— Догоним? — толкнул сидевший впереди Ерикеев водителя.

— Должны, — буркнул водитель, — если только они какую-нибудь пакость для нас не придумают.

— Кто вооружен? — спросил Бурьян.

— Я, — сказал водитель не оборачиваясь, а сержант лишь хлопнул себя по карману.

Ерикеев молчал, но Бурьян знал, что он испытывает. Сто, сто двадцать, сто тридцать километров. Скорость, скорость и еще раз скорость. Сколько раз видел Бурьян такие погони в кино. Ив Монтан на автомобильных гонках, Ив Монтан с устрашающей цистерной с нитроглицерином. Плата за страх. А что такое страх в кино? Холодная война в зрительном зале против преследуемых. А сейчас война горячая, не на жизнь, а на смерть. Не за себя, нет! Лишь бы приблизить уходящую точку на освещенном фонарями шоссе. Она где-то впереди, ее еще не достают фары. Не тревожит даже вихляющее шоссе. Нет, оно не вихляет, это водитель вертанул вправо мимо зазевавшегося встречника. Бурьян смотрит через Ерикеева на ускользающее пятнышко догоняемых «Жигулей». Не уйти им от «Волги», набирающей скорость, не уйти. Вот уже видно заднее стекло и дуло охотничьей двустволки за ним, которое сейчас высунется в стекло боковое и достанет погоню выстрелом из обоих стволов. Охотничье не страшно: на таком расстоянии даже стекло не разобьет хоть бы из самой крупной картечной дроби.

Так и есть — выстрелило. Крупные дробинки не пробили ни протекторов, ни ветрового стекла. Отскочив от асфальта шоссе, только поцарапали краску. Сержант молча вынул пистолет, высунулся из бокового окошка «Волги», прищурив глаза, прицелился.

— Не стреляй, — сказал Бурьян, — не достанешь.

А «Жигули», снова прибавив скорость, чуточку отодвинулись. Ну еще, еще, метров тридцать, и пуля сержанта достанет протектор. Но сержант не достал. Обе пули его пробили заднее стекло, не задев человека с двустволкой. Но это был не Фролов. Когда «Волга» уже нагоняла уходивших от погони зверей, из стекла напротив блеснули волчьи глаза. Как два спаренных ружейных дула: сейчас выстрелят.

И выстрелил. Не по людям, по колесам машины. Картечная дробь с такого расстояния сделала свое дело, «Волгу» едва не вынесло за край дороги в кювет. А «Жигули» уже скрылись за поворотом, точнее, извилиной, огибавшей лесок.

— Кажется, ушли, — выдохнул Мухин, перезаряжая двустволку.

— Дай бог, — откликнулся Фролов, не отрывая глаз от дороги и не снижая скорости.

Мухин вытянул длинные ноги, закурил, крякнул.

— Чернил своих хочешь? — спросил он, вынимая бутылку. — Не люблю я этот рижский бальзам. Только потому и взял, что на чердаке попалась. Все же есть в нем своя крепость. Глотни.

— Не надо, — отмахнулся Фролов, — нам бы только семь километров дотянуть. Бензина, думаю, хватит.

Почему семь километров, Мухин не спрашивал, он и так знал, что не забыл Фролов о деньгах в сторожке. С главным справились: от погони ушли. А о деньгах спрашивать незачем, он и сам их, без Фролова возьмет.

Машина дернулась, двигатель чихнул и заглох.

— Кончился бензин, — сказал Фролов. — Тут еще километра полтора по лесу пройти, а там паромчик.

Мухин молчал, поглаживая в кармане привычный вальтер. Нужно кончать это турне. Менты застряли в дороге, но нагонят в конце концов. Объявят всесоюзный розыск, черт с ними. Без Фролова никто не вспомнит о Мухине, без Фролова ему не пришьют убийство этого армяшки из Дома культуры, а за непредумышленное убийство жулика, которому грозит чуточку поменьше вышки, — максимум пяток лет в колонии. Так чего тянуть волынку. Сейчас он повернулся к нему спиной, открывая дверцу машины, — и всего-то работы только нажать на спусковой крючок. И когда Фролов уже спускал ногу на землю, Мухин два раза выстрелил ему в спину.

Фролов без стона плюхнулся ничком на шоссе, а Мухин пинком ноги отшвырнул мешающее ему выбраться тело. До паромчика идти, в сущности, недалеко, а главное, он знал куда. Он только не заметил верхового из лесничества, следовавшего по тропинке вдоль огибающего лесок шоссе. Верховой тоже не обратил внимания на метнувшегося в лес Мухина, но сразу же соскочил с лошади к лежащему поперек дороги Фролову, приподнял его — тот был уже без сознания, но простонал, не открывая глаз. Помощник лесничего растерянно оглянулся, еще не решив, что ему делать, как вдруг заметил идущую, вероятно, из города «Волгу», причем идущую с явно завышенной скоростью. Когда она затормозила, ее даже вынесло задними колесами на дорогу и какие-то люди выскочили на шоссе, бросившись к лежавшему у «Жигулей» Фролову. Трое были в летних милицейских форменках, один без пиджака в штатском.

— По-моему, тяжело ранен, — сказал помощник лесничего.

Ерикеев осторожно перевернул тело на спину.

— Фролов, — подтвердил он. — Две пули в спину. Одна сквозная. Где здесь больница?

— Не доживет он до больницы, — сказал сержант. — Одна в хребте сидит. Верхняя, та, что в центре. Когда на спине лежал, я сразу увидел.

— А где другой? В машине двое было, — обратился к верховому Бурьян.

— Мелькнула какая-то тень. Я вдалеке был. А как поспешил, на него и наткнулся, — кивком головы указал он на тело лежащего.

— В этом лесу не спрячешься, — уверенно проговорил сержант.

— Да он и прятаться не будет, — пояснил верховой из лесничества, — прямо через лесок к переправе, а на том берегу версты отмахаете, если даже и найдете.

— Лесок здесь, правда, редкий. Галопом пройти можно? — спросил Бурьян у хозяина лошади.

— Можно, если умеючи.

Бурьян, не отвечая, вскочил на лошадь. Привычно вскочил, как вскакивают конники.

— Эй, — испугался верховой, — лошадь-то казенная!

— Я оставлю тебе ее на переправе.

— Возьми пистолет! — крикнул вдогонку Ерикеев, но Бурьян уже начал скачку… — Сумасшедший, — покачал головой Ерикеев, — конник в нем, видите ли, проснулся. А это ему не на приз ехать.

— А кто это? — заныл бывший верховой. — Ведь казенную лошадь увел, а вы думаете, милицейским все можно.

— Это свияжский прокурор, — озлился Ерикеев. — Сказал, что на переправе лошадь оставит, значит, оставит. А ездит он в сто раз лучше тебя. За него бойся. Безоружный на бандита пошел.

Фролов вдруг открыл глаза и застонал. Ерикеев нагнулся к нему и, понизив голос, сказал:

— Потерпите, Николай Акимович. Сейчас в больницу поедем.

— Мухин его фамилия. У Кострова спросите… — прохрипел Фролов. Что-то уже булькало у него в горле. — За моими деньгами… убег. И того… из Дома культуры убил. За десять тысяч наличными…

Фролов дернулся и застыл с открытыми, остекленевшими глазами.

— Готов, — сказал сержант.

Конь, перемахнув канавку, рванул с разбега в лесную ночь, как будто знал, куда и зачем ему нестись. К концу августа здесь ночи даже в лесу к рассвету понемногу бледнеют, да и верхушки редких сосен уже купались в белесом тумане. Бурьян шел рысью, почти не управляя конем, хотя без сапог и шпор в седле было непривычно. Дорогу Бурьян скорее ощущал, чем видел, понимая, что движется по диагонали к реке. Что-то Ерикеев кричал про наган, да задерживаться не хотелось. Знал одно: прежде всего догнать.

Пройдя на рысях перелесок, ведущий к проселку, Бурьян перешел на галоп. Лошадь явно знала, куда ей везти ездока — к переправе. Только переправившись, вооруженный бандит может иметь шанс на спасение. Но может ли? Его возьмут всюду, куда он сунется с фроловскими деньгами. Все равно возьмут: маскирующий лицо шрам стал уже особой приметой. Даже если Фролов убит, это никак не спасет убийцу и его и Маркарьяна. Без Фролова можно будет доказать, что убийца — Солод. Патроны, пыжи, с расчетцем подкинутые, спичечный коробок плюс расследования Ерикеева приведут к союзу Фролов — Солод. Приведут к нему и скоропостижное бегство преступников, и погоня за ними, и две пистолетных пули в теле Фролова. А если подтвердится и вторая догадка — пристальный взгляд в партизанское прошлое секретаря обкома Кострова и его счастливое спасение на шоссе под Смоленском? Если Солод — это не Солод с маскирующим его шрамом, но с теми же волчьими глазами, которые на всю жизнь запомнил Костров? Как его звали тогда? Мухин, кажется. Ведь Костров не забыл этого, и следы двух убийств в Свияжске протянутся в смоленское гестапо и его агентуру. Тогда и «дело Глебовского» станет делом человека с изуродованной шрамом губой и с фамилией, под которой он значится в архивах органов государственной безопасности.