Шестерик мчался взнузданной стаей; колёса тонули и вязли в той болотной воде, что некогда была наезженным трактом. Скрип рессор, удары комьев грязи о борта кареты и тотчас смывавшие их дождевые потоки — всё это слилось в единый звук, бившийся на грани восприятия. Скорость была такова, что Диана просто могла бы вообразить, будто она не в карете, но во чреве корабля, несомого штормом.

Что кони не падут на скаку, обрывая постромки, что не погубит их изгиб неверной дороги — тому порукой искусство ведьмаков и сверхчеловеческая реакция одного из них, третьи сутки не отпускавшего скользкие вожжи, чтобы гнать без роздыху день и ночь.

Но и на шестёрке лошадей из телларионских конюшен, лошадей, напоенных алхимическим зельем, питаемых магией, не опередить госпожу смерть, если она уже назначила время визита. Диана слишком хорошо помнила то обречённое ожидание, когда смерть вошла в двери отцовской опочивальни.

Демиан... уже переступил за предел, назначенный всякому, рождённому земной женщиной. На сколько часов или дней он продлит эту пытку — и во имя чего? Он позвал её, когда сознание уже покинуло тело, сжигаемое живым огнём. Насколько справедливо счесть это его собственной волей, так, как и поступил учитель Демиана, а Диана подчинилась? Чью боль она облегчит, чьё сердце обольётся кровью, если он вынесет ещё сверх всякой меры... если маг и ведьма успеют... если смерть отступит лишь на шаг, склонив голову перед человеческим мужеством... если Диана в первый — и последний — раз сама коснётся ещё тёплых, но уже бесчувственных губ?

И всё же она не могла безвозвратно думать о Демиане как о том, кто с каждым ударом её сердца всё менее принадлежит этому миру. В нём была сила, равной которой она не видела ни в ком ином, он был самым живым из всех; ярчайший пламень среди теней.

"Ты не можешь умереть, — твердило нечто в ней, и она не знала, был ли то голос любви или нечто иное. — Я не позволю тебе".

Колёса наматывали на ободья лиги пути; Диана полулежала на обитом тонкими подушками сиденьи, укрыв ноги полстью. "Свет Отражающий" уже не колол острой льдинкой, почти привычно касаясь кожи; Диана накрыла его ладонью поверх жёсткой парчи корсажа.

***

...Герцогиня Ариата стояла у окна. Нерешительно толпящиеся у дверей служанки могли видеть лишь прямой неподвижный силуэт на сером прямоугольнике холста, замкнутом в деревянную раму. С платья стекала вода, не покрытые капюшоном мокрые волосы водорослями обвили плечи и грудь, будто бы вовсе не вздымаемую дыханием.

Герцогиня Ариата смотрела вдаль, дальше закрытых ворот, словно могла проницать взглядом завесу в лиги дождя, словно следы на дороге не покрыла чёрная вода. Пальцы легли на шею, провели, оставляя белые следы на белой коже.

Герцогиню душила цепочка, которой на ней не было.

***

(Синар, Добрая Весь. Сутки спустя)

Она не почувствовала, когда движение прекратилось, как сколько-то времени до того — когда исчезли звуки дождя и дорога стала другой, каменисто-твёрдой. Дверца экипажа открылась, и Диана подняла руку, заслоняя глаза от света, который показался ей нестерпимым. Мастер Коган помог ей спуститься с подножки; Диана будто всё ещё мчалась в пространстве, неподвижность сбивала с ног.

Идя, опираясь на локоть Согрейна, она огляделась по сторонам. Ничем не примечательное северное местечко, с жизнью суровой и далёкой от праздности. Люди, выглядывающие поверх заборов своих домов, спешащие мимо по просёлочной дороге — Диана остро ощущала, насколько чужой и чуждой она видится здесь, среди обременённых заботами согнутых спин, смотрящих исподлобья рано стареющих лиц, среди чёрных одежд ведьмаков — в своём красивом платье, так некстати надетом, — для радости...

— Она... Прикатила. Ишь ты, какая расписная... — шуршало позёмкой, что закручивает в крошечные вихри сор и палые листья.

Диана каменела спиной, что верней всякого корсета прямила гордость; высоко несла голову над шепотками, над переглядами, где острое любопытство зажигало тусклые глаза.

— ... хвосты свиньям крутить! — прогремел властный голос, обладателя которого странно было повстречать здесь. — Коровьей гули, и той не вылечите, коновалы! Не человека, хромой суки бы не доверил!

Целитель, русобородый мужчина с заплетёнными в косу рыжеватыми волосами, оставался привычно бесстрастен и под градом угроз и проклятий, что призывал на его голову северный герцог.

— Мы не имеем обыкновения приписывать себе несуществующие достижения или преувеличивать нашу полезность: соблазны, которым порой не в силах противостоять наши не владеющие даром коллеги. Нынче ровно тот случай, когда от наших усилий зависит немногое. Мы не властны создать из ничего несуществующее противоядие.

— Так чем же, порази вас гром, который день развлекается вся ваша кодла? В картишки перекидываетесь?

— Ускоряем, насколько это возможно, регенерацию, повышаем болевой порог, — с прежним самообладанием ответил лекарь. — Это всё, что в нашей власти.

— Фэлан?..

Герцог развернулся на каблуках, потеряв всякий интерес к лекарю и тем самым предоставив последнему возможность не теряя достоинства ретироваться.

— Ариата! — Гневный запал герцога иссяк точно по волшебству, и сам он, как всегда случалось в присутствии герцогини Кармаллорской, сделался кротким, подобно агнцу. — Вы здесь... Но почему вы здесь?.. Впрочем, — Фэлан в покаянном жесте прижал ладонь к груди, — мой вопрос глуп до неприличия. Само собой, вы не могли не приехать. — Он склонился к руке безучастно молчавшей Дианы и поприветствовал Когана.

Ведьмак сдержанно ответил и обратился к Диане, кивнув на дом напротив, что был несколько просторней и новей прочих.

— Я буду ждать внутри.

— Дайте мне немного времени, — тихо попросила она, едва ли отдавая себе отчёт в том, что сейчас говорит. Отворённая дверь словно бы приближалась, но никак не различить, что за ней.

Ведьмак косо усмехнулся ей.

— Будь по твоему слову и моей воле, я разбил бы все часы в Пределе, девочка.

И ушёл, ровно и неслышно ступая, точно они домчали в Добрую Весь на сказочном ковре-самолёте.

"Он мой сын".

Помоги, Всемилостивая...

— Итак, Фэлан, зачем здесь я — объяснения излишни. Хотя бы по зову долга. Но что привело вас в это злосчастное место? — Диана поворотилась спиной к тому дому, но и не видя чувствовала его ледяное дыхание, его ожидание.

— Боюсь, мой ответ покажется вам пошлым: из соображений исключительно политических. Политика, вы знаете, вообще вещь до крайности пошлая.

— Ваши владения расположены северней всех прочих герцогств, — кивнула Диана, — и любая угроза, исходящая от Антариеса, первым валом ударяет по Синару.

— Всё так. И есть лишь один человек, способный положить предел телларионскому безвластию и возглавить борьбу с этим безумием уже на законных правах. И если единственное, что я могу — это знать, жива ли ещё надежда на разрешение телларионского вопроса — поныне лучшее для всех, — то я хочу знать. И — видит Многоликая, всей душой надеюсь на благополучный исход. При том, — прямо глядя в глаза Диане, признался он, и признание это стоило ему немалого мужества, — что некая недостойная часть меня зложелает совершенно обратного.

— Отчего же? — отрешённо произнесла Диана, блуждая взглядом и не видя ничего перед собой. Только тот дом, только двери, в которые она должна войти. — Разве вы враги с Демианом?

— Не враги, нет. Для нас существует иное определение.

"Что я здесь делаю? — встрепенулась она, и осознание было точно освобождение от инстинктивного страха, забравшего её разум и волю. — Почему я всё ещё здесь, а не там, где должна быть вот уже целых пять минут — непростительная отсрочка!"