на Корсике, предпочитаю оставаться парижанином.

— Оглянувшись назад, Роже, видите ли вы свои крупные ошибки? Много ли их?

— Да, предостаточно. Слишком часто я пропускал вперед своих товарищей по команде, когда мог выигрывать сам. Не исключено, что мне это только кажется. Помню, почти выиграл гонку, Льеж — Бостон-Льеж, но был схвачен у самого финиша. Потом в телезаписи я просмотрел гонку и увидел, что меня помог схватить один из моих ближайших друзей. «Ну ладно, — сказал я себе, — пусть начнется Париж — Бордо! В этой гонке каждый должен рассчитывать только на свои силы. Ты сам — и никто другой — решаешь ее судьбу! Выиграв гонку, я простил предательство своему другу. Роже Дюваллон, может быть, самый доверчивый человек в мире. — Роже лукаво посмотрел на Цинцы.

Она поняла намек и погрозила пальцем.

— Но-но! Без обобщений! Побольше скромности! Даже Крокодилы не должны забывать о столь, важном человеческом качестве.

— На суд нашей. совести мы предпочитаем вызывать только свидетелей защиты...

— Ах, вот вы где? — В пустой зальчик, служивший в духовном колледже, очевидно, комнатой свиданий, ворвался Оскар. — Простите, Цинцы. — Платнер даже забыл с ней поздороваться и закричал: — О чем ты думаешь?! До старта десять минут, а ты еще не одет.

— Старт же рядом?

— Но ребята волнуются...

— Скажи им... — Роже поднялся из кресла, — пусть начинают без меня. Только возьмут мой номерок на старте. А я пойду вздремну! Через часик начну и спокойно догоню такую дохлую гонку.

Оскар хлопнул Роже по спине:

— Иди, иди, хвастун! Смотри в оба, слишком много желающих наказать тебя при первой возможности.

— Понятно. Так было всегда. Нет у гонки врага желаннее, чем лидер.

Роже в три прыжка кинулся из зальчика. По дороге выглянул в окно. Весь двор колледжа кишел людьми и машинами. На кровати Роже, понуро скрестив руки на коленях, сидел верный Жаки. Он аккуратно по порядку выложил рядком лидерскую форму. Собрал ненужные вещи.

Жаки не сказал ни слова, увидев Роже, лишь встал и начал запихивать в мягкую багажную сумку тренировочный костюм, который поспешно сбросил с себя Крокодил.

«Ну и нервы у Макаки! Удивительно, как уживается в нем столько качеств: рассудительность и горячность, спокойствие и сноровка! Спасибо, старина! Без тебя бы мне не успеть к старту!»

Но вслух Роже не сказал ни слова и бросился к двери.

— Твой велосипед у Жан-Клода! — крикнул ему вслед Жаки. — Питание тоже у него!

Жан-Клод ждал во дворе. Гонка уже двинулась с торжественного старта, но они оба легко достали «поезд» еще до того, как упал канадский флаг на директорской машине, объявив о настоящем начале этапа.

Первые десять миль ехали, как на прогулке. Иногда даже в таком противоречивом обществе, как «поезд», вдруг складывается обстановка, скорее напоминающая веселый пикник, чем настоящее состязание. Правда, это может себе позволить лишь тот, кто имеет за пазухой тяжелый камень внезапного броска. Посторонний, да еще неспециалист, глядя со стороны на мирный «поезд», совершенно забывает, что тот несется со скоростью более тридцати миль в час. И чтобы присутствовать на столь скоростной прогулке, надо попотеть...

Так или иначе, но «поезд» был настроен на редкость мирно. Началось с того, что канадец Хасенфордер объехал каждого и предупредил — в сорока милях от старта его родной город! Гонщикам не надо разъяснять, что это значит. Хасенфордер был настолько же плохим профессионалом, насколько успел зарекомендовать себя хорошим парнем. Это все поняли на первом же этапе, когда он едва добрался до финиша, хотя умудрялся от души веселить «поезд» на протяжении долгих миль. Многие клоуны мира могли бы умереть от зависти, глядя на его проказы. «Поезд», благодарный за веселье на вчерашнем этапе, снисходительно и молчаливо согласился отпустить Хасенфордеру его час. За несколько миль до города канадцу дали спокойно уйти вперед, проводив веселыми пожеланиями счастливой дороги и радостных встреч. Каждый измывался как мог. Но никто не дернулся за Хасенфордером.