Чингисхан после его смерти стал почитаться монголами как “монгольский аватара”, как манифестация Тэнгри, небесного принципа. Культ Чингисхана, установленный его внуком Хубилаем (основателем Юаньской династии), особенно подчеркивает сакральную роль двух знамен Чингисхана, называемых, соответственно, “черное сульдэ” и “белое сульдэ ”— “хара-сульдэ” и “цаган-сульдэ”. “Сульдэ” по-монгольски — “душа”, “дух”. Эти знамена считались символами двух аспектов “монгольского аватара”, в его сверхвременном, сверхчеловеческом качестве. Этот символизм — черное и белое — является парадигмой гиперборейской сакральной формулы.

Подобно Фридриху II, который, согласно гибеллинским преданиям, пребывает в тайной пещере горы (или вулкана Этны) и ожидает последнего часа цикла, чтобы вернуться и закончить свою имперскую миссию, монголы считают, что могила Чингисхана находится в пещере общемонгольской священной горы Бурхан-халдун, “ивовый холм” или дословно “бог-ива”. И здесь уместно вспомнить, что даосская традиция называла “Городом Ив” сам изначальный центр традиции, “место бессмертных”, “центр мира”.

Литургически в культе Чингисхана его называют “носителем белого обета”, т. е. “обета гиперборейской реставрации”. Род Чингизидов сохранился и после распада Империи Чингисхана. Его потомки существуют и поныне, и к ним до сих пор сохраняется сакральное отношение со стороны тюрков и монголов, не только сохраняющих древние шаманистские традиции Сибири народов Танара, но и принявших другие сакральные формы — такие, как ислам, ламаизм, даосизм. Институт Чингизидов в евразийских регионах во многом параллелен институту Алидов и Сеидов в исламском мире (и особенно в шиизме). Любопытно, что среди тюрков-мусульман есть представители княжеских родов, восходящих одновременно и к Чингисхану и к Мухаммеду, что делает их уникальными наследниками сразу двух важных традиций.

После монголо-татарского завоевания русских княжеств Русь-Гардарика была включена в Великую Империю Чингисхана. Когда эта Империя начала ослабевать и распадаться, именно Русь, централизовав вначале свой собственный политический организм, постепенно распространила объединяющее влияние на те государства, которые были ее осколками. После довольно жесткого завоевания “Казанского ханства” Русь, перенявшая функцию евразийского имперостроительства от татар, начинает мягко распространяться на Восток — в Сибирь. Очень важно подчеркнуть, что в глазах тюркских народов Сибири русские ясно осознавались как “продолжатели” или “возобновители” миссии самого Чингисхана, и фигура русского царя, “Белого Царя”, совпадала с образом “Белого Монгола”, “носителя белого обета”. Кроме того, в дотатарский период и во время него русская аристократия часто вступала в браки с тюркской аристократией — с половцами во времена Киевской Руси и с монголо-татарами во времена завоеваний и т. д. Естественно предположить, что в данном случае аристократические браки служили не только установлению родственных и этнических контактов между русскими и тюрками, но подспудно предполагали и передачу сакрально-географической доктрины от воинственных тюрков к славянской элите, в свою очередь хранящей память о своем нордическом происхождении в различных мифологических формах. Таким образом, движение русских в Сибирь было акцией сакрально санкционированной, имевшей под собой основания, уходящие вглубь эзотерических учений Евразии. Присоединение Сибири к России было действием прямо противоположным “западному колониализму” с его профаническими, утилитарными и прозелитическими задачами. Это было восстановление общего наследия, общего и предсуществовавшего единства, за которым стояла единая воля и единая цель братьев по “белому обету”. Конечно, подобное единство и согласие существовало на “элитарном” сакральном и сверхэтническом уровне, тогда как в отдельных случаях на чисто политической почве могли возникать конфликты и недоразумения.

Даже в начале XX века сакральная роль Сибири и Дальнего Востока всплывала не только в эзотерических культах и патриотических интуициях “славянофилов”, но и в конкретных политических проектах замыкания России на Дальний Восток. В этой связи следует упомянуть личность петербургского доктора Бадмаева,[34] чингизида и врача, практиковавшего тибетскую медицину для русских аристократов. По согласованию с определенными ламаистскими центрами в Бурятии и Тибете доктор Бадмаев разработал особые геополитические проекты, направленные на политическое объединение России с Монголией, на присоединение к России Синь-Цзяна для противодействия английским колонизаторам. Эти идеи, предполагавшие активное вмешательство России в дальневосточную геополитику (особенно через строительство транссибирской железнодорожной магистрали), заинтересовали самого Императора Александра III, а позднее и Николая II. Доктор Бадмаев получил определенные средства из казны на установление экономических связей с Китаем и для осуществления машстабного проекта строительства железной дороги от Семипалатинска до Ланьчжоу. Ланьчжоу — точка, связывающая воедино Китай, Монголию и Среднюю Азию, была избрана центром новой геополитической стратегии России, так как именно с этого места Чингисхан начал завоевание Китая.

Не без помощи Бадмаева в 1914 году в Петербурге открылся ламаистский центр, а в высших политических сферах в этот критический для России период появился близкий наставник ХIII Далай-Ламы официальный посланник Лхасы Хамбо Агован Лобсан Дорчжиев.

Так голос чингизидовской, тюркской Сибири вновь дал о себе знать в Россией, пробуждая ее к геополитической идентификацией под знаком “евразийской реставрации”, ”белого обета”.

В соответствии со схемой перемещения высшего центра Традиции, можно сказать, что именно на линии, соединяющей восточную подземную Аггарту с северным полюсом, логически должны разворачиваться решающие события в конце кали-юги, нашего железного века. И актуальные трансформации в геополитическом пространстве России, всей Евразии трудно понимать иначе, как знаки времен, предвещающие близость развязки. Как и всегда в эпохи глобальных потрясений, в России сакральная память континента оживает сегодня в народах этих регионов. Все чаще в России говорят о “евразийском факторе”, о роли Сибири, о судьбе Евразийской Империи, которая, стряхивая с себя забытие перед лицом роковой угрозы с Запада снова становится перед судьбоносным выбором. И в данной ситуации необходимо ясно дать отчет в сакральной значимости “белого обета”, носителями которого являются по своему гиперборейскому происхождению все народы Евразии, потомки великих строителей Евразийской Империи.

Роль США, последней оставшейся в мире сверхдержавы, сегодня является центральной в глобальной геополитике. Начиная с конца XIX века периферийный, маргинальный континент, представлявший ранее лишь провинцию Европы, вторичную и как бы дополнительную по отношению к Старому свету, становится все более и более самостоятельной политической и культурной величиной, а после Второй мировой войны США выступают как парадигматическая универсальная модель и для самих стран Европы и даже Азии. Значение Америки неуклонно растет и совокупность идейного, культурного, психологического и даже философского комплекса, связанного с Америкой, выходит за рамки чисто экономического или военного влияния. Проявляется все более зримо “Америка мифологическая”, “Америка как концепт”, “Америка как идея Америки”.

Если в мировом геополитическом сознании такая “идея Америки” смогла укорениться и войти как нечто “неосакральное”, то для этого должны иметься очень веские причины, сопряженные с коллективным бессознательным человечества, с той тайной континентальной географией, которая уходит в глубь тысячелетий, но память о которой продолжает жить в психических архетипах. Рассмотреть “мифологическую” подоплеку Америки как “внутреннего континента” — задача данной главы.