Танки и самоходки двинулись вперед вдоль границы и вскоре скрылись за холмом. Туда же спустился новый десант. Затем все стихло. Не стало видно ни одного солдата, ни одного танка, ни одной самоходки. Видимо, учение проходило там и с границы нельзя было наблюдать его.

— Теперь, Григорий Андреевич, к границе они больше не вернутся. Отправляйте всех обедать, — сказал Костромин.

Солдаты медленно двинулись к казармам со своими карабинами и пулеметами.

— Ребята, подите сюда! — позвал отец.

Лицо его было серым, морщины резко обозначились на нем.

Костя подошел к крыльцу, где отец стоял вместе с полковником. Вслед за ним подошел и Самвел.

— Это вот они, товарищ полковник, нашли обезьяну!

— Такая обезьяна стоит настоящего шпиона! — улыбнулся Костромин. — Подумаем, как наградить ребят… Они ведь и к монетам какое-то отношение имеют?

— Кстати, может быть, и монеты посмотрите, товарищ полковник? — предложил отец.

Костромин взглянул на часы:

— Пожалуй, сейчас не стоит, некогда. Вот приеду со специалистом-историком, тогда и посмотрим.

Он сел в машину, и колеса вездехода, скрипя гравием, медленно двинулись к воротам заставы. На ветровом стекле играли солнечные блики.

Отец, прощаясь, приложил руку к козырьку своей зеленой фуражки. Машина выехала на дорогу. Еше минута — и она исчезла из виду.

Мальчики следом за отцом пошли к дому.

— Он хотел нас отправить в Ереван и забыл, — тихо шепнул Косте Самвел.

— Не мог он забыть, — ответил Костя. — Просто решил, что теперь уже неопасно.

Когда ребята вошли в дом, отец лежал поперек кровати в неудобной позе и крепко спал. Сон свалил его мгновенно.

Прошло несколько дней. Жизнь заставы с ее обыденными заботами снова потекла, как река, пробившая себе путь через горный обвал. И все же чувствовалось, что ожидаются какие-то события.

Капитана мальчики в эти дни почти не видели. Из штаба отряда на заставу приехали два майора и подполковник. Отец запирался с ними в своем кабинете или садился на вездеход, и они уезжали куда-то на многие часы.

Однажды вечером отец, вернувшись домой из поездки, долго стоял у раскрытого окна, вглядываясь в звездное небо.

Костя, ожидавший его возвращения, заворочался на своей койке.

— Не спишь? — тихо спросил отец.

— Не сплю, — отозвался из темноты Костя.

— Посидим на крыльце…

Костя откинул одеяло, прислушался к равномерному посапыванию Самвела и в трусах, шлепая по полу босыми ногами, пошел к двери.

Вокруг расстилалась глухая ночь. В маленькой рощице умолкли птицы. И даже собак не было слышно.

Костя присел на верхнюю ступеньку крыльца, вспомнил о кобре и невольно поджал ноги. Но как только отец опустился рядом, все опасности мира тотчас перестали существовать для Кости…

Отец вынул пачку папирос, чиркнул спичкой, и красноватое пламя на мгновение озарило его широкий со шрамом нос, взъерошенные черные брови и лоб с прилипшей к нему прядью волос. Потом свет погас, и только яркая искорка то разгоралась, то тускнела, умирала и вновь возвращалась к жизни.

Отец крепко обхватил Костю за плечи.

— Ты знаешь, какой сегодня день? — тихо спросил отец. — Сегодня десятое июня… Десятое июня! — повторил он.

Костя наморщил лоб — десятое июня!.. Ну конечно же, он знает. Сегодня день рождения мамы. Сколько он себя помнил, в этот день к ним всегда приходили гости и мама надевала свое лучшее платье.

— Хорошо, что ты помнишь, — сказал отец. — Никогда не забывай этот день…

Когда Костя думал о матери, он всегда думал одновременно и об отце, и о себе. Как будто это была одна неразрывная цепь. Вот мать, надев отцовскую ушанку и ватные брюки, мчится на лыжах по искрящемуся снегу. Костя едва поспевает за ней на своих маленьких востроносых лыжах. А отец уже давно обогнал их. Он на вершине холма и теперь несется им навстречу, поднимая вихри снежной пыли…

Под тяжестью отцовской руки Костины плечи опускаются, он приникает к отцу. Ему кажется, что и мать где-то здесь в доме и они ждут, когда она выйдет к ним на крыльцо…

— Трудно мне здесь, — прервал отец Костины мысли. — На Севере все как-то по-другому…

Костя привык никогда ни о чем отца не спрашивать, но сейчас к этому располагал его доверительный тон, и темная ночь, и отцовская рука, крепко прижавшая его к себе.

— А ты, папа, все беспокоишься. Все чего-то ждешь?

— Ты прав, — признался отец.

— Нарушителя ждешь?

— Этого не спрашивай, — глухо проговорил отец; он погладил мальчика по волосам. — Ты за тот день на меня не сердись. Очень день был трудный.

— Я и не сержусь, — ответил Костя. — А почему ты хотел меня в Ереван отослать? Разве я трусил?

— Нет, ты не трусил. Ты храбрый мальчик! Но это было опасно…

Отец грустно усмехнулся:

— В тот день я видел одного из тех, кто очень хочет войны.

— Мак-Грегори?

Рука отца неожиданно крепко сжала ему плечо.

— Где ты слышал это имя? — тихо спросил он.

Костя промолчал — ему было трудно признаться, что он хоть нечаянно, но подслушал.

— Где ты слышал это имя? — повторил отец, склоняясь над ним. — Скажи, это очень важно!

— Ты сам назвал его полковнику.

— Ты подслушивал?

— Нет. Мы вместе с Самвелом прятались за деревом. Мы боялись, что ты нас увидишь и отправишь в Ереван.

Отец облегченно вздохнул:

— У тебя, однако, острый слух!.. Ну, иди, Костик, тебе пора спать.

Утром произошло событие, если только так можно назвать неожиданное появление нового человека, внесшее оживление в жизнь заставы.

Когда Костя и Самвел бежали на кухню, где повар Яремчук кормил их завтраком, они вдруг увидели молодую красивую девушку лет двадцати. Одетая в белую кофточку и синюю юбку, она была похожа на старшую пионервожатую из их интерната; не хватало только красного галстука. Лицо у девушки было продолговатое, окаймленное светлыми, спутанными ветром волосами. Ее серые глаза все время меняли свое выражение. Они были то задумчивые, то грустные, то так и лучились весельем. И ее милое лицо отражало те чувства, которые девушка в этот момент переживала.

Она оживленно разговаривала с капитаном. Видно было, что она задает ему вопрос за вопросом, а он не успевает на них отвечать. Потом отец позвал дежурного и приказал ему отнести чемодан девушки в канцелярию.

Когда ребята после завтрака вошли в рощу, девушка в одиночестве сидела за столом в беседке и, подперев рукой подбородок, пристально смотрела сквозь кусты на распахнутые двери дома.

Она приветливо улыбнулась ребятам и кивнула им головой, тряхнув при этом светлыми волосами.

— А вы, малыши, тоже пограничники? — спросила она.

— Мой папа — начальник заставы, — ответил Костя.

— А как тебя зовут?

— Костя.

— А тебя? — улыбаясь, обратилась она к Самвелу.

Самвел почему-то засмущался и даже отошел в сторону.

— Его зовут Самвел, — ответил Костя. — Мы вместе живем в интернате… А как вас зовут?

— Зови меня Мариной.

— Откуда вы приехали?

— Из Москвы.

— Ого! — сказал Костя. — Я еще в Москве не был…

— Вы Виктора Серегина знаете? — спросила Марина, продолжая смотреть через их головы на раскрытые двери дома.

— Конечно, знаю! — воскликнул Костя. — Кто его здесь не знает! У него есть собака Факел! Как он ей скажет: «Фас!», так она, кого он велит, разорвет на мелкие куски!..

Марина шутливо съежила плечи:

— Ну и страшные истории ты, Костя, рассказываешь!

— Факел уже трех нарушителей задержал, — вдруг вступил в разговор Самвел. — И в него стреляли. Даже ранили…

Марина испуганно взглянула на мальчиков:

— И Виктора ранили?

— Нет, — покачал головой Самвел, — это было три года назад. Еще до приезда Виктора.

Она облегченно вздохнула:

— Что вы еще о Викторе знаете?

— Он золотые монеты из колодца вытащил, — сказал Самвел.

— И много?