— Ты говоришь... ты говоришь, этих тварей, эту лавину плотоядной саранчи возможно подчинить своей воле? Однажды ты пытался... — голос Грайлина пресёкся, и его слова осыпались пеплом.

— И сделал это снова. Я добился отсрочки, но не победы. И к чему привела эта отсрочка? — Шелестящий голос Магистра напитался силой. — Крепости в запустении, законы преданы забвению. Магов уподобили пугалам для толпы, пиявкам, высасывающим из земель чёрную десятину, потому что сами мы не сеем и не жнём. Даже Телларион наполовину пуст, и я посылаю на смерть мальчишек. Такова цена благодарности Предела за тысячелетнее затишье. Ради этого я заключил в своей душе погибель Предела и забрал за Грань.

Грайлин содрогнулся. Демиан... Аваллар поведал ему единственному, о чём молчали хроники Предела. И тренированное воображение книгочея пасовало.

— Это... это хуже Бездны, какой её рисуют жрецы...

— И довольно скоро я стал грезить о ней, как праведник о Выси. Скоро... времени не стало. Мгновение равнялось вечности, а может, наоборот. Для мухи, застывшей в янтаре, это не имеет значения. Оказывается, душа имеет пределы прочности. Для этой субстанции мирские соблазны ничто, когда она вне тела. Душа не гневается, не завидует, в неё не заронить ненависть. Но и её можно запытать, уничтожить. Однажды настал момент, когда я подошёл к черте. К черте, за которой от меня бы не осталось ничего. И ещё прежде не осталось сил загонять нечисть по норам. Тогда то, что осталось от Чёрного пламени, вернулось в Предел, и проклятие Магистра Йомина стало ему лазейкой. Тогда тому, что осталось от души Аваллара, пришло время возродиться в Демиане.

— Даже слушать невмоготу, — выдавил Грайлин. — Но что ж теперь? Хезальт боролся на протяжении десятилетий, пока Пламя не выжрало его изнутри. Неужели тебе не под силу то, что удалось ему?

— На протяжении десятилетий Хезальт выкармливал Чёрное пламя, — устало усмехнулся Демиан. — Сейчас оно сильнее, чем было тогда... в Антариесе. Оно как огненная воронка, и оно хочет жрать. Я постоянно слышу его, его голод становится моим. В любой миг я могу превратиться в Безумного Магистра, но много хуже предыдущего. По эту сторону Грани моя борьба почти окончена. Прихватить скверну с собой — не самое слабое утешение?

— Ты не сможешь, — со страшной уверенностью выдавил Грайлин. — Так... нельзя. Твоя душа истерзана в клочья, она исчезнет, если ты вновь пойдёшь против установленного порядка вещей. Позволь прожить себе жизнь, уйти за Грань и дождаться нового рождения. Быть может, когда-нибудь твои шрамы исчезнут. Но не прежде... Это страшнее горения в Бездне, это абсолютное ничто. Не допусти для себя окончательной гибели.

— Я сделал это однажды и сумею повторить. — Демиан не смотрел в умоляющие глаза наставника. — Мне по силам это, так что же? Промедление дорого стоит. Я могу выиграть время.

— Предел объединится. Совместно мы отразим удар. Довольно, будет с тебя, Лар...

— Что это, Гисбранд? Надежда на третий путь?

— Да хоть бы и так? — с горячностью воскликнул старый маг. — Видишь, даже я ещё способен верить. Не отворачивайся от жизни, мальчик мой...

Шальная мальчишеская улыбка осветила лицо Магистра. Он подошёл к Грайлину и встряхнул его за плечи. Старик в лихорадочном волнении обнял его.

— Последний долг мага — продать свою жизнь как можно дороже. Этому учили ваши рассказы, первые книги, которые вы велели читать. Эта правда с детства была моей правдой, ваша вера стала и моей верой. И вот от исполнения этого последнего долга меня отделяет единственный шаг, а я наконец хочу жить.

(Телларион. Конец зимы 992-го — начало весны 993-го)

Дням следовало вести особый, кропотливый счёт. Никто не замечал времени, сутки и недели исчезали, словно канувшие в Бездну. Объединённые силы учились взаимодействию, неприспособленные к боям с потусторонним противником. Союзников натаскивали маги из командного звена. Приходилось постоянно выкручиваться, изобретать новые методы на ходу, словом — работать с тем, что дали.

Методы почти тотчас приходилось опробовать на практике. Так тяжеловооружённую и немобильную пехоту гномов удалось успешно задействовать в схватке с крогами, а затем и с расплодившимися гулями: бронированный отряд оказался попросту не по зубам мелким нечистикам. С крогами пришлось сложней, твари успели серьёзно ранить нескольких бойцов, пока их гвоздили клевцами* и поливали алхимическими горючими составами.

(*клевец — холодное оружие, боевой молот с острым, наподобие клюва, ударным выступом.)

Привычные к войне аваллары переучивались скорее. Их привлекали там, где первоочередной была быстрота реагирования — непрогнозируемые прорывы, когда противником выступала летающая и мгновенно перемещавшаяся нечисть.

Больше всего хлопот предсказуемо доставляли люди, разобщённые и не признающие над собой единого командования. Поначалу имелось всего несколько более-менее слаженных отрядов, на которые можно было опираться, и прочий сброд, приносящий больше вреда, чем пользы. Несколько мелких стычек с нечистью скоро подправили мнение о субординации.

Остро стоял организационный вопрос. Снабжение, перемещения, распределение отрядов, система оповещений — всю эту управленческую махину требовалось в самые сжатые сроки привести в дееспособное состояние, а затем непрерывно поддерживать в таковом и тотчас реагировать на малейшие изменения в её работе, дабы свести к минимуму вероятность сбоев. Её бесперебойное функционирование являлось результатом усилий и контроля разветвлённой сети ответственных лиц, но узел, связующий все нити, располагался в Телларионе.

Кристалина больше не участвовала в боях. Усилий оставшихся трёх стихий Диане хватало, чтобы едва переставлять ноги после использования первоисточника. По завершению очередной схватки пределом её мечтаний оставалась бадья с горячей водой, но иногда она отправлялась в постель, откладывая и это удовольствие на завтра. Диана даже почти привыкла к телепортационным амулетам, насколько к этому вообще можно привыкнуть.

Отношения с Эстель если не подошли к границе дружественных, то остановились на той черте, где пролегает уважительное сосуществование двух умных женщин, объединённых любовью к одному мужчине, без ревности и попыток заставить его выбирать между ними.

Диана вернула Эстель её браслет, спустя тридцать лет нашедший владелицу. Эстель не хотела принимать его. На совершенное лицо эльфийки набежала тень.

— Осколок прошлого, — произнесла она, избегая притрагиваться к украшению.

— Разве не видите: прошлое возвращается.

Эстель жадно поймала на миг остановившийся взгляд собеседницы.

— Это оно? — требовательно вопросила.

Диана извинительно улыбнулась, и свет Ивенты опустился в ладонь эльфийки.

— Порой я озвучиваю слова, которые сами себя произносят. — Девушка сомкнула белые пальцы Эстель. — Можно ли требовать у инструмента отчёт за мелодию, что играют на нём?

— Тебе ведомо, о чём я вопрошаю, — затруднённо вымолвила Эстель. — О каком потерянном прошлом... Я знаю: его не вернуть волшебством всех магов Предела. Однако...

— У меня нет лучшего ответа, нежели тот, что был оглашён.

— Я понимаю. — Эстель склонила изящную, скульптурной лепки голову. Улыбнулась краем губ и застегнула браслет на запястье.

***

Рёв, рык, писк, клацанье челюстей. Набор животных звуков, издаваемых тысячами, десятками тысяч глоток, обращался в речь, примитивную, непохожую ни на какой иной язык Предела. Он понимал их, они говорили с ним. Лютовали, требовали. Они были голодны, несвободны, а он запрещал им кормиться, он ограничивал их свободу. Им нужно было сбросить его контроль, а затем подчинить его себе.

Он видел, как длинные, мощные челюсти смыкаются на плоти визжащего существа, и ему был непонятен этот высокий визг, но понятен голод. Тварь мотала башкой, въедаясь в мягкое, парное нутро, выгрызая потроха из брюшной полости, и голова мужчины металась по подушке. Рот наполнялся солоновато-ржавым.